На южном фронте без перемен - Яковенко Павел Владимирович - Страница 100

— Да и мне тоже. Я вообще в этом году увольняюсь.

Едва я произнес эти слова, так что у меня в голове щелкнуло. А ведь правда! Уже, наверное, скоро. Как это замечательно звучит! Увольнение… И домой!

Странно, но я совершенно не думал о том, что у нас впереди полная неизвестность. Возможно, Шали. Возможно, Бамут. Не дай Бог — Грозный. И что там будет — кто знает?

Нет, совершенно не хотелось об этом даже и думать. А вот о том, как я поеду домой думать хотелось, и очень.

Ближе к вечеру я отправился в палатку к артиллеристам. Все-таки, честно говоря, хотелось посмотреть телевизор — как минимум, новости. Потому что опять тупо сидеть в кабине мне уже обрыдло надоело.

Я нашел знакомую палатку, услышал до боли знакомый звук работающего телевизора, откинул полог, и вошел внутрь. В палатке народу было, на удивление, немного. Три бойца и капитан Куценко. Правда, поздоровавшись с капитаном, я тут же и понял причину малолюдности.

Капитан был пьян. Причем пьян сильно. Да при этом он еще находился в том «веселом» состоянии, когда «пленка уже кончилась», а вот «планка еще не упала». Другими словами, капитан мог активно действовать, но что он при этом делал, не осознавал ни в малейшей степени.

Он вцепился в меня как клещ. По «РТР» как раз начинались новости, и я решил все же остаться в палатке и попытаться узнать, что же все-таки происходит в стране, мире, и что интересного брешут о происходящем в Чечне. Однако такому простому желанию так и не суждено было сбыться. Куценко, идиотски посмеиваясь, начал со мной бороться. Я не ожидал в невысоком и жилистом капитане столько силы. Я все пытался мягко освободиться от него, но он держал меня мертвой хваткой, пытаясь завалить на себя на раскладушку. В конце — концов, я не удержал равновесия и грохнулся через эту раскладушку, очень больно ударившись коленом. Я все-таки поднялся, преодолевая сопротивление капитана, и мне даже удалось сбросить его с себя. Едва я попытался сконцентрировать внимание на том, что показывают по «голубому экрану», как Куценко навалился на меня сзади, вцепился когтями в шею, и укусил меня за ухо!

Это было вообще больно. По-настоящему больно, без дураков. Я испугался, что он мне его прокусил. Я со злостью оттолкнул капитана, отчего он перевернулся через раскладушку, и упал на землю. Послышалось едва сдерживаемое хихикание. Это давились в углу от смеха сидевшие в палатке солдаты. Я яростно взглянул на них, но молча вышел из палатки наружу. Черт с ними со всеми! Пусть сами разбираются со своим начальником. И куда, интересно, скрылся Серега? Заранее все предусмотрел, и избежал сомнительной ситуации. Я же, в свою очередь, прекрасно понимал, что завтра утром Куценко даже не вспомнит об этом эпизоде. Я же решил ему ничего не высказывать. Зачем? Да и бесполезно. Пусть и правда считает, что ничего не было.

Мне его помощь может понадобиться, да и сам я, если честно, не без греха. Конечно, на людей не кидался, и тем более, не кусал, но разные прочие неприятности, будучи в таком же «веселом» состоянии, окружающим доставлял.

Все, что я сделал, это разыскал Гаджи, и попросил его осмотреть мое, все еще болевшее, ухо, соврав, что в темноте напоролся на проволоку.

— Странная проволока, — усмехнулся капитан, осмотрев меня, — но всякое бывает.

Он промыл мне ухо перекисью, а потом помазал зеленкой. Немного пожгло, но скоро боль утихла. Главное, на мой взгляд, было то, что ухо было целым, и по-медицински обработанным. Теперь можно было не ожидать неприятностей с этой стороны, а небольшую боль пережить было вообще не трудно.

Подводя перед сном итоги дня, я сделал неутешительный вывод, что день было почти неудачным — и имущество не получил, и ухо повредил, и телевизор не посмотрел…

Глава 3

Не лишенное некоторых приятных черт времяпровождение в степи где-то в районе Шали закончилось, и наш батальон снова тронулся в путь. Машины ехали быстро, пыль стояла столбом, и я разрывался между желанием открыть окно, чтобы глотнуть свежего ветерка, так как в кабине быстро становилось жарко как в печке, и не менее активным желанием вообще задраить его наглухо, чтобы не глотать мерзкую пыль, которая покрывала и меня, и все, что находилось в кабине, ровным слоем. Что творилось в этот момент в кузове, я себе даже вообразить не мог.

Ехали мы долго, и первоначальная радость от предстоящей перемены места сменилась беспокойной мыслью, что пора бы где-нибудь и остановится. Хотя бы пожрать, что ли. Впрочем, вряд ли мое желание разделял личный состав — большая остановка означала, практически однозначно, развертывание и окапывание. А таскать минометы и окапываться не хотелось, ясен пень, никому.

Внезапно мое внимание привлекли руины по левую сторону нашего движения. С одной стороны, руины как руины… А с другой… Что я увидел такое, до боли знакомое… Словно давно забытые черты любимой женщины через ее морщинистое старушечье лицо…

Наконец, я догадался. Я догадался! Я увидел боксы для армейской техники. Такие же, как у нас — в Темир-Хан-Шуре. Вот почему меня это так напрягло. Мы ехали мимо разрушенного военного городка. Нетрудно было догадаться, кто и как его разрушил.

На мгновение мне представилось, как здесь все было до войны, при советской власти. Наверняка, покрашено в один цвет, наверняка вон там было КТП, там бегали бойцы, там, в курилке, сидели офицеры и прапорщики… И вот — только разрушенные, обгоревшие остовы, черные кирпичи, ржавое железо, выбитые стекла и проломленные крыши.

— Смотри! Военный городок! — толкнул я Армяна, показав ему на развалины.

Армян пригляделся…

— Мать твою!… - протянул он от удивления. — Ну, ни хрена же себе!

— Да, до войны какая-то часть явно стояла. Если бы можно было туда сейчас зайти, наверняка на стенах можно надписи найти, кто отсюда на дембель уходил.

— А что? Может остановиться, зайти? — всколыхнулся мой водитель.

— Да ладно! — я сразу пошел на попятный. — Если бы все здесь встали… А так еще отстанем, не дай Бог! Места здесь нехорошие. Сам видишь. Надо вместе держаться.

Армян неожиданно кивнул, соглашаясь со мной. «Умнеет, что ли»? — подумал я про себя. Я, вообще-то, предполагал, что придется Армяна уговаривать ехать дальше. А он сам…

И тут наша машина на полном ходу встала. В кузове кто-то покатился с хриплым матерным криком, а мой доблестный водитель побледнел.

— Что случилось? — спросил я, потирая ушибленную о ствол автомата челюсть. Подобная коллизия случилась со мной последний раз, когда я ездил еще с Сомиком, и мы на полном ходу въехали в канаву, отчего я ударился головой об потолок, а котелок с кашей из моих рук улетел на пол.

— Я не знаю, — пробормотал с испуганным недоумением Армян; он снова завелся, мы проехали еще пару метров, и двигатель снова заглох.

— Чего у вас? — со стороны Армяна в кабину просунулась острая мордочка любопытного Зерниева.

— Да хрен его знает! Глохнет движок в движении… Во, смотри!

Водитель снова завел мотор, он спокойно заработал, потом машина поехала вперед, (Зерниев едва успел спрыгнуть), и «шишига» опять заглохла.

— Надо смотреть… — неопределенно покрутил головой маленький Зерниев.

— Надо ехать! — сказал я. — Мы же не будем посреди дороги ремонт затевать? Где мы потом своих искать будем?

В этот момент около нас остановилась «техничка». Как правило, машина зампотеха шла в колонне одной из самых последних, подбирая таки х вот «инвалидов», как мы.

— Что у вас? — майор был строг и вполне конкретен.

— Да вот… — Армян описал ситуацию, а потом еще раз показал.

Подошедший зампотех сказал сразу:

— Так мы не разберемся. Давайте, вон к тому мелкому, (он указал на Зерниева), цепляйтесь за трос, и вперед. Там посмотрим. Трос есть?

Да, трос у нас был. Зерниев сам, (хотя и явно обиделся на «мелкого»), закрепил на машинах трос, и мы поехали на прицепе. Армяна это просто бесило. Он так привык мчаться и лихо рулить, что необходимость за кем-то держаться, от кого-то зависеть приводила его в бешенство. Он много и громко ругался матом, да и я был не весел. Мне вообще не улыбалась ситуация. Все-таки «шишига» Армяна была не просто транспортным средством, но еще и домом для двух расчетов. Обжитым и оборудованным.