Синдром - Кейз Джон - Страница 101

«Гуннар, буду с вами откровенен: то, о чем вы просите…»

Макбрайд снова прервался: «Значит, он действительно о чем-то просил…»

«…ужасно. В голове не укладывается, что вы на такое способны: проект „Иерихон“ — полное безумие. Я не представляю, какими извращенными соображениями вы руководствовались, задумывая все это. Сейчас меня страшно мучает только одно: как я до сих пор мог бездействовать?! В Африке разбился один-единственный самолет — и погибли миллионы!

Почему вы ничего не предприняли? Где же ваше исследование? О чем вы думали? У нас вообще когда-нибудь был агент в Руанде?

Независимо от того, что вами двигало тогда, крайне опрометчиво ожидать, будто я поддержу ваш нынешний проект. Я не собираюсь смотреть сквозь пальцы на это безумие, а уж тем более принимать в нем участие. Заверяю вас, «Иерихон» станет настоящей катастрофой — похлеще того, что случилось в Руанде. Вы не получите требуемой подписи — ни теперь, ни в будущем! Более того, если вам каким-то образом удастся найти деньги для проекта, будьте уверены, я не пожалею усилий, чтобы помешать вашему кровавому детищу увидеть свет. Позвольте напомнить вам, Гуннар, о первых принципах нашего общего дела. (Вы, кажется, о них забыли.) Наша организация создавалась, когда мир пытался встать на ноги после Второй мировой войны. Впоследствии Запад оказался в состоянии «холодной войны», которая в любой момент обещала добавить еще одну римскую единицу к многосерийным кровопролитиям прошлого. Мы задались целью воспрепятствовать этому, объединились и создали программу, которой вы теперь руководите.

Ваш отец был одним из нас — и, должен признать, одним из самых лучших.

Наша маленькая группа — восемь человек из вполовину меньшего числа стран — не жалела ни сил, ни времени, отстаивая свободу. С нами работали из Управления стратегических служб и других органов, которые разделяли то же видение ситуации. Возникла необходимость в создании некой структуры, третьего класса индивидуумов — помимо администраторов и ученых, — которая взяла бы на себя нелегкую задачу защиты цивилизации от возможных ошибок. Хватит Гитлеров, Сталиных и Мао. Пусть это никогда больше не повторится.

Мы работали, подвергаясь невообразимой опасности, на свой страх и риск. Мы не обладали официальной поддержкой или привилегиями правительственных служб. И если мы провалимся теперь, если допустим хоть одну непоправимую ошибку, все обязательно всплывет. Не только Батиста, но и Папа и все остальное. Вы к этому готовы? Я сомневаюсь.

Правда состоит в том, что Институт всегда был связан с политикой и являлся третьей силой, во многом напоминающей «триаду»[50] или мафию. Подобные структуры появляются на свет, если возникает необходимость в некой секретной «сражающейся стороне», и тогда на них ложится политическая миссия неизмеримой важности. Часто и, вероятно, неизбежно эти организации теряют смысл своего существования — обычно в тот момент, когда их дело выиграно или проиграно. Однако они не исчезают, а превращаются в криминальные организации.

И как ни печально это признавать, подобное происходит с Институтом под вашим руководством. Вначале мы истребляли чудовищ — крупные мишени, для устранения которых требовалось всеобщее согласие. Теперь, когда «холодная война» ушла в прошлое, наши цели мельчают. Положа руку на сердце, Институт следовало бы закрыть, как только Горбачев попросил мира…»

— Взгляни, — сказал Макбрайд, протягивая письмо Эйдриен. — Невероятно.

Некоторое время он наблюдал, как она читает, одновременно размышляя о том, что Институт использовал своих членов для изучения скрытых технологий и практик, использовавшихся при создании «контролируемых агентов». Его собственные исследования, включавшие в себя «анимистическую терапию» стран «третьего мира», вполне ложились в эту канву.

— Господи, — прошептала она, подняв глаза. — Какого «Папу» он имеет в виду? Своего отца или… Хемингуэя?

— Не знаю, — ответил Макбрайд. — Сейчас меня больше заботит проект «Иерихон».

Его взгляд упал на конверт, который несколькими минутами раньше выпал из страниц блокнота. Письмо адресовано Кальвину Крейну во Флориду. Ни штампа, ни обратного адреса. «Судя по всему, доставили с курьером», — решил Льюис.

Вскрыв конверт, он обнаружил единственную страницу с текстом без подписи:

«Мой дорогой Каль.

Признаюсь, меня потрясли набожность и беспечность вашего последнего письма, прибывшего по почте только вчера. О чем вы думали, доверяя бумаге такие мысли? Вероятно, с возрастом вы потеряли бдительность. И возможно ли, что, постарев, вы приобрели неприемлемое в нашем деле «благочестие»? Нет необходимости напоминать мне о «принципах», на которых основано предприятие. Я живу с ними изо дня в день, поступая так, как поступал мой отец — и как когда-то делали вы.

Нет необходимости обсуждать операцию, о которой вы так беспечно упомянули в письме. Ваша роль в этих делах давно уже сошла на нет. Я не собираюсь обсуждать с вами события в Африке или любую другую сторону нашей деятельности. Более того, теперь я понял, что мое решение информировать вас об операциях даже после вашего ухода в отставку оказалось неверным.

Однако вы совершаете еще большую ошибку, отказывая в столь нужной нам подписи и тем самым лишая фонд финансирования из фондов в Лихтенштейне. То, что для подобных выплат требуется две подписи — анахронизм, уходящий корнями к тем временам, когда Институт и клиника являлись отдельными единицами. И то, что вы теперь решили воспользоваться этой аномалией для навязывания своей воли, по меньшей мере некрасиво. Это атака не только на Институт, но и лично на меня. Молю вас пересмотреть решение».

Макбрайд повернулся к Эйдриен, которая, покончив с предыдущим письмом, читала, заглядывая ему через плечо.

— Мами оказалась права, — сказал он.

— В чем? — Девушка еще не дочитала до конца.

— Тут замешаны деньги. Крейн по-прежнему обладал последним словом в вопросах финансирования и решил прижать Опдаала.

Эйдриен пробежала глазами письмо до конца и, закончив, посмотрела на Лью. Тот сидел и молчал, погрузившись в свои мысли.

— О чем задумался? — поинтересовалась она.

— О своей работе в Институте, — ответил Льюис. — Все это походит на симуляцию.

— Напомни, что именно…

— Я изучал так называемые скрытые возможности человека. От ритуальных танцев дикарей, на которых они входят в транс, до способов изучения иностранных языков.

— И что? Я не понимаю, какова твоя роль во всем этом…

— Зато я понимаю. Все связано с альтернативными состояниями сознания — наркотики, гипноз, транс. И не только: меня побудили написать о «мессиях стран третьего мира» и «массовом обращении в веру». И я это сделал. Я докладывал об одном целителе, очаровательном человеке из Бруклина; о лишенном духовного сана священнике из Сальвадора — про него ходили слухи, будто он творит чудеса… И еще о политике из секты пятидесятников из… По-моему, из Белиза.

— И что?

— Кто-то шлепнул целителя. Застрелили на сцене, когда он проводил операцию. В газетах писали, будто его убил какой-то псих.

— И ты связываешь это со своей деятельностью?

— Не знаю, что и думать, — ответил Макбрайд.

Они оба сидели на диване и слушали, как в окна хлещет дождь. Через некоторое время Льюис подался вперед и начал складывать бумаги Крейна в портфель. Эйдриен поднялась, прошла через всю комнату к окну. Выглянула.

— Дождь стихает, — сказала она.

Макбрайд кивнул и в задумчивости склонился над толстым конвертом из оберточной бумаги, в котором лежали газетные вырезки. В правом верхнем углу Крейн надписал: «Первые отчеты».

Льюис вывалил содержимое конверта на стол и стал разглядывать пожелтевшие от времени вырезки. Сначала дело шло быстро, а потом он заинтересовался и начал подолгу просиживать над каждой газетной статьей. Здесь были собраны десятки кратких некрологов о людях, чьи имена ему ни о чем не говорили, и одновременно официальные сообщения о насильственных смертях выдающихся деятелей со всего мира.