Утренняя песня - Кейтс Кимберли - Страница 35

– Мы ее в следующий раз починим, – настаивал фермер. – А насчет ноги не беспокойтесь, сэр. Энок Дигвид крепок как дуб.

Он постучал по лубку.

Ханна увидела, как Данте поморщился, Дигвид тоже это заметил.

– Я никогда бы не рискнул ее испытывать, если бы не был уверен в безопасности конструкции, – настаивал Остен.

– Вашей вины в этом нет, сэр, – ответил фермер. Но когда фаэтон отъехал от домика, сопровождаемый прощальными криками и взмахами рук, Ханна поняла, что Энок ошибался. Остена и в самом деле никто не винил. Но он винил себя сам.

Глава 15

Любой здравомыслящий человек отвез бы всех в Рейвенскар-Хаус, вернулся к себе в кабинет и приказал принести ему самый лучший бренди, какой есть в подвале. Но кажется, бессердечный хозяин Рейвенскара, наводивший ужас на всех жителей деревни Ноддинг-Кросс, был беззащитен перед парой умоляющих серо-зеленых глаз, затененных светлыми локонами мальчика.

Он никогда не искал оправданий. Наряду с охотой, выпивкой, верховой ездой и стрельбой один из уроков, которые преподал ему дед, заключался в том, что состоятельный человек не должен ни перед кем отчитываться.

И все же Остен был уверен, что мог бы найти какую-то причину для возвращения в Рейвенскар-Хаус, если бы постарался.

Можно придумать, что лошади устали, что у него дела или достаточно просто сказать «нет». Но вопросы Пипа о том, увидят ли они «то самое красивое озеро, о котором говорила женщина с пирогом», исключали мысль о возвращении.

Проклятие! Когда этот эгоцентричный Остен Данте дошел до того, что стал обращать внимание на чувства других людей? Тот самый Остен Данте, которого боялись все в поместье, не смог вынести даже тени разочарования на лице мальчонки. Что же с ним произошло, черт возьми?

Он взглянул на Пипа, дремавшего под сучковатым дубом, и решил, что ни за что не будет сожалеть о проявленной слабости.

Крошки пирога и вишневый сок были смыты, капли воды все еще блестели на волосах Пипа, словно бриллианты. Вымокшие в пруду вещи мальчика были разложены на камне, а его тельце утонуло в сухой рубашке Данте. Длинные полумесяцы его ресниц прилипли к опаленным солнцем щекам.

Данте лежат на спине в искрящейся прохладной воде и не мог сдержать улыбки.

Кажется, обучение плаванию – утомительное занятие. К счастью, эта затея оказалась гораздо успешнее, чем скрытый мотив Данте, – ему хотелось охладить пламя, которое начало разгораться в крови от того, что Ханна Грейстон была так близко.

Когда он занес Пипа на руках в воду и почувствовал, как ребенок доверчиво за него ухватился, он испытал то, что невозможно было передать никакими словами, – такая в этом была прелесть.

Но даже раздевшись до пояса, плескаясь и плавая, дразня и окуная мальчика в воду, Данте постоянно ощущал присутствие женщины, усевшейся на огромный камень, выступавший над самой водой.

От необычайно теплой погоды пряди рыжеватых волос прилипли к ее изящной шее и просто манили мужские пальцы нежно откинуть их. Ее чулки были засунуты в треснувшие, стоптанные ботинки, стоявшие в тени. Вода плескалась о босые ноги, изящные лодыжки обнажились, когда она приподняла юбку. Данте знал, что ей стоило огромных усилий не поднимать глаз, но, пока он резвился с Пипом, время от времени ощущал на себе ее внимательный взгляд.

Он пытался угадать, о чем она думала, что чувствовала. Она выглядела такой красивой, такой тихой, что ему хотелось удержать ее вдали от того жестокого человека, который обижал ее, сделать так, чтобы она не узнала о полицейском с Боу-стрит, которому он заплатил за то, чтобы тот раскрыл ее тайны.

Такое вероломство не прощается. И все же Остен знал, что рискнет гораздо большим, лишь бы она оставалась в безопасности.

Даже когда Пип устал и выбрался на берег, чтобы отдохнуть, Данте остался в воде и плавал, пытаясь каждым гребком, каждым ударом по серебристой поверхности пруда отбросить ощущения вины и сожаления, а еще унять возбуждение в чреслах, которое он ощущал каждый раз, когда ловил на себе взгляд Ханны Грейстон.

Проклятый Уильям Аттик! Это из-за него каждый взгляд, каждый вздох, каждое касание рук, когда он помогал ей сесть в фаэтон, напоминали о сплетнях и пересудах.

Лучше всего выйти из воды, взять Пипа с Ханной и отправиться домой. Ведь он уже выполнил желание Пипа.

Сейчас, когда Пип спал, ему хотелось затащить Ханну в пруд и обжечь ее усыпанные каплями губы поцелуем.

Он представлял себе, как приведет ее сюда ночью, когда небо будет усыпано звездами, а луна прочертит серебряную дорожку через весь пруд. Он разденет ее и будет ласкать до тех пор, пока тела их не сольются в блаженстве.

Данте следовало держаться от Ханны на почтительном расстоянии, но ее белая сверкающая лодыжка и нежные пальчики, трогающие воду, притягивали его словно магнитом. Волдыри и шрамы, которые он увидел, когда разул ее той ночью, зажили. Ему хотелось смыть и другие ее раны, сердечные и душевные, печаль, затаившуюся в серебристых глубинах ее глаз.

Он подплыл к ней под водой и, когда оказался на расстоянии вытянутой руки, поднялся во весь рост и выпрямился. Она вздрогнула и отдернула ноги от края камня, на котором сидела.

В это мгновение его заинтересовало, как бы она поступила, если бы он схватил ее за ногу и потянул в пруд. Если бы поцеловал ее настойчиво, горячо и требовательно.

Он изо всех сил старался скрыть эмоции и решил подразнить ее.

– А вы сами не хотели бы поучиться плавать? – спросил он, изогнув бровь. – Уверен, вы могли бы держаться на поверхности так же хорошо, как и Пип, просто вам нужно немного помочь.

– Нет, спасибо, – ошеломленно произнесла Ханна.

«Вряд ли мне когда-нибудь пригодится умение плавать», – подумала она.

«Оно может понадобиться тебе, когда я здесь буду заниматься с тобой любовью, чтобы можно было загнать тебя в воду, поймать и щекотать, пока ты не рассмеешься и не исчезнут все твои страхи».

Господи, что за мысли лезут ему в голову? Он ощущал на себе взгляд Ханны, скользивший по его поблескивавшим обнаженным плечам. Его охватила дрожь, когда он вспомнил, как она прижимала руку к его обнаженной груди.

– Мой дед считал, что каждый должен уметь плавать. Потому что даже самая лучшая лошадь может сбросить в быструю реку. – Остен поморщился. – Еще мой дед имел обыкновение выпить рюмочку перед охотой на лис.

– Он вас учил? Плавать, я имею в виду.

– Нет, меня учил отец.

При воспоминании об отце он, как обычно, почувствовал боль и решил сменить тему, но, к немалому своему удивлению, продолжил рассказ:

– Тогда мы жили в Италии, в семейном доме моего отца. Он взял меня с собой на самое красивое озеро, какое я когда-либо видел. Я заходил в воду все глубже и глубже, несмотря на его предостережения. Вдруг он нырнул, подплыл ко мне, схватил за ногу и потянул вниз.

– Представляю себе, как сильно вы испугались.

– Вообще-то его маневр обернулся против него.

При воспоминании об этом Данте не смог скрыть усмешки.

– Мне нравилось, когда меня окунали в воду. Остаток дня он так и делал. Для меня это была игра.

– Уверена, отец Пипа никогда не уделял ему времени... – Она осеклась. – Я хотела сказать...

Он увидел страх в ее глазах.

– Значит, ваш отец родом из Италии? – Она сменила тему. – Как же вы стали владельцем поместья в Англии?

Остен еще ни с кем не говорил об этом.

– Моя мать была любимой дочерью помещика, чьи имения располагались по всей Англии. Такая же своевольная, как и старик, она опозорила его, влюбившись в своего учителя музыки, а потом выйдя за него замуж. Помещик проклял ее. Она страдала. Но я никогда не видел более решительной женщины. – Он взглянул на Ханну и улыбнулся. – Пока не встретил вас.

– Что же произошло?

– Мы жили в Италии, дела отца шли неплохо. Но однажды от викария из прихода Остен-Парк пришло письмо. Он сообщил, что дед смертельно болен. Мы поехали в Англию, чтобы моя мать могла помириться с ним.