Синдром - Кейз Джон - Страница 98

— Я только работал его медбратом, понимаете? Живые ноги к коляске богатого старика. Если честно, то мы почти не разговаривали — так, между делом: «Доброе утро, Левитикус» — «Доброе утро, мистер Крейн». И все.

— Значит, старик не проявлял особого дружелюбия к окружающим?

— Да нет, просто он все больше о своем думал.

Сестра Крейна проживала в «Паркингтоне» — учреждении для престарелых, разместившемся среди роскошного пейзажа здании из кирпича и камня на одной из улиц Сарасоты. На прилегающей к дому веранде в ряд стояли белые кресла-качалки, но занято было только одно. На нем горделиво восседала прямая, точно шомпол, леди с коротко подстриженными под пажа седыми волосами. Челка ниспадала на лоб такой ровной линией, что Эйдриен задалась вопросом — уж не по линейке ли ее подравнивали? Лицо под завитушками, возможно, когда-то и выглядело очаровательно, но теперь мелкие черты терялись в трясине морщинистой плоти. Леди носила сине-белое полосатое платье спортивного покроя с широким белым поясом; к нему в тон — белые туфли.

При приближении посетителей осанистая дама встала с кресла.

— Вы, должно быть, Эйдриен и Лью, — проговорила она низким, приятным голосом. — Я — Тея, хотя и не настаиваю, чтобы меня называли именно так. «Миссис Уилкинс» вполне сгодится, если вам неловко обращаться к кому-то столь древнему по-другому. В те далекие времена, когда люди не слышали о расовых предрассудках и политической корректности, они звали друг друга просто по имени.

— Приятно познакомиться, Тея, — сказала Эйдриен и протянула пожилой леди руку.

За несколько часов до встречи, узнав, что Теодора Уилкинс в скором времени готовится отметить свое девяностолетие и проживает в платном интернате для престарелых, девушка испугалась. Закрадывалось подозрение, что единственная оставшаяся в живых родственница Кальвина Крейна не сможет им помочь из-за присущей ее возрасту слабости ума. Теперь стало ясно, насколько безосновательными оказались страхи Эйдриен.

— Знакомьтесь, это мистер Макбрайд.

Престарелая дама предложила гостям присесть и отправилась в дом похлопотать насчет чая. Через некоторое время она вернулась в сопровождении испанца с подносом и аккуратно опустилась в кресло. Когда чай со льдом налили в стаканы, пожилая леди одарила гостей улыбкой.

— Итак, — провозгласила она, — чем могу быть полезна?

— Как вы, возможно, помните из нашего с вами телефонного разговора, — начал Макбрайд, — у Эйдриен есть основания полагать, что ее сестра Николь вела переписку с вашим братом. К сожалению, Никки умерла.

— Ах, как прискорбно, — поспешила заметить Тея.

— Я надеялась забрать письма, — сказала Эйдриен. — Они дороги мне как память.

Престарелая леди сложила губы и сморщила нос.

— Дорогуша, — сочувственно проговорила она, — боюсь, не смогу вам помочь. Видите ли, мы с Калем, как бы это сказать, не были особенно близки.

Эйдриен безуспешно попыталась скрыть разочарование:

— Вот как…

— Наверное, со стороны это может показаться странным. Казалось бы, мы двое, брат и сестра — старая склочница и престарелый чудак, — жили в получасе езды друг от друга, а виделись… — Она выпятила нижнюю губу и задумчиво дунула вверх, отчего приподнялись завитушки на лбу. Привычка эта, похоже, уцелела с тех времен, когда преклонных лет дама училась в школе. — Так вот, виделись мы раз в полгода: на День благодарения и Пасху. И в большем не нуждались.

— Значит, вы не особенно ладили?

— Совсем не ладили. Каль считал меня ветреницей и презирал моего мужа — называл его дилетантом. Кем, на мой взгляд, упокой Господи его душу, он и являлся. Хотя…

— А что вы сами думали о нем? — поинтересовалась Эйдриен.

— О братишке? — уточнила миссис Уилкинс. — Я всегда считала, что он самый… — Тея помедлила, подбирая слова, и сказала: — Я считала его самым большим упрямцем, какого мне когда-либо доводилось видеть.

— Правда?

— Несомненно. Каль кое в чем напоминал Гитлера: оба полагали, будто знают, что хорошо для всех остальных. — Престарелая дама элегантно приподняла выщипанную бровь. — Со стороны это может показаться грубым, но я не слишком по нему скучаю.

— Вы были потрясены, когда…

— О да! Я хочу сказать, событие произвело настоящую сенсацию. Калю бы это не понравилось. Кроме того, оказаться застреленным — это так… недостойно, что ли. Брат не одобрил бы.

— А у вас есть предположения, кто…

— Убил Каля? — закончила за нее Теодора. — Вынуждена вас разочаровать — не имею ни малейшего представления. Такой человек, каким был мой брат, способен заработать себе невероятное множество врагов. Впрочем, должна признаться, я бы не заподозрила ни одного из его «коллег»… — Внезапно что-то припомнив, Тея склонилась к Эйдриен и шепнула ей на ушко: — Вы уже встречались с Мами?

Гости переглянулись и отрицательно покачали головами.

— А кто это? — поинтересовался Макбрайд.

Престарелая леди басовито хихикнула и пригубила чай со льдом.

— Возлюбленная Каля.

— Да что вы?

— Именно так. Они совсем не походили друг на друга. Буду с вами откровенна: я нахожу Мами довольно приятным человеком и, хоть убейте, не представляю, что она нашла в Кале. Однако они дружили всю жизнь. Встретились в Лондоне, во время войны… Кальвин служил в УСС, а Мами занималась чем-то по части связи. Как выяснилось впоследствии, она была замужем. — Теодора Уилкинс засмеялась. — Я называла ее «моя маленькая голландка». Без всякой иронии — она действительно голландка. Ее полное имя Марика Винкельман. Это Каль ее так нежно окрестил — «Мами».

— А как же муж? — удивилась Эйдриен.

— Ее супруг рано скончался. Уже, наверное, лет двадцать прошло. Он работал в Женеве, в корпусе Красного Креста. Оказывал помощь беженцам.

— Понимаю, — сказал Лью, немного слукавив.

— Там все и началось, — добавила Тея.

— Что началось? — поинтересовалась собеседница.

— Их роман. Каль работал в Цюрихе, до Женевы не так уж и далеко. Хотя почему после смерти мужа она не вышла за Каля, ума не приложу. Наверное, не хотела лишних формальностей.

— Как вы думаете, ей известно о бумагах, которые он мог оставить? — спросил Льюис.

Тея Уилкинс помешала чай со льдом, сделала маленький глоточек, посмаковала и промокнула губы салфеткой для коктейля.

— Ну, если кто и знал о них, то только Мами, — ответила она. — Я дам вам ее адрес — сами с ней и побеседуете.

— Они жили по отдельности? — удивилась Эйдриен.

— Конечно. У Мами роскошный дом на побережье. Называется «Вилла Алегре».

«Вилла Алегре» оказалась и впрямь роскошной: приземистый, покрытый розовой штукатуркой дом с устланной терракотовой черепицей сводчатой крышей. Здание утопало в пышной зелени — целом лесу старых пальм и фикусов.

Мами Винкельман совсем не походила на свою сверстницу Теодору Уилкинс. Посетителей встретила женщина в шортах и футболке, на ногах красовались невесомые сандалии от Биркенстока. И хотя ее шею и лицо покрывала сеть морщинок, пожилая дама выглядела миловидно: широко посаженные глаза, голубые, как небо; отливающие серебром волосы; широкая радушная улыбка. Хозяйка провела гостей за дом, задержавшись у прудика, в котором плавали разноцветные японские рыбки.

— Завела их по настоянию консультанта по фэн-шуй. Он посчитал, что дому не хватает движения. И к тому же выглядят они чертовски здорово, не находите?

Макбрайд восхитился, а его спутница вежливо улыбнулась.

— Вам они не нравятся, милочка? — спросила Мами.

Эйдриен пожала плечами:

— Не очень. Даже не знаю почему.

— Видимо, из-за расцветки, — предположила хозяйка. — Не возражаете, если я задам вам один вопрос: вы любите отмечать День всех святых и вырезать тыквенные головы?

— Нет, это совсем не мое.

Хозяйка широко улыбнулась, словно обрадовалась новому подтверждению своей излюбленной теории.

— Что ж, я так и думала! — Винкельман с компанейским видом взяла Эйдриен под руку и направилась к дому по мощенной каменными плитами дорожке. «Как-то странно она говорит, — подумала Эйдриен. — Произношение или интонация…» И тут девушка поняла, в чем дело: леди «слегка приняла на грудь», как говаривал Дек. Не пьяна, но близка к тому.