Игра в зеркала - Шумилова Ольга Александровна "Solali" - Страница 72

— Значит, все в порядке? — перебил меня мудрейший.

— В физическом смысле — да. НО! — я угрюмо глянула на изображение собеседника. — Я, знаете ли, никогда не интересовалась этим вопросом, поскольку меня заверяли, что у ваших братьев вся ментальная сторона этого дела под контролем. Как выяснилось, не вся. Может, хоть вы просветите меня, насколько достоверно известна процедура инициации Избранной?

— А что случилось? — Санх внимательно посмотрел на меня.

— В том-то и дело, что ничего. Ваши так называемые наставники не могут разобрать, то ли произошла инициация, то ли нет. И посему я еще раз спрашиваю, известна ли вам сия процедура?

Пауза.

— Известна, — еще одна пауза. — До некоторой степени ограничения, накладываемого древностью источников.

— В таком случае, почему бы вам не просветить наставников или, на худой конец, меня? — мой голос явственно начал сочиться ядом. Я выходила из терпения.

— Это самопроизвольный процесс, не зависящий ни от каких внешних обстоятельств. Ни вы, ни мы ничего не можем с этим сделать.

— Тогда почему он до сих пор произошел?! — рявкнула я, окончательно выйдя из себя. — Прекратите юлить, мудрейший! Мне надо знать, сколько еще чертовых суток здесь торчать моим агентам и какого еще дерьма ждать на свою задницу!

Санх скрестил руки на груди, смиренно выслушивая мой ор. И молча смотрел на меня тревожными глазами. Под этим взглядом я замолчала сама, заражаясь чужой тревогой.

— Чего вы боитесь, мудрейший? Что должно произойти? — наконец произнесла я.

— Вы должны понять, что толкование древних текстов — неблагодарный труд. А еще поймите, что я надеюсь, что в мое вкралась ошибка. Оставьте старику эту надежду.

— Прекратите, ради богов! Вы отнюдь не немощный старец, и нам обоим это известно!

— Это не коснется никого из ваших агентов даже в самом худшем случае, клянусь, — Санх переплел пальцы и посмотрел на меня. — Дайте мне неделю. И тогда спрашивайте о чем угодно, я отвечу.

— А если я применю свои полномочия?

— Я отвечу на любые ваши вопросы. В том числе и на те, над которыми вы думаете уже долгое время.

— Не думаю, что вы найдете что-нибудь, настолько меня интересующее.

— Эрик. Он вам интересен?

— Я не…

— Неделя. Всего неделя.

— Все же не скажете? — безнадежно поинтересовалась я.

— Нет.

Пауза. Я поджала губы.

— Неделя. Не больше.

— Благодарю, леди.

Изображение ремена заколебалось и исчезло. Я закусила губу и грязно выругалась. Эрик, паршивец, проболтался! О боги мои, ну и что теперь?…

И нет ответа. Как всегда.

Весь следующий день я просидела в детской палате. Терла ноющие от недосыпания виски, морщилась от судорожных попыток мозга хоть что-то понять и смотрела, смотрела безотрывно на маленький кулек в детской кроватке, из которого поблескивали живые синие глазенки. Но ни малейшего проблеска сознания псиона в этих глазах не было. Даже в утробе матери она была похожа на Избранную больше, чем сейчас. Заставить риалту добровольно пойти на фактическое самоубийство — нужна сила огромная, узко и точно направленная. Тогда я почти поверила в избранность безымянного еще зародыша.

Сейчас же я начала подозревать, что вся эта сила одним всплеском ушла тогда в меня, не оставив даже следов. Вначале смехотворная, чем дальше, тем эта версия начинала казаться мне реальней. В мои браслеты, как в черные дыры, может провалиться колоссальное количество ментальной энергии. Да и риалтэ от природы поглощают энергию любого воздействия, на том и живут…

А ведь Санх не сказал «вам ничего не грозит». Он сказал «вашим агентам ничего не грозит».

Ночь ничего не изменила. Разве что смотрела я уже не на крошечного младенца, а на стены собственной комнаты. К утру — пустыми глазами деревянной куклы.

Сутки прочь. Еще… Шесть дней. Пять ночей. И много-много часов…

После завтрака я зашла в палату к Марлен. Она проснулась совсем недавно и теперь принимала посетителей. Я не стала заражать никого своей тревогой, тихо став в углу. Не стала трогать даже Пешша, несмотря на прямой запрет, проводившего все свободное время в палате. Пусть, не до того сейчас…

Сменялась бесконечная череда агентов, моих суровых парней, спешащих навестить хрупкое создание, смущающихся как школьники, когда мои глаза ловили их на привязанности к бесцветной тоненькой девочке. А ведь они ее действительно любили, и чтобы заметить это, сгодился бы и менее пристальный взгляд, чем мой. За что? За нее саму. И это все. Разве нужна привязанности логика и статистические выкладки?

Я смотрела на порозовевшие от комплиментов щечки, на хрупкие пальчики, сжимавшие особенно пышный и красочный цветок, глаза, в которых зажигались несмелые искорки веселья, и думала о том, что же будет с ней. Потом, когда прорвемся мы через эту неделю, когда уйдет из ее жизни Корпус, когда дочь станет великой… Где она будет? Неслышной, никому не нужной тенью последует за своим ребенком? Станет лишним средством давления на Избранную, очередной игрушечной фигуркой на доске политических интриг союзного масштаба? Или уйдет туда, где жила когда-то, смиренно вычеркнув прошлое из жизни?

Мудрейший Санх, перед которым открыты все тайны мироздания, вы знаете это? И не потому ли в ваших глазах тревога?…

— Ой, вы тоже пришли? — прервал мои мысли полудетский голосок. — Я и так всех отрываю от дел, мне так неловко…

— Вы — единственное наше дело в этих крах, — я вышла из своего угла и, поколебавшись, приблизилась к кровати. — Как вы себя чувствуете?

— Все просто чудесно, — улыбнулась Марлен.

— Не слушайте ее, куратор, — возразил Пешш, неизменным элементом пейзажа восседавший у изголовья. — Сердце у нее побаливает.

— Но вы сказали об этом врачу? — я посмотрела на них обоих.

— Ну… совсем чуть-чуть. Это же пустяки. Честно, — Марлен беспечно пожала плечами и устремила на меня умоляющий взгляд огромных глаз. — Леди, может быть, хоть вы убедите их, что я уже вполне способна общаться с собственной дочерью? Я еще даже не видела своей малышки. Оттого и сердце болит.

Я с сомнением гмыкнула и пристально посмотрела на Пешша.

— Не надо так на меня смотреть. Она сама мне только что призналась.

Я неопределенно пожала плечами и направилась в соседнюю палату. Мудрейший Салеф был на месте, как и дежурный врач. Изложив им просьбу пациентки, а так же факт ее недомогания, я оставила решение этого вопроса на совести специалистов и вернулась в палату.

Через пять минут в дверях появилась медсестра с завернутой в легкое одеяльце новорожденной. Марлен счастливо рассмеялась и всем телом потянулась к крошечному кульку. Оказавшись на руках у матери, девочка возбужденно заворочалась и охотно схватилась за подставленный палец, не переставая агукать.

Несколько мгновений все находящиеся в палате с глупыми улыбками наблюдали умильную сцену. Но вздохом позже…

Слабый женский вскрик шелестом пронесся по палате.

Схватившись одной рукой за сердце, а другой продолжая бессознательно удерживать младенца, Марлен упала на кровать.

— Что за… — запоздало среагировал мой мозг.

— Тебе плохо?! — Пешш был быстрее, кинувшись к ней почти сразу же. Опомнилась и я, прикрикнув на медсестру:

— Заберите же ребенка!

Девушка торопливо схватила девочку и убежала в соседнюю палату. Я бросила взгляд на датчики, которыми была обвешана больничная койка, а потом на бледную Марлен, все еще не пришедшую в сознание, которую тормошил перепуганный Пешш. Понять ничего толком я не успела — в палате уже слышались шаги дежурного врача.

Вскоре мы оказались в коридоре, а над пациенткой колдовала уже целая бригада. Пешш с дикими глазами застыл в ступоре у самой двери. На мои вопросы он не реагировал, поэтому я схватила его за локоть и силком отвела к ближайшей скамейке, сев рядом. Боги мои, какое счастье, что он не видел, что творилось на операции.

Я тревожно посмотрела на дверь палаты. Почему так долго?…

Через, казалось, целую вечность эта дверь отошла в сторону, и из палаты появилась каталка в сопровождении врачей. Я проследила взглядом направление. Реанимация.