Реквием по Германии - Керр Филипп - Страница 14

– За эти деньги я мог бы рассказать вам все, что знаю об этом месте.

– Ну выкладывай.

Он кивнул, и я бросил ему через стол банкнот.

– Это уже лучше. Пуллах – небольшой городишко под Мюнхеном. Там располагается штаб почтового цензурного ведомства армии США. Кстати, почта всех военнослужащих в Тегеле проходит через него.

– И это все?

– А что бы вы еще хотели знать? Среднее годовое количество осадков?

– Ну ладно. Не думаю, что все изложенное тобой мне о чем-нибудь говорит, но в любом случае спасибо.

– Может, сообщить вам, если этот Эдди Холл вдруг появится здесь?

– А почему бы и нет? Завтра я отбываю в Вену. Когда доберусь, пошлю тебе телеграмму с адресом, где остановлюсь, на тот случай, если ты что-то разузнаешь. Расчет – после получения информации.

– Мой Бог! Вот бы туда поехать. Знали бы вы, как я люблю Вену.

– Ты никогда не производил на меня впечатление космополита, Нойман.

– Я полагаю, вас не затруднит передать письма нескольким австрийцам в Вене.

– Что? Стать почтальоном для нацистских военных преступников? Нет уж, уволь.

Допив пиво, я взглянул на часы.

– Ты думаешь, она придет, твоя девушка?

Я встал, собираясь уйти.

– А который час? – спросил он, нахмурив брови.

Я показал ему циферблат «Ролекса» на моем запястье. Часы я уже почти решил не продавать. Нойман поморщился, рассмотрев, который час.

– Похоже, девушка над тобой посмеялась.

Он печально покачал головой.

– Да, видимо, она уже не придет. Ах, эти женщины...

Я дал ему сигарету.

– В наши дни единственная женщина, которой можно доверять, – это чужая жена.

– Да, прогнивший мир, господин Гюнтер.

– Не говори о нашем разговоре никому, договорились?

Глава 10

В поезде на Вену я познакомился с мужчиной, который всю дорогу рассуждал о том, что мы сделали с евреями.

– Видите ли, – убеждал он меня, – они не могут нас обвинять в случившемся. Все предопределено свыше. Мы всего лишь исполняли пророчества Ветхого Завета об Иосифе и его братьях. Вот Иосиф – самый любимый сын своего тирана – отца, его можно считать символом всей еврейской расы. А все остальные братья – символы неевреев; допустим, что они – немцы, которые, совершенно естественно, завидуют маленькому мальчику в бархатном костюмчике. Он выглядит лучше, чем они, у него несколько разных пальто. Мой Бог, неудивительно, что они ненавидят его, что обрекают его на рабство. Но обратите внимание, деяния братьев – это противодействие строгому и авторитарному отцу, Отечеству, если хотите, а также бунт против сверхпривилегированного брата. – Мой словоохотливый попутчик пожал плечами и стал в раздумье потирать мочку уха, имевшего форму вопросительного знака. – В самом деле, если вдуматься, они ведь должны благодарить нас.

– Как вы пришли к этой мысли? – спросил я. Мне и вправду было интересно.

– Если бы братья Иосифа этого не сделали, то дети Израиля никогда бы не стали рабами в Египте и никогда бы не пришли на землю, обетованную Моисеем. Точно так же, если бы этого не сделали мы, немцы, евреи никогда бы не вернулись в Палестину. Именно поэтому теперь они почти создали новое государство. – Маленькие глазки мужчины прищурились, как будто он был одним из немногих, допущенных заглянуть в настольную книгу Бога. – О да, – сказал он, – вот оно, пророчество, которое сбылось, все правильно.

– Я не знаю ни о каком пророчестве, – проворчал я и торопливо указал пальцем на картину, промелькнувшую за окном вагона: бесконечная колонна автомашин с солдатами Красной Армии двигалась к югу по автостраде, параллельной железнодорожной линии, – но очень похоже, что мы гибнем в Красном море.

Хорошо сказано: эта бесчисленная колонна варварски пожирающих все на своем пути красных муравьев, опустошающих землю и подбирающих все, что можно унести и отправить в свои полуразрушенные, управляемые трудящимися колонии. Как бразильский плантатор, увидевший, что его урожай кофе разграблен этими общественными существами, я в равной степени ненавидел русских и уважал их. В течение долгих семи лет я боролся с ними, убивал их, был захвачен ими в плен, учил их язык и в итоге сумел вырваться из одного из их трудовых лагерей. Семь тонких колосков пшеницы, погибших от восточного ветра, семь отличных колосков.

В начале войны я служил комиссаром криминальной полиции в пятом отделе Главного управления безопасности рейха и автоматически получил звание старшего лейтенанта СС. Я не присягал на верность Адольфу Гитлеру, и моя должность оберштурмфюрера СС не представляла для меня никакой проблемы до июня 1941 года, когда Артур Небе – начальник криминальной полиции – был возведен в ранг группенфюрера СС и получил приказ создать оперативную группу в связи с нападением на Россию.

Я стал одним из многочисленных служащих, откомандированных в группу Небе из полицейского персонала. Как мне поначалу казалось, нашей задачей было сопровождение солдат Вермахта на оккупированной территории Белоруссии и борьба с преступностью и терроризмом в любых проявлениях. В штабе группы в Минске я, например, занимался конфискованными архивами НКВД, участвовал в уничтожении карательного отряда НКВД, который устраивал повальную резню политических заключенных в Белоруссии, с тем, чтобы их не освободила Германская армия. Но массовые убийства неизбежны в любой завоевательной войне – я скоро это понял и обнаружил, что и сам не напрямую, но причастен к расстрелам русских заключенных. В конце концов, как выяснилось, главной целью группы Небе являлась вовсе не ликвидация террористов, а систематическое уничтожение евреев.

За все четыре года моей службы в Первую мировую войну я не видел ничего, что столь же опустошительно повлияло бы на мою душу, как то, чему я стал свидетелем летом 41-го года. Хотя лично я не участвовал ни в одной из карательных групп, но прекрасно осознавал: это только дело времени и неотвратимо наступит момент, когда мне отдадут приказ стрелять в ни в чем не повинных людей, и неизбежным результатом моего отказа подчиниться станет мой собственный расстрел. Поэтому я попросил немедленно перевести меня в Вермахт, а затем – на линию фронта.

Генерал Небе мог бы отослать меня в штрафной батальон или даже приговорить к расстрелу, однако он удовлетворил мою просьбу. И после нескольких недель пребывания в Белоруссии, где я служил в восточном отделе разведки помощником Гелена по работе с захваченными архивами НКВД, меня перевели, правда, не на фронт, а в Управление по расследованию военных преступлений высшего военного командования в Берлине. К тому времени на совести Артура Небе были убийства более тридцати тысяч человек, в том числе женщин и детей.

Возвратившись в Берлин, я никогда больше не видел генерала Небе. Однако несколько лет спустя я встретил бывшего коллегу по криминальной полиции, который и рассказал мне, что Небе – всегда сомнительного свойства нацист – был казнен в начале 45-го года как один из членов группы, готовившей заговор против Гитлера и возглавляемой графом Штауффенбергом.

У меня и теперь еще время от времени возникает неприятное чувство при мысли о том, что, возможно, своей жизнью я обязан убийце, повинному в гибели тысяч людей.

К моему огромному облегчению, попутчик с патологической склонностью к германистике вышел в Дрездене, и я преспокойно проспал до Праги. Большую часть оставшегося пути мои мысли возвращались к Кирстен. Я мучительно думал о коротенькой записке, где я объяснял, что меня не будет несколько недель, и приложенных к посланию золотых соверенах у нас в квартире – это половина моего гонорара за дело Беккера. Порошин сам привез их мне на дом накануне отъезда.

Я проклинал себя: ну почему не написал подробнее, почему не объяснил ей, что нет ничего такого на свете, чего бы я не сделал для нее, в ее честь. Конечно, она все поняла, обнаружив пакет с моей нелепой запиской в ящике стола – рядом со спрятанным там флаконом духов «Шанель».