Когда умирают боги - Харрис К. С. - Страница 32

– Сказала, что согласна? – подсказал Себастьян, когда стало очевидно, что старик не в силах договорить.

– Да, – едва слышно прошептал он.

Себастьян, стоя в центре теплицы, дышал горячим, насыщенным запахами воздухом. Из дальнего угла доносилось журчание фонтана, стекавшего в маленький пруд с золотыми рыбками. Рядом канарейка в клетке наполняла утро песней, которая должна была звучать весело, но вместо того в ней слышались скорбь и отчаяние.

– Как звали ее любовника?

Англесси вылил последнюю воду из лейки да так и остался стоять, уставившись на влажную темную землю перед собой.

– Я решил не спрашивать. Не хотел знать.

– А это не мог быть тот, кого она любила еще до замужества?

Он помолчал немного. Очевидно, эта мысль никогда не приходила ему в голову.

– Возможно. Но честно, не знаю.

Себастьян прикинул, что в прошлую зиму шевалье должен был закончить учебу в Оксфорде. А что, если двое бывших возлюбленных снова встретились в Лондоне и решили вступить в связь? Завязать те отношения, на которые ее муж уже дал согласие?

– Вам известно, где они обычно встречались? – спросил Себастьян.

– Нет. Разумеется, нет. – Англесси выдержал паузу. – Вы полагаете, этот человек… тот, которого Гиневра взяла себе в любовники… и есть убийца?

– Вполне вероятно. Как вы думаете, был ли у вашей жены повод отправиться на Гилтспер-стрит в Смитфилд?

– Смитфилд? Боже милостивый, нет. А почему вы спрашиваете?

Себастьян посмотрел старику прямо в глаза.

– Она ездила туда в наемном экипаже в тот день, когда была убита.

Себастьян увидел, что маркиз не кривил душой, он действительно не знал, что его жена ездила в Смитфилд. Тогда Девлин сменил тактику.

– Ваша жена интересовалась делами правительства?

– Гин? – старик едва заметно улыбнулся. – Вряд ли. Гин проявляла живой интерес к многим вещам, но только не к правительству. Она считала, что одна марионетка в короне не отличается от другой, зато следует опасаться лизоблюдов и воров, которыми они себя окружают. – Он улыбнулся чуть шире, глядя на лицо Себастьяна. – Вас это удивляет?

Себастьян покачал головой, хотя, по правде говоря, он был удивлен, но не столько самим высказыванием, сколько тем, кому оно принадлежало. Весьма нетипичная точка зрения для женщины, получившей изысканное воспитание и занимавшей привилегированное положение дочери графа, а затем жены маркиза. Также неожиданным для Себастьяна явилось то, что маркиз сам находил мнение жены забавным, даже милым. Подобная ересь вызвала бы у Гендона апоплексический удар.

– А что насчет вашего племянника, Бевина Эллсворта? Каковы его политические убеждения?

– Я бы очень удивился, если бы Беван хотя бы раз в жизни подумал о политике. Его ум занят гораздо более весомыми проблемами, главными из которых являются женщины, пари и покрой камзола. А что?

Себастьян подошел к маркизу. Тот все еще держал в руках пустую лейку.

– Что вы можете мне сказать об этом ожерелье?

Англесси перевел взгляд на серебряную подвеску с голубым камнем, лежавшую на ладони Себастьяна.

– Ничего, – ответил Англесси, наморщив испещренный старческими пигментными пятнами лоб, словно перемена темы его смутила. – А в чем дело? Откуда оно взялось?

– Оно было на вашей жене, когда та умерла. Вам известно, как ожерелье попало к маркизе?

Смущение уступило место легкому удивлению. Полный неведения взгляд был вполне убедителен.

– Нет. Понятия не имею. Я никогда прежде его не видел.

Себастьян прошелся пешком по улицам Лондона, прошагав из центра до Эджвэр-роуд и дальше, где аккуратные городские домики и мощеные улочки сменились многочисленными строительными площадками, а затем зелеными полями и огородами Паддингтона.

Хоть это и казалось невероятным, но он до сих пор не нашел никого среди знавших Гиневру Англесси, кто бы признал, что видел трискелион раньше. Мало того, если верить камеристке, Тэсс Бишоп, то в день своей гибели маркиза выбрала платье с воротником, что совершенно исключало какие-либо украшения на шее. Очевидно, ожерелье, как и атласное платье, было надето на Гиневру уже после смерти. Но зачем? И кто это сделал?

Хотя Себастьян считал это маловероятным, но все же предположил, что Чарльз, лорд Джарвис, продемонстрировал ему ожерелье просто для того, чтобы подключить к расследованию. Тем не менее даже если это было так, все еще оставался один вопрос: каким образом ожерелье, которому следовало бы покоиться на дне Ла-Манша, неожиданным образом вновь обнаружилось?

Объяснение, предложенное Гендоном, что украшение продал какой-нибудь крестьянин, нашедший тело графини, прибитое к далекому берегу, звучало правдоподобно. Но Себастьян не мог отмахнуться от другой, более вероятной версии, что Софи Гендон не погибла на той давней морской прогулке, а просто уплыла, оставив мужа, замужнюю дочь и одиннадцатилетнего сынишку оплакивать ее.

Себастьян устремил взгляд через луг, покрытый дымкой тумана, к ряду вязов, выстроившихся вдоль ручья. Еще ребенком он почти не питал иллюзий насчет родительского брака. Так уж было заведено в их кругу: мужья занимались делами парламента и своими клубами, тогда как жены были предоставлены сами себе и развлекались кто как мог. В воспоминаниях Себастьяна Софи Гендон была словно золотым лучиком, который появлялся ненадолго, источая нежность и любовь, а ее веселый смех до сих пор звучал у него в ушах все эти годы. В то же время его школьные дни были отмечены многочисленными кулачными потасовками, когда он защищал честь матери. Ибо в обществе, в котором неверность была самым заурядным делом, графиня Гендон славилась особой неразборчивостью.

С ближайшего поля взлетела ворона и хрипло закаркала, хлопая темными крыльями. Себастьян остановился, a потом свернул на Нью-роуд. Он никогда не считал свою мать несчастной, хотя теперь, оглядываясь в прошлое, он понял, что, скорее всего, именно отсутствие счастья не давало ей покоя, отчего ее улыбка была чаще всего грустна. Но неужели она так страдала, что взяла и просто уплыла в море, оставив всех их? Оставив его?

Виконт помнил боль потери, которую пережил в то лето. Он не поверил, когда ему сказали, какой трагедией закончилась прогулка графини. Он помнил, как проводил бесконечные часы под палящим солнцем, стоя на скале и глядя в море. День за днем он нес там вахту, до боли в глазах вглядываясь в освещенный солнцем горизонт, не появится ли парус. Но тот так и не появился. И теперь, предположив, что все это было ложью, Себастьян испытал всплеск горькой ярости и глубокую, непроходящую боль.

ГЛАВА 32

У графа Гендона и графини Софи родилось четверо детей, но в живых осталось только двое: младший и единственный сын и наследник, Себастьян, и старший ребенок, дочь Аманда.

Когда родился Себастьян, Аманде пошел двенадцатый год. В детских воспоминаниях виконта она сохранились как замкнутое, мрачное существо, вечно придиравшееся к нему и даже проявлявшее легкую враждебность. Аманда выросла в высокую надменную женщину, которая бесконечно кичилась благородным происхождением и не переставала злиться на суровую реальность древней традиции, по которой все титулы, поместья и богатства переходили к ее никчемному младшему брату.

В восемнадцать лет она вышла замуж за Мартина, лорда Уилкокса, человека степенного, респектабельного из родовитого и богатого семейства. Теперь она была вдовой, вполне обеспеченной по условиям брачного контракта, а также полностью управлявшей состояниями детей. Но обстоятельства смерти ее мужа в феврале прошлого года оставались туманными и лишь только усугубляли неприязнь между братом и сестрой.

В тот день он нашел Аманду в огороженном скверике перед ее домом: она прогуливалась по тропинкам, обсаженным самшитом. Вдова по-прежнему носила глубокий траур, который ее, безусловно, тяготил, как тяготили изоляция и безделье, только она виду не подавала. Аманда обернулась, услышав шаги. В свои сорок с хвостиком она сохранила стройность и элегантную осанку, унаследованную от матери. От отца ей достались грубоватые черты лица. При виде Себастьяна она прищурила свои голубые, как у всех Сен-Сиров, глазки.