Синдром - Кейз Джон - Страница 38

Поэтому решили провести допрос как можно скорее — в данном случае в 4.15 дня. Закончили только в девять вечера, и к тому времени все вконец измотались. Хотя, с точки зрения клиента, обмен мнениями прошел наилучшим образом, Эйдриен оказалась не на высоте. На допросе она присутствовала, чтобы предвосхищать и предугадывать любую просьбу шефа — так сказать, была на подхвате, и в этом деле почти провалилась. Сначала она куда-то засунула речь, с которой босс предполагал обратиться к присяжным, а вскоре получила нагоняй за «мечтательность» во время выступления ее собственного свидетеля.

— Где ты витаешь? — так и сказал Слу. Чтобы быть до конца справедливым, его помощница думала о припадке страха, который днем раньше случился с Дюраном. Тогда Эйдриен и сама едва не запаниковала: все ее существо протестовало при мысли, что она могла стать причиной такого ужаса.

Впрочем, в одном Бонилла прав: не исключено, что Дюран притворяется. Этакий волк в овечьей шкуре, психопат. Вроде того маньяка… Как его звали?… А, Тед Банди. Тоже был хорош собой, как и Дюран. И кажется, у него торчал протез вместо руки, который он вытягивал вперед, взывая к людям о помощи. Банди заманивал жертвы, играя на сострадании, ослабляя их бдительность. Опасный хищник казался уязвимым, вызывал жалость.

Эйдриен так хотелось пойти домой, свернуться в постели калачиком и спокойно уснуть. Однако сейчас это было неосуществимо: Слу сделал предложение, от которого она просто не смогла отказаться.

— Пойдем перекусим — чертовски трудный выдался денек.

— Да, надо отдать должное Джонсону: старик неплохо поработал, — оживился Слу, запивая кусочек нежного зеленого салата глотком мартини.

Эйдриен пожала плечами:

— От него-то и требовалось сказать, что он ничего не помнит — с такой задачкой и слабоумный бы справился.

Слу хохотнул.

— Да хоть и так… — Он откинулся в кресле и, чуть склонив набок голову, задумался, будто решая участь Эйдриен. Наконец подался вперед и поделился своими наблюдениями: — А ведь ты днем сплоховала. По-прежнему переживаешь из-за той истории с сестрой?

«По-прежнему»?… Да еще и трех недель не прошло, как она умерла. «Из-за той истории»? Босс говорил так, будто с Никки произошел некий неприятный случай, о котором в приличном обществе и упоминать неуместно.

— Простите, я тогда немного… отвлеклась, — ответила Эйдриен и, покачав головой, заверила: — Такого больше не повторится.

Слу взглянул на собеседницу с неприязнью.

— Эйдриен, если тебе понадобится отпроситься… Я потому говорю, что заметил — вчера днем ты отсутствовала в офисе.

— Мне…

Он поднял руку:

— Не объясняй. Я не хочу допытываться, но если тебе потребуется свободное время…

В ответ Эйдриен покачала головой.

— Ну, в любом случае тебе достаточно только попросить. — Он похлопал ее по руке.

«Только попросить, ой-ой-ой… — подумала Эйдриен. — Вот он, твой шанс». Тихо вздохнув, она закусила губу и, взглянув на шефа, улыбнулась. Подняла брови и одарила его широкой, искренней улыбкой, хорошо заученной за время «странствий» по чужим семьям. Никки частенько посмеивалась над сестрой из-за ее честной, большеглазой улыбки, которая, как заезженная пластинка, всплывала в тяжелую минуту. «Ах, бедная сиротка, — говаривала Никки. — Ее личико так и кричит: “Удочерите меня, пожалуйста”». Только теперь улыбка говорила: «Не сердитесь».

— Я немного рассеянна, — проговорила Эйдриен. — Видите ли, Никки… — Она опустила взгляд на руки, а потом снова посмотрела на Слу. — Она была… хм… последним родным человеком. — Затем, будто испугавшись, что сказала слишком много личного, торопливо добавила: — Не то чтобы мы поддерживали особенно близкие отношения…

— У тебя нет других родственников?! — поразился босс. — И даже родителей? — Глаза его были широко раскрыты, а в тоне подразумевалось, что он находит ситуацию столь же жалкой, сколь и убогой.

Эйдриен пожала плечами:

— Никого больше. Я теперь одна.

— Господи Боже! — воскликнул Слу.

— Да, верно, — сказала она без тени иронии. — И он тоже последний в роду.

До Слу дошло не сразу. Секунда — и тут он запрокинул голову, рассмеялся хорошо отрепетированным смехом, а затем погрозил пальцем:

— Да, не зря говорят, что ты все схватываешь на лету. Что ж, вернемся к делу.

Часы показывали 23.15, когда Эйдриен наконец добралась до дома. Ей пришлось прождать двадцать минут на автобусной остановке, чтобы, к тому времени как она окажется в Маунт-Плезант, все еще держаться на ногах.

И как обычно, на углу перед забегаловкой «Диаз-Кантина» болталась подозрительная компания.

Эйдриен нравилась струящаяся из дверей заведения музыка, но каждый раз становилось не по себе от пристальных взглядов мужчин и приглушенных возгласов: «Ai-iiii — que chicka sabrosa!».[18] И так она лавировала по пути домой, обходя компанию по другой стороне улицы. Будто не по кварталу шла, а плыла по озеру, огибая подводные скалы.

Эйдриен снимала квартиру на Ламонт-стрит, располагавшейся в спальном районе города и застроенной добротными одноквартирными домами начала века. Дома как близнецы походили друг на друга и смыкались стенами. Многие здания уже давно поделили на несколько квартир. Первые два квартала некоторое время назад отреставрировали, и теперь они производили хорошее впечатление. Однако дальше от центра, ближе к зоопарку, в квартале, где жила Эйдриен, процесс облагораживания затянулся и происходил очагами. Поэтому уровень цивилизованности местного общества опустился в полном соответствии с ценами на недвижимость. Не стоило называть район плохим, но кражи и налеты не считались здесь редкостью, а пешеходы, в особенности женщины, глядели в оба. Поздно вечером местные жители предпочитали возвращаться домой по центру улицы, избегая тротуаров.

Когда здешние дома только строились, в моду вошли специальные аллеи для хозяйственных нужд, которые целой сетью вились в двориках, параллельно главной улице с каждой стороны. Теперь вдоль «служебных аллей» располагались гаражи, сильно разнившиеся по материалам и дизайну: от хлипких, сколоченных на скорую руку сооружений из древесностружечных плит до основательных кирпичных построек с уличным освещением у входа.

Вход в квартиру на цокольном этаже, где жила Эйдриен, находился во дворе дома, построенного в федеральном стиле и напоминавшего уменьшенный Капитолий. А поскольку попасть туда можно было только через гараж, Эйдриен приходилось идти по аллее. Это не составляло труда при свете дня или когда она возвращалась на машине и могла открыть гараж, не выходя на улицу. Впрочем, последнее случалось крайне редко — подобное удовольствие обходилось в двенадцать долларов в день за место на автостоянке. При свете дня квартиросъемщица возвращалась домой тоже редко, главным образом летом. Поэтому прогулка по аллее представляла собой нечто, с чем приходилось мириться почти ежедневно.

Было жутковато, потому что дом находился прямо в центре квартала и соответственно в центре пресловутой хозяйственной улочки. Эйдриен всегда тщательно осматривалась, прежде чем свернуть в тень деревьев. Если вдруг она замечала выпивающую компанию, то заходила с парадного входа и вызывала миссис Спиарз по домофону, а уж та пропускала ее в квартиру через внутреннюю подвальную дверь. Впрочем, Эйдриен такая процедура не слишком нравилась: почти в половине случаев выяснялось, что домовладелица уже легла и не слышит звонка.

В ту ночь аллея оставалась пустынной — по крайней мере Эйдриен никого не увидела: единственным живым существом во всей округе оказался прогуливающийся по забору кот. Поэтому она без приключений добралась до гаража, пересекла крошечный дворик, примыкавший к задней части дома, и открыла ключом дверь своей квартиры. Дверь представляла собой шедевр уродства: ее обили коричневым дерматином, что само по себе неприятно на вид. Так еще и миссис Спиарз попыталась «скрасить» неказистость двери неким подобием птичьего гнездышка. Ненавистная поделка представляла собой кусочек цветного льна, украшенного тесьмой, в котором помещалось плетенное из прутиков гнездо, куда чья-то заботливая рука уложила яички из папье-маше. Будь Эйдриен понаглее да посмелее, она с радостью бы спалила гадкую безделушку. Впрочем, девушка все равно, наверное, удержала бы себя, не желая ранить чувства хозяйки. А потому этот предмет продолжал оскорблять эстетические чувства квартирантки, тешившей себя слабой надеждой, что кому-нибудь придет в голову украсть похабный объект.