Тайна воцарения Романовых - Шамбаров Валерий Евгеньевич - Страница 56

Дал знать в Можайск. И, выбрав темную дождливую ночь, 5 августа части Лыкова покинули город — там остался осадный воевода Федор Волынский с отрядом пехоты. А Пожарский обезопасил дорогу, выставив заслоны конницы, пропустил отступающую рать мимо Борисова Городища — после чего и сам вышел из этой крепости. Развернул к бою своих подчиненных и прикрыл отход. 6 августа спасенная армия благополучно добралась до Боровска. И теперь уже Владислав очутился в опаснейшем положении. Сил у него было не так много — 10–15 тыс. Можайск с убавлением числа “едоков” мог держаться долго. А в Боровске стояла соединившаяся русская армия, способная отрезать его от Польши.

Спас королевича Сагайдачный. Он собрал 20 тыс. казаков, вторгся в Россию, захватил и сжег Ливны, Елец, и двигался на Москву. И правительству снова пришлось делить силы. Часть войск оттягивалась для защиты столицы, а Пожарский получил приказ прикрыть переправы через Оку у Серпухова. Но тут его опять свалил приступ “черной немочи”. Его увезли в Москву, а командовать остался Волконский. Который тут же развалил армию. Поругался с казаками, стал обделять их при распределении снабжения и жалования. И они бросили фронт, ушли под Владимир сами собирать себе “корм”. Правительство упрашивало их вернуться — они отвечали, что готовы служить лишь под начальством Пожарского. А Волконский с оставшимися подчиненными не рискнул противостоять массе запорожцев и отошел от Серпухова к Коломне. Открыв переправы…

В самой Москве было неспокойно. После отхода от Можайска покатились слухи об измене бояр. Вооруженная толпа смоленских, нижегородских и ярославских служилых ворвалась на заседание Думы, угрожая расправой “предателям”. Вот-вот мог произойти более серьезный взрыв, на что и рассчитывали поляки. Но в сентябре опять собрался Земский Собор, притушивший внутренние распри и постановивший оборонять столицу до последнего. Объявили мобилизацию горожан. Явилось 6,5 тыс — из них 2 тыс. с “огненным боем”, остальные с рогатинами, саблями, топорами. Как видно, многие в ту пору считали нужным иметь свое оружие. 20 сентября подошел враг — с запада поляки, с юга казаки. Русские полки сперва сосредоточились в Замоскворечье, начали выходить в поле, чтобы не позволить противникам соединиться. Но на битву не рискнули, армия была сборной, кто откуда, настроения в ней царили неуверенные. Опасались, что ударов с двух сторон она не выдержит, и увели в город.

Эта робость подбодрила Ходкевича. Осаждать сильнейшую крепость в условиях приближающейся зимы ему тоже не улыбалось. Он решил закончить войну внезапным штурмом. Накануне, 29 сентября, на сторону русских перебежали 2 французских сапера, сообщив о подготовке. Им не поверили, сочли подосланными. Но на всякий случай все же усилили части в западных кварталах. Ночью поляки и наемники, подкравшись к валам Земляного города, взорвали ворота и устремились двумя колоннами к Арбатским и Тверским воротам Белого города. Но караулы подняли тревогу. Сбежавшиеся к местам прорыва бойцы открыли огонь, остановив неприятеля и не позволив взорвать ворота Белого города. Отовсюду уже стекались москвичи, у Арбатских ворот их организовал к бою Пожарский, явившийся со своего двора со свитой вооруженных слуг. А когда рассвело, защитники навалились с нескольких сторон на проникших в Москву поляков и казаков — спаслись немногие.

Понеся большие потери, на новый штурм Ходкевич не отважился. К столице из провинции шли подкрепления. Наступали холода. И враг отступил. Поляки на север, казаки на юг. Подойдя к Троице-Сергиеву монастырю, Владислав потребовал открыть ворота и принести ему присягу. Нахрапом — авось получится. Не получилось. Монастырь ответил залпом орудий. И даже его осаждать уже не стали, отправились дальше, остановившись в старом лагере Ходкевича в с. Рогачево. А Сагайдачный хотел обосноваться к Калуге. Попробовал взять — отразили. Среди казаков начался раскол — полковник Коншин с полком перешел к русским. Пришлось отступить и из-под Калуги. А Владиславу и Ходкевичу перепало еще раз, они отправили отряды фуражиров собирать припасы, а против них выступил ярославский воевода и разгромил эти отряды на Нерехте и в Пошехонье.

В такой ситуации поляки наконец-то согласились на переговоры. И 1 декабря 1618 г. в подмосковном селе Деулино делегация во главе с Шереметевым подписала перемирие на 14,5 лет. На очень тяжелых условиях. К Польше отходила Смоленщина, Черниговщина, Северщина — в том числе и несколько крепостей, находившихся к этому времени в руках русских. Что явилось еще одной грубейшей ошибкой правительства Салтыковых. Потому что враг находился в совершенно критическом положении! Королевич с остатком войска застрял в грубине России в условиях зимы, без снабжения, без фуража. На всех дорогах в Польшу остались невзятые русские крепости. Турция, выпутавшись из войны с Ираном, готовилась обрушиться на Речь Посполитую. Да и польскому сейму надоела бесперспективная возня в России — он отказался финансировать войну дольше конца декабря. Еще месяц, и солдаты Владислава вышли бы из повиновения и отправились по домам… Получилось, что поляков, находившихся на краю гибели, согласились выпустить, еще и сделав столь щедрые уступки.

Но как бы то ни было, Россия получила мир. После 14 лет резни и разорения — 8 лет страну раздирала Смута, да еще и после избрания Романова воевать пришлось целых 6 лет… 1 сентября 1619 г. на пограничной речке Поляновке состоялся размен пленными. Вернулись не все. При походе Сигизмунда на Москву в 1612 г. странным образом один за другим умерли “от тоски” бывший царь Василий Шуйский с обоими братьями и их женами. Не менее подозрительно скончался Василий Голицын. А уж мелких дворян и рядовых, сгинувших на чужбине, и не считали. Но вернулся Филарет. Михаил выехал навстречу ему, и оба обменялись земными поклонами. Филарет сыну — как царю. Михаил ему — как отцу. И как раз Филарету суждено было стать подлинным возродителем и восстановителем величия России.

16. ЗЕМСКАЯ РУСЬ

Но давайте сделаем отступление и посмотрим, что же представляло собой Российское государство той эпохи? Между прочим, я преднамеренно не употребляю термин “Московия”, принятый некоторыми нашими историками, подхватившими его у иностранцев. Сами русские так свою страну не называли. И как вы считаете, понравилось бы, например, французам, если бы их страну величали “Парижией”? А вот термин Россия вошел в употребление в XV в., и при Иване Грозном стал официальным. О Руси XVII столетия с какой-то стати укоренились представления, как о неком “сонным царстве”. Государь в шапке Мономаха просиживает, пардон, одно место на троне. Рядом зевают бородатые бояре в горлатных шапках. Неуклюжие стрельцы переминаются с ноги на ногу на карауле. Юродивые и оборванцы бездельничают на площадях. На огромных “диких” пространствах разбросаны городки, страдающие от произвола воевод, и деревни, угнетенные помещиками. А толпы “холопей” раболепно падают ниц перед начальством или наоборот, бунтуют…

Родился этот стереотип под пером наемных зарубежных “ученых”, понаехавших в Россию в XVIII в. на заработки и принявшихся за плату превозносить реформы Петра путем голословного оплевывания всего, что было до него. А потом их идеи развили в устойчивый штамп классики XIX в. Которые историческую, народную Русь совершенно не знали, не понимали и презирали. Н.М. Карамзин объявлял русскую пляску “любимой забавой самых диких народов”, а древние иконы и фрески “грубой” и примитивной мазней. С.М. Соловьев настолько ненавидел отечественные культурные традиции, что даже перешел из православия в католицизм. И делал выводы, что русский народ не обладает собственными талантами. В.О. Ключевский свысока указывал, что древнерусская мысль “не выходила за пределы церковно-православной казуистики”. Разумеется, эти столпы и прошлое брались судить сугубо с позиций собственного “просвещения”.

В частности, господа “западники” осуждали русских за отсутствие у них традиций европейской гражданственности и демократии. На что “славянофилы” отвечали, что русским по складу характера никакая демократия и не нужна была, они, мол, стремились только к внутренней “свободе духа”. И под этим спором оказалась похоронена истина. Потому что те и другие опирались на предвзятые выводы иностранцев о “московском рабстве” — и проходили мимо фактов. Содержащихся в российских законах, многочисленных сохранившихся документах и… в трудах тех же самых иностранцев, Флетчера, Олеария и др.