На равнинах Авраама - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 26

Когда Катерина узнала о приближении армии французов, она сказала:

— Если сердце говорит вам, что так надо, идите с ними!

Но они остались. Для Анри это было сражение более тяжкое, чем то, которое выиграл Дискау, более серьезное, чем то, в котором пал Брэддок. Джимса, опьяненного порывом восторженной юности, перспектива маршировать под бряцание оружия скорее привлекала, чем отталкивала. Для Катерины все происходящее было нескончаемой пыткой, и только когда по французским владениям подобно урагану пронеслись последние сообщения из армии, мрак сомнений и неопределенности, в котором пребывала ее душа, немного рассеялся.

Бог не оставил Новую Францию!

Брэддок и английские захватчики были разгромлены!

Ни одна победа французского оружия в Новом Свете не была столь блистательной, и Дискау, славный немецкий барон, сражавшийся за Францию, двинулся на юг с целью сокрушить сэра Уильяма Джонсона с его колонистами и индейцами и не останавливаться, пока не оттеснит их к самым воротам Олбани.

Его сопровождали шестьсот восемьдесят четыре человека, стойкие, преданные своей земле люди, которые уже называли себя канадцами.

Тонтер верхом приехал к Булэнам сообщить эти новости. Он снова повторил Катерине, что англичане никогда не проникнут в их рай, поскольку все уладилось на несколько лет вперед, и Дискау так же чисто выметет врагов с земли Шамплена, как новая метла выметает ее дом. Несколько раз Тонтер принимался трясти руки Хепсибы — в то время торговец жил у Булэнов, — повторяя, что любит его и что между ними не может быть никаких недомолвок и задних мыслей. При этом он откровенно признавал, что имеет препорядочный зуб на вторгшихся на их земли англичан. Он отправил почти всех своих людей на театр военных действий, и только деревянная нога помешала ему лично присоединиться к Дискау.

Даже Туанетта хотела отправиться на войну!

Здесь он вспомнил о важном поручении. Туанетта передала с ним письмо для Джимса. В возбуждении он совсем забыл о нем. Он надеялся, что Туанетта приглашает Джимса в Тонтер-Манор. Сам он часто говорил дочери, что ей следует быть более приветливой с молодым соседом.

Джимс взял письмо и отошел, чтобы прочесть его без свидетелей. То была первая весть от Туанетты после пикника. С тех пор он не видел ее и старался не думать о ней. Наедине с собой он прочитал написанные ее рукой слова.

С безжалостной холодностью и краткостью Туанетта называла его предателем и трусом.

Сентябрьским утром, через несколько дней после записки от Туанетты, Джимс стоял на границе фермы, наблюдая, как его дядя уходит в подернутый инеем лес Заповедной Долины. Ему казалось, что чем чаще слышны вести о победах французов на юге и чем меньше опасность нападения со стороны англичан, тем подозрительнее становился Хепсиба и с тем большим вниманием поглядывает он на долину. Только вчера Тонтер привез последние новости от Дискау. Немец отправил гонца с сообщением о своем намерении нанести последний удар по сброду колонистов и индейцев сэра Уильяма Джонсона, удар, который окончательно разгромит их. Вероятно, думал Джимс, сейчас уже все кончилось. Однако Хепсиба отправился в Заповедную Долину с таким выражением лица, что у Джимса стало тревожно на душе.

После ухода Хепсибы Вояка начал проявлять беспокойство. Возраст пса давал о себе знать. Расцвет его был позади, морда поседела. Он стал более поджарым и лохматым, сильнее хромал; повадки его несколько изменились. Он уже не так рвался в лес, где прежде подолгу без устали гонялся за всякой живностью, а предпочитал греться на солнце. Постепенно ему стало доставлять большее удовольствие созерцать вместе с Джимсом проявления жизни, а не азартное преследование. Он еще не был стар, но молодость его прошла. Время, которое медленно погружало его в тень, принесло житейскую мудрость, более тонкие инстинкты, обостренное внутреннее видение, хотя глаза Вояки видели уже не так далеко, не так четко. Только одно могло теперь пробудить в нем неукротимую свирепость, свойственную ему в юности. То был запах индейцев. Вояка всегда предупреждал Джимса о близости лесного посетителя за несколько минут до того, как дикарь выходил из леса. Но самое главное — он неустанно наблюдал за Заповедной Долиной. На рассвете он не сводил с нее глаз. В полдень дремал, обратив морду в ее сторону. Вечером принюхивался к долетавшим из нее запахам. Но без Анри или Джимса Вояка никогда не спускался в долину.

В то утро Вояка заразил хозяина своим беспокойством. Вскоре после полудня Джимс бросил работу и сказал матери, что сходит на ферму Люссана. Катерина прошла с ним через молодой сад и немного поднялась по склону холма. Никогда еще она не казалась Джимсу такой прекрасной. Красота дня, синева неба, чуть тронутый багрянцем лес, золотые заводи солнечных бликов, здесь и там заливающих землю, — все это растворялось и сливалось в ней. Отец прав: его мать навсегда останется девочкой. С небольшого плато над садом, откуда была видна вся ферма Булэнов, они окликнули Анри, работавшего в поле, и помахали ему. Несколько мгновений Джимс стоял, одной рукой обнимая мать за талию. Затем он поцеловал ее, и Катерина провожала его взглядом, пока он не скрылся среди деревьев Большого Леса.

У Джимса не было никакого желания охотиться; не было его и у Вояки. В лес их обоих влекло что-то необъяснимое. Беспокойство Вояки имело несколько иной характер, чем беспокойство его хозяина. Всякий раз, когда Джимс останавливался, пес поворачивался к Заповедной Долине и принюхивался к тропе, по которой они шли; при этом весь вид его выражал сомнение и подозрительность. Джимс наблюдал за странным поведением своего спутника: оно не означало близость индейца. Казалось, нечто бесформенное и бесплотное, неуловимое, сбивающее с толку, осталось позади — там, откуда они пришли, за спиной.

Но дух противоречия подгонял Джимса вперед. Без причины и цели, побуждаемый только необъяснимым беспокойством, упрямо шел он к ферме Люссана. Свежий воздух бодрил. Под ногами шуршали опавшие листья. С вершин холмов открывались бескрайние просторы, окрашенные в красные, золотые, желтые и коричневые цвета. С этих вершин Джимс внимательно вглядывался в даль — туда, где за дымкой бабьего лета, подобно легкой вуали, окутавшей землю, лежали озеро Шамплен и озеро Георга; на их овеянных ореолом славы и приключений берегах теперь свершались великие события. Стоял один из тех дней, когда сам воздух, кажется, источает прекрасные, соблазнительные надежды. В такие дни томление, дремавшее в груди Джимса, пробуждалось с настойчивой, дикой силой. Как хотелось ему быть далеко отсюда — там, где разыгрываются драмы, о которых он столько слышал, где люди сражаются не на жизнь, а на смерть, где цвет благородства и мужества их земли, к которому он причислял и себя, вписывает в мировую историю страницы триумфа и славы. Вот где его место!

Юноша и собака пришли на ферму Люссана, лежавшую в девяти милях от их дома. После отъезда владельца здесь царило запустение, и за пять лет девственный лес вернул себе почти все, что отнял у него человек. Большая зеленая поляна, на которой велись торги и через которую гордо прошествовали Туанетта и Поль Таш, поросла сумахом и кустами ежевики. Вокруг дома буйно разрослась высокая трава. На месте бывшего сада — сплошные заросли дикого шиповника. Несколько розовых кустов упорно боролись с сорняками. Обратив к заходящему солнцу испещренное черными семенами лицо, одиноко стоял подсолнух — последнее выжившее детище многолетних забот. Дикобразы подгрызли двери дома. Лишенные ставней окна были открыты дождям и ветру. Тропинка к хлеву заросла, а сам хлев превратился в развалины, куда не проникали лучи солнца, — упавшее дерево проломило крышу, дикий плющ обвил гниющий фундамент. Скотный двор порос лопухами, амброзией и чертополохом. Ограда во многих местах обвалилась и лежала на земле.

Джимс остановился на том месте, где он сражался с Полем Ташем, и в тишине глухо зазвучали призрачные голоса прошлого. Они пробудили в душе юноши щемящее чувство одиночества, словно окружающее запустение было все, что осталось от его собственных надежд и устремлений. Потом пришел страх, почти ужас. Он обернулся к дому, к поляне, где в тот давний день стоял рядом с Туанеттой, наслаждаясь близостью ее красоты.