Чайная книга - Фрай Макс - Страница 44

— Смотри, разве это не универсальная мебель настоящего дикого тунгуса? Кровать, кресло и скатерть в одном флаконе. Владей!

Они постелили спальник на едва просохший пол под окном. В рюкзаке у Алекса, как обычно, случился портвейн — «это такой неразменный портвейн» — и стальной стаканчик. А еще книга «Сто лет одиночества», которую он оставил уходя, потому что эту великую книгу должен прочитать любой финн и друг степей калмык, не говоря уж о некоторых тунгусах.

Мама, узнав о Риткиных подвигах, только вздохнула. Про Алекса ей, впрочем, Ритка не рассказывала, просто сказала, что у нее в Питере уже есть друзья.

Занятая комната стремительно прорастала жизнью. Утром, в полусне сбегая по лестнице, Ритка обнаружила между третьим и вторым этажом венский стул — немного забрызганный побелкой и довольно скрипучий, но вполне крепкий. Вечером татарин Мухаммед без долгих разговоров принес стремянку и моток провода, и ночью Ритка уже читала про городок Макондо при свете лампочки в сорок ватт. Через два дня к стулу добавился стол (в девичестве ящик из-под какого-то заморского пойла) и здоровенный квадрат толстого пенопласта. Теперь спальник поднимался над полом на почтенные пять сантиметров. Следующей добычей стало зеркало — мутное, в тусклой золоченой раме. Риткино лицо в нем отражалось по-русалочьи — зеленоватым и чуть чешуйчатым.

В сентябре, получив перевод от мамы, Ритка пошла на рынок, бюджетно затариться на месяц, и обнаружила себя в странном месте. Повсюду метались растерянные и встревоженные тетки с сумками, зловеще чернели ценники, переписанные наспех от руки. Деньги обесценились моментально, все перевернулось с ног на голову. Гречка стоит семнадцать рублей. Баночка красной икры тоже семнадцать рублей. Растительное масло сорок рублей, как коньяк, что же это делается? Ритка осмотрелась и поняла, что находится в стране феерических возможностей. Сбережений у нее нет, экономить бессмысленно, терять ей все равно нечего, вся наличность до зарплаты — вот она, в кармане. И как же классно, что она все-таки устроилась работать, вот сейчас бы еще и жить на одну стипендию! Мешок крупных серых макарон, самых дешевых, сахар, сто чайных пакетиков с принцессой Нури, рис, гречка, бутылка масла — вот и весь матушкин гостинец. Пересчитав остатки, Ритка махнула рукой и совершила трату, на какую бы нипочем не осмелилась при нормальном течении жизни. Деревянный ящичек, еще неделю назад он стоил целое состояние, а нынче за эти деньги и круп толковых не купишь. Продавец не сориентировался, а Ритка вот успела, протянула несколько бумажек и теперь тащит с базара драгоценность, настоящий крупнолистовой чай дарджилинг. Не пуэр, конечно, но надо же с чего-то начинать.

Однажды Алекс привел с собой невысокую серьезную девицу в очках. У девицы были черные кудряшки и огромная замшевая сумка.

— Тунгус, это Кролик. Кролик, это Тунгус, Никто никого не ест, все садимся и пьем за мир вкусный и полезный портвейн, закусывая пряником печатным. Маэстро, доставайте!

В необъятной сумке были дары: маленькое лоскутное одеяло, мешок пряников, заварочный чайничек, три разнокалиберные чашки и небольшая круглая пиала из темно-серой глины с блестящим палочным иероглифом, правда, изнутри не алая, а желтая, но все равно настоящая. А большой чайник с голубыми розами по белой эмали Ритке презентовала жена Мухаммеда, Ильмира:

— Накипь там немножко убери, да? Вчера в телевизоре сказали: фанту налей, прокипяти — как новый будет. И не бойся. Хлеба, там, нету если, чая-сахара — стучи ко мне утром, позавтракаем.

Ильмира была маленькая, худенькая и походила на галчонка.

— Я тоже на учителя училась. Русский язык преподавать хотела. Да, Гаязик, что, мой золотой? Это тетя Рита, она теперь тут живет.

Вместе с началом занятий закончилась эпоха пенопласта: на дворницкой низкой тележке Мухаммед прикатил откуда-то пухлый пружинный матрас, с песнями втащил его по лестнице на пятый этаж и прислонил к стене возле Риткиной комнаты.

— Ты смотри, а? Втыкаем ножки, — он стремительно вкрутил четыре лакированных столбика, — ставим, а? Спи как королева!

С невинностью Ритка рассталась легко и буднично: вот вроде бы еще целовались, путаясь в руках под футболками. А вот уже колени раздвинуты и — ой, мама! Так, в одной футболке, ощущая текущие по ногам струйки, она и выскочила в коридор. Темный прямоугольник двери ванной был по краю обведен слабеньким, будто свечным, светом. Ритка поскреблась в запертую дверь, постояла, вслушиваясь в тишину, и полила себе из ковшика, сидя на унитазе.

Зима прошла в меру тяжело, не слишком голодно и довольно весело. Ритка научилась спать на лекциях с открытыми глазами, скалывать лед точными ударами ржавого лома и махать здоровенной лопатой. Под Новый год она купила у старух на Сенной коробку древних елочных игрушек и целую охапку колючих веток с длинными липкими шишками. Дома они обвязывали трехлитровые банки пестрыми платками, впихивали в них оттаявшие еловые лапы, развешивали облезлые шары и зайцев на прищепках. Пахло праздником, свечи оплывали в чашечках из фольги, Алекс топил печку обломками ящиков и варил глинтвейн в эмалированном чайнике, а Ленка-Кролик подарила Ритке свитер до колен и книгу какой-то фэнтези.

Потом она думала, что все случилось восьмого марта. Конечно, это могло быть и пятого и двенадцатого, но почему-то зацепило восьмого. Они встретились под Барклаем, немного погуляли по Невскому и купили две бутылки неразменного портвейна, потом какой-то грустный мужик, оттеснив Алекса плечом, вручил Ритке здоровенный букет тюльпанов: «Девочкам надо дарить цветочки, мальчик, пока они это ценят. Пока ценят, ты понял, мальчик?» Дома Ритка поделила тюльпаны между Ильмирой и бабкой Зоей. Старуха так и осталась стоять с цветами на кухне, нелепая, как каменная скифская баба.

А вечером они с Алексом пошли на сейшен в маленький клуб. Алексу обещали две проходки и не обманули. Леша Макаров плюс один. В клубе было дымно и весело, большеглазые девы в толпе танцевали, взметывая руки над головами и кружась. Группа рубила что-то отчаянно веселое, вишневым бархатом гудела виолончель, вокалист, нескладный тощий мужик, точь-в-точь скоморох, между песнями церемонно поздравлял со сцены еще девушек и уже не девушек, а те радостно визжали в ответ. Ритка сидела у самой сцены прямо на полу, отползая от танцоров, и прихлебывала пиво из высоченного прозрачного бокала. Бокал потом как-то сам собой оказался в сумке Алекса, а еще через некоторое время туда же отправилась зеленая стеклянная пепельница, «на обзаведение». Хотелось, чтобы вечер никогда не кончался, зал хором распевал, и даже Ритка, расхрабрившись, подтягивала припев. «Ты доволен, Тунгус?» — спрашивал Алекс, и Ритка поворачивалась к нему сияющим лицом, ожидая поцелуя.

Голос в трубке был приятный, тон — спокойный, без холода.

— Рита? Добрый день. Меня зовут Марина, Марина Геннадьевна. Я мама Алеши. Мне кажется, нам нужно поговорить. Если вам удобно, давайте через час в кафе на углу Невского и Литейного? Там подвальчик возле галереи «Борей», прямо внутри, хорошо? Я буду в красной куртке.

«Мне не нужна ваша чертова прописка», — сказала она воображаемой даме в красном пуховике. Сказала гордо, как отрезала. Платиновые волосы дамы лежали мертвыми кольцами, из ушей свисали длинные золотые серьги. Или лучше так: «Я рожу ребенка, и мне дела нет до вашей чертовой прописки!»

— Рита?

У нее было такое же узкое лисье лицо и глаза цвета бутылочной зелени. Темная короткая стрижка, почти ежик. Красная куртка оказалась дутой, очень девчоночьей, до талии. Тонкой талии.

— Только не бросайся на меня, я умоляю. Я не собираюсь совать тебе деньги или гнать на аборт. Если ты хочешь ребенка — отлично. У меня будет внук. Или внучка. Лучше внучка, не нужно от армии отмазывать. Я, понимаешь ли, совершенно не умею воспитывать мальчиков. Ни для себя, ни для других. Хреново я его воспитала, правда?