Заговор богинь (Богиня Трои) (ЛП) - Каст Филис Кристина - Страница 71

На полпути к ее комнатам Катрина «очнулась».

 – Что случилось? – слабым голосом спросила она и задергалась в руках воина, – Отпусти меня! Куда ты меня тащишь?

Воин быстро поставил ее на пол, как будто обжегшись.

 – Царевна, мы нашли тебя в нише над воротами. И ты, и стражи ворот были без сознания...

 – В нише над воротами? – Катрина с истерическим видом огляделась по сторонам, заставив свои глаза наполниться слезами, – О чем это ты говоришь?

Тут они услышали шум сражения на улицах великого города. Кэт схватилась за горло, сделав такой вид, словно собирается опять потерять сознание.

 – Что это?

 – Царевна, городские ворота открыты. Нас кто-то предал.

Катрина взвизгнула и театрально пошатнулась.

 – Царевна, позволь, я провожу...

 – Нет! Ты должен идти к остальным и не пустить греков в наш дворец! Иди! Я найду отца...

Воин замялся, и Катрина прикрикнула на него:

 – Поспеши!

Тогда он быстро развернулся и убежал. Как хорошо, что он наконец оставил ее одну...

У Катрины болело сердце, когда она, изображая из себя перепуганную и впавшую в истерику царевну, выбиралась из дворца. Это оказалось куда легче, чем она думала. Вокруг царил полный хаос. Людей охватила настоящая паника. Женщины пронзительно кричали, бессмысленно мечась; они пытались выбежать на улицу, но, увидев там греческих воинов, тут же стремительно бросались обратно во дворец. Но женщинам не о чем было тревожиться, по крайней мере пока. Греки были слишком заняты сражением с отчаявшимися троянцами, и им было не до женщин и не до мародерства. Камни городских улиц стали скользкими от крови. Огни пожаров окрасили предрассветное небо, и мир вокруг стал ярко-алым.

Большие центральные ворота стояли распахнутыми настежь, и в них вливались все новые и новые греческие воины. Катрина прижалась к стене у ворот, в отчаянии ища знакомые лица. Наконец она заметила нескольких мирмидонян, сражавшихся неподалеку от нее, и бросилась сквозь толпу воинов, подавив мучительный страх, который вызывал у нее вид окровавленных мечей и изувеченных тел.

 – Мирмидоняне! – закричала она, стараясь пробиться поближе. – Помогите мне!

Наконец одна увенчанная шлемом голова обернулась, а за ней и другие.

 – Это же царевна Ахиллеса! – вскрикнул Диомед, и мирмидоняне окружили ее кольцом.

 – Отведите меня к Ахиллесу! Я должна еще раз попробовать докричаться до него.

 – Царевна, Ахиллеса больше нет. Никто не смог заставить его услышать нас!

 – Я могу это сделать, – решительно заявила Катрина.

Она схватила за руку перепачканного кровью молодого воина.

 – Вы должны дать мне возможность попытаться, и нам надо спешить!

 – Царевна, давай лучше мы уведем тебя отсюда в безопасное место. Ты можешь потом вернуться вместе с нами во Фтию, и мы будем всегда чтить тебя за ту любовь, которую ты пробудила в нашем командире.

 – Диомед! Не предавай его!

 – Да отведите вы ее к Ахиллесу, – сказал воин, чье имя Катрина забыла.

Вперед шагнул Автомедон и коротко кивнул Катрине.

 – Я тоже за то, чтобы отвести ее к Ахиллесу.

 – И я, – выкрикнул еще один воин.

 – И я! – раздалось сразу несколько голосов.

 – Очень хорошо, – сказал Диомед, – Тогда пошли. Катрина снова шла внутри фаланги греческих воинов. Поскольку ее окружали мирмидоняне, она без труда вышла за ворота, радуясь, что широкие плечи и щиты закрывали от нее страшное зрелище гибнущего города. «И причиной тому – я... Но зато я покончила с этой войной! – прикрикнула она на себя, – Вот только какой ценой...»

 Ее внутренний диалог был прерван ревом берсеркера.

Кэт толкнула Автомедона в плечо.

 – Пусти... дай мне его увидеть!

Воины расступились настолько, чтобы Катрине стал виден Ахиллес, все так же таскавший за собой истерзанное вконец тело Гектора, которое волочилось за колесницей; но Ахиллес заодно успевал и пронзать копьем невезучих троянцев, которые, спеша убраться из города, попадались на его пути.

 – Вы должны заставить его сойти с колесницы.

 – Но как... – заговорил Автомедон.

 – Окружите колесницу! Остальное сделаем мы с царевной.

Катрина оглянулась и увидела, что к мирмидонянам присоединился Одиссей.

 – Быстро! Разойдитесь по обе стороны от него. Я присмотрю за ней, пока вы встанете на места.

Мирмидоняне повиновались Одиссею, оставив Кэт наедине с воином.

 – Я знаю, как ты можешь до него докричаться, – сказал Одиссей.

 – Так скажи мне, – попросила Катрина.

 – Ты должна сделать это с помощью любви. Не думай о том, чтобы как-то его успокоить... это не поможет, он просто не услышит тебя. Не пытайся воззвать к его разуму и объяснить что-то насчет Патрокла... он не станет слушать. Просто дай ему понять, что вне зависимости от того, что уже случилось и что случится еще в вашей жизни, он всегда может рассчитывать на твою любовь. Он должен поверить, что именно он для тебя дороже всего на свете. Что ты видишь в нем человека, по-настоящему достойного любви... это должно проникнуть в его сознание.

Катрина посмотрела в глаза знаменитого воина и поняла, что Одиссей говорит от всего сердца, что она слышит голос его души и опыта. И улыбнулась.

 – Она любит тебя...

И несмотря на окружавший их безумный хаос, глаза Одиссея сверкнули, как будто он снова превратился в беззаботного мальчишку.

 – Да, это так.

 – Царевна! – позвал Катрину Диомед.

Кэт и Одиссей оглянулись. Мирмидоняне окружили Ахиллеса. Он перестал безумно нахлестывать лошадей. И теперь просто стоял на колеснице, рыча на своих воинов.

Одиссей протянул Катрине руку.

 – Готова?

 – Как всегда.

Она взяла его за руку, крепко сжав ее, как будто сила Одиссея могла перелиться к ней через соединенные ладони.

Одиссей повел ее через кольцо воинов. И остановился, миновав его.

 – Ахиллес! – крикнул он. – У меня есть кое-что такое, что принадлежит тебе!

Оскалившись, Ахиллес резко повернулся к ним. Его пылающие глаза сощурились, когда он увидел Катрину. И чудовище с безумной скоростью рванулось вперед.

Катрина не позволила себе задуматься... не позволила себе заколебаться... или изменить решение. Она просто еще раз сжала ладонь Одиссея, но сразу отпустила ее и шагнула навстречу бешеной твари. Она увидела, как в налитых кровью глазах мелькнуло удивление, тут же сменившееся довольством. Монстр потянулся к ней и схватил за плечи.

 – А теперь, женщина, я тебя попробую.

Катрина посмотрела в искаженное лицо. Оно сильно изменилось к худшему за прошедшие сутки. Берсеркер намного заметнее проявился физически. Кожа Ахиллеса натянулась, губы то и дело растягивались, выставляя напоказ зубы, ставшие куда больше похожими на звериные клыки. Голова как будто раздулась. И это кошмарное обличье заливали кровь и грязь, от него исходила ядовитая вонь смерти.

Но Катрина не отступила. Она вскинула руки и положила их на гротескно деформированные плечи.

 – Тебе незачем так злиться, Ахиллес. Тут не с кем сражаться.

Монстр заколебался. Катрина ощутила дрожь, пробежавшую по его телу. Она сосредоточила всю свою любовь и все свое желание на заплутавшей душе, что до сих пор таилась в изувеченном теле, – на душе ее Ахиллеса, мужчины, который никогда не верил, что достаточно хорош... который считал себя только воином... и вроде как героем... но никогда не думал, что достоин любви.

 – Я люблю тебя, Ахиллес. Это не сон. Вернись ко мне.

А потом она притянула к себе его искаженное яростью лицо и поцеловала.

То, что именно Агамемнон сообщил ему о смерти Патрокла и стал глашатаем, запечатавшим его судьбу, в тот момент вызвало у Ахиллеса раздражение. Он ведь и без того знал, что от судьбы не уйти. Да, ради Катрины он делал вид, что верит в сон, но это ведь и был именно сон, в который ему позволено было уйти на время. Но природа всякого сна такова, что он обязательно кончается.

И он позволил своему отчаянию от потери Катрины и боли из-за смерти двоюродного брата объединиться, вскормив ярость, а потом отдался этому чувству. Впервые в жизни он не желал держаться за свою человеческую природу. Вместо того он приветствовал ослепительный алый огонь берсеркера, разрешив твари наполнить его и выжечь страдание. Ахиллес стал воплощенной яростью, он ринулся навстречу судьбе, преследовавшей его больше десятка лет. Человек отступил в самые дальние области души и там ожидал неизбежной смерти, которая должна была наконец его освободить.