Мартовские фиалки - Керр Филипп - Страница 62

Шесть дней я провел в этой тюрьме, потом около полуночи меня вывели из камеры и втолкнули в фургон, который отвез меня и других заключенных на вокзал на Путлицштрассе, а оттуда нас доставили в Дахау.

Концлагерь Дахау находится в пятнадцати километрах к северо-западу от Мюнхена. Мюнхен известен как колыбель национал-социализма. В поезде кто-то сказал мне, что это самый первый лагерь, устроенный нацистами. Он возник на месте старой фабрики взрывчатых веществ, среди чудесных сельских пейзажей Баварии. По правде говоря, этот пейзаж – единственное, что есть чудесного в Баварии. О самих баварцах этого никак нельзя сказать, и я был уверен, что Дахау только подтвердит мое мнение о них и о самой Баварии. В «Колумбия-Хаус» нам говорили, что Дахау служил образцом для всех остальных лагерей рейха – в нем была даже специальная школа, где эсэсовцев обучали специальным приемам обработки заключенных. И надо сказать, что нас не обманули.

Мы выгрузились из вагонов, сопровождаемые неизбежными ударами сапог и винтовочных прикладов, и, выстроившись в колонну, двинулись к лагерю. У входа стоял большой дом с железными воротами, на которых висел лозунг «Свобода – через труд». Я слышал, что у заключенных лозунг неизменно вызывал усмешку, но никто из нас ничего не сказал в этот момент, опасаясь новых побоев.

Я знал, что к свободе можно прийти разными путями, но труд здесь был ни при чем. После пяти минут пребывания в Дахау начинаешь мечтать о смерти, как о спасении.

Нас вывели для переклички на плац, к которому с юга примыкало длинное здание с крутой крышей. В сторону севера уходили бесконечные ряды лагерных бараков, между которыми была проложена прямая широкая дорога, обсаженная высокими тополями. Только попав сюда, я начал понимать всю сложность поставленной передо мной задачи. Лагерь огромный, и не исключено, что понадобятся месяцы, прежде чем удастся отыскать Мучмана, и еще какое-то время, чтобы сблизиться с ним настолько, что он решится доверить мне свою тайну. Ясно, что Гейдрих просто-напросто решил поиздеваться надо мной таким образом.

Из дверей длинного здания появился комендант лагеря, чтобы поприветствовать нас. Как и все баварцы, он понятия не имел о настоящем гостеприимстве. Единственное, что он мог предложить нам, это наказание. В своей приветственной речи он сказал, что в Дахау хватит деревьев, чтобы повесить нас всех, а в заключение пообещал, что мы еще не раз пожалеем, что появились на свет. У меня не было никаких сомнений в справедливости его предположения. Правда, одно преимущество по сравнению с тюрьмой здесь имелось – мы могли дышать свежим воздухом. Что было всегда хорошо в Баварии, так это свежий воздух. Да еще, пожалуй, необъятная грудь настоящей баварской фрау.

Выслушав речь коменданта, мы отправились на склад, где я получил арестантскую робу в полоску и пару башмаков на деревянной подошве, а затем в парикмахерской меня обрили наголо. Нам дали также одеяла, отчего настроение несколько улучшилось – все-таки здесь не придется всю ночь дрожать от холода, как в «Колумбия-Хаус». Меня определили в барак для арийцев, и я поблагодарил Господа, что не родился евреем: в нашем бараке было сто пятьдесят человек, а в бараке для евреев – в три раза больше.

Воистину всегда находится кто-то, кому еще хуже, чем тебе. Хуже всех в Дахау приходилось евреям, хотя их здесь было не так уж много. Их единственное преимущество заключалось в том, что спасение в лице смерти приходило к ним чаще, чем к другим: в бараке для арийцев каждую ночь умирал один заключенный, а в еврейском бараке – семь или восемь. Для евреев Дахау воплощал ад.

Среди заключенных можно было найти представителей всех враждебных нацизму социальных групп, а также тех, кого сами нацисты определили как врага номер один. В Дахау везли социал-демократов, коммунистов, профсоюзных лидеров, судей, адвокатов, врачей, школьных учителей и армейских офицеров. Среди заключенных встречались солдаты испанской республиканской армии и свидетели Иеговы, масоны и гомосексуалисты, католические священники и цыгане, спириты и бродяги, воры и убийцы. Население лагеря составляли уроженцы Германии, за исключением нескольких русских и членов бывшего кабинета министров Австрии. Однажды мне пришлось познакомиться с одним евреем, который, кроме того, был гомосексуалистом, но этого ему оказалось мало, так что он еще вступил в ряды КПГ, у него на робе фигурировал набор из трех треугольников. Это называется – везет, как утопленнику.

Дважды в день нас собирали на Аппельплац, и после переклички провинившиеся за день подвергались порке, которую здесь называли «подарком от Гинденбурга». Мужчины и женщины, привязанные к плахе, получали обычно двадцать пять ударов по голой заднице. Некоторые на моих глазах при этом испражнялись. Поначалу я испытывал за них стыд, но потом мне объяснили, что таким способом отвлекают внимание палача.

Эти ежедневные переклички позволяли мне видеть заключенных, и в первую очередь я обращал внимание на тех, у кого не было ничего общего с Мучманом – так что через месяц из числа подозреваемых можно было исключить около трехсот человек.

На зрительную память я не жалуюсь: если я увижу человека, уже никогда не забуду. Это обязательное качество для полицейского, и может быть, потому я и пошел работать в полицию. Теперь от этого зависела моя жизнь. Но дело осложнялось, поскольку в лагерь постоянно прибывало пополнение. Я оказался в роли Геракла, расчищающего авгиевы конюшни.

Как можно описать то, что не поддается описанию? Как можно говорить вслух о том, что заставляет тебя неметь от ужаса? Здесь были люди куда красноречивей меня, у которых тоже не нашлось слов. Стыд – причина этого молчания, стыд. Потому что в этой системе и невинные виноваты. Люди, лишенные всех человеческих прав, превращаются в животных. Голодный крадет у голодного. Все мысли, все поступки подчинены одной цели – выжить. Сверхзадача такого лагеря – непосильной работой сломить заключенных, а смерть – это всего лишь нежелательный побочный эффект. Но выжить можно только за счет других: ты оказываешься на миг в относительной безопасности, если в это время убивают или бьют кого-то другого: Если твой сосед по койке умирал во сне, ты несколько дней скрывал это, чтобы забирать себе его пайку. Чтобы выжил человек, нужно было, чтобы умерла часть его души.

Вскоре после прибытия в Дахау меня назначили руководителем бригады евреев, строивших мастерскую в северо-западной части лагеря. На стройку, до которой было метров пятьсот – шестьсот, заключенные катили тридцатикилограммовые тачки, груженные камнем. Камень загружали в карьере и толкали тачку вверх по склону. Надо сказать, что эсэсовец не обязательно – чудовище, были и такие, что делали заключенным небольшие поблажки, поскольку сами занимались бизнесом на стороне и нуждались в рабочей силе. В лагере сидели люди самых различных специальностей, и охранники, которые использовали их труд в своих личных интересах, не стремились загнать человека до смерти.

Но эсэсовцы, которые курировали строительство мастерской, – вот это были настоящие звери. Баварские крестьяне, в прошлом знававшие и безработицу и нужду, они издевались над заключенными без той утонченности, которая была свойственна их городским собратьям в «Колумбия-Хаус», но с тем же результатом.

У меня была легкая работа: как бригадиру, мне не нужно было таскать тяжелые тачки, тогда как мои рабочие надрывались в самом прямом смысле слова. Эсэсовцы специально назначали совершенно немыслимые сроки сооружения фундамента или стен, и в случае нарушения сроков заключенные лишались пищи и воды. Тех, кто падал от усталости, пристреливали на месте.

Поначалу я решил работать наравне со всеми, что позабавило охранников. Однако скоро я понял, что никому легче от этого не становится. Один из эсэсовцев не стал со мной церемониться:

– Ты что, симпатизируешь евреям? Никто же от тебя не требует, чтобы ты с ними тачку катал. Чего ты суетишься?