Звезда сыска - Кузьмин Владимир Анатольевич - Страница 40

Наконец скрипнула дверь, и в комнату вернулся Елсуков. Да не один, а с гостем.

— Вот извольте, господин Жак, тот самый господин, что желал с вами встречи. Камни должны быть при нем, так что вы беседуйте, а я пойду посторожу.

Господин Жак, судя по сильному акценту, и впрямь был французом. Впрочем, по-русски он успел сказать два-три слова, и они с Микульским перешли на разговор по-французски.

Для начала скупщик краденого потребовал показать камни, долго их осматривал, ругая плохое освещение, а заодно и сами камни. Затем начался затяжной торг. Я даже хмыкнула, потому как Микульский просил две тысячи рублей, а месье предлагал — не поверите! — всего двадцать. Мне показалось, что Микульский должен был знать хотя бы приблизительную цену своих камней. И уж, само собой, не стал бы он в таком случае да при своих незавидных обстоятельствах просить полную цену, что было бы полнейшей глупостью с его стороны. Так что выходило, что запрашивал он с покупателя цену приемлемую. Но тот оказался либо беспредельно нагл и самоуверен, либо столь же беспредельно глуп. Потому как давать в сто раз меньше было хамством. О чем ему тут же и было сказано. Так они и препирались. Француз добавлял по рублю, офицер скидывал по десять. Кончилось тем, что француз уперся на цифре пятьсот и заявил, что это его последнее слово. Микульский обругал его по-французски, затем для верности добавил крепкое русское ругательство и предложил убираться вон.

— Вы настоящий грабитель, месье! — сказал он.

— Как и вы, месье. Позвольте откланяться!

Хлопнула дверь, загромыхала по полу пнутая со зла сапогом табуретка, и вновь заскрипела дверь.

— Эх, твое благородие! — с порога начал Елсуков. — Не в твоем нынешнем положении кочевряжиться! Куда ты еще со своими камешками нынче сунешься?

— А тебе, небось, процент был обещан со сделки? А то с чего бы тебе так беспокоиться?

— Процент мой — то мое дело. А более всего мне не терпится с тобой навсегда распрощаться. Мне с полицией дела иметь нет никакого резона.

— Ладно, ты прав. Пойду, догоню твоего дружка французского.

— Догони. Что-то — много лучше, чем совсем ничего. Чтобы тебе уехать куда подальше, денег уж точно хватит.

— Что за город? Мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет!

— Полностью с этим согласен. Так еще и с иных городов мошенники едут, — не остался в долгу трактирщик — Что с девчонкой-то делать будем?

— Делай что хочешь, — ответили ему, хлопнув дверью.

34

— А коли мне не хочется того делать? Тогда что? — задумчиво проговорил вслед ушедшему Елсуков. — Ох, грехи наши тяжкие! Прости меня, господи, грешного!

Он потоптался перед дверью в чулан, еще разок тяжко вздохнул и, совсем уж противно для меня, произнес задумчиво и печально:

— Не первый смертный грех на душу принимаю. Но, верно, и не последний.

К тому времени я уже давно заняла заранее продуманную позицию. Дверь отворилась, и трактирщик шагнул через порог. Не было у него в руках ни свечи, ни дубинки. Зато был нож Страшный своей огромностью, с таким на медведя охотиться можно. Но мне пугаться было некогда. Елсуков мало что видел, скудный свет свечи — и тот остался за его спиной. Оттого он не стал осторожничать, продолжая полагать, что жертва его лежит связанная и безвредная в своей беспомощности. Но про корявую ступеньку он точно помнил и, совершенно по моему предположению, занес ногу через порог, ту неудобную ступеньку ею нащупывая. Я стояла по правую сторону от двери, если смотреть из чулана. То есть по левую руку от самого Елсукова. Ею он оперся о дверной косяк, а едва нащупав ступеньку, отпустил его и стал руку опускать вниз. Я схватила его за мизинец этой левой руки и резко дернула, помогая себе разворотом всего корпуса, не на себя дернула, а вперед по его движению и вверх от себя. Трактирщик в тот миг перемещал тяжесть своего тела с левой ноги, стоящей в комнате, на правую, опускавшуюся на ступеньку. От моего, пусть не слишком сильного рывка, его движение резко усилилось, нога соскользнула, тело развернуло задом наперед, и он полетел через подставленный мной бочонок затылком в пол. Палец его я сразу выпустить не успела. Под моими пальцами противно хрустнуло, но было совсем не до сантиментов.[57] Вот только оказался Елсуков куда шустрее ожидаемого и успел, падая, ткнуть ножом в мою сторону. Как хорошо, что я намотала шарф на левую руку, которую на всякий случай загодя выставила перед собой. Нож прорезал шарф снизу и, уже совсем теряя силу, проткнул мою настрадавшуюся за сегодняшний вечер шубку, бок ожгло болью, но я тут же сообразила, что меня лишь оцарапало. Сам же Елсуков уже падал навзничь и тяжко приземлился. Будто бревно на землю кинули: бух! И замер. У меня не было никакого желания смотреть, что с ним сделалось от такого падения. И времени тоже не было. Я шагнула в комнату: как и следовало ожидать, она была пуста. Табурет валялся где-то в углу. На столе лежала моя шапочка. Я тут же машинально натянула ее на голову, едва не взвыв, потому что про шишку на затылке в пылу схватки забыла напрочь. Прислонилась ухом к входной двери — тихо! За дверью в сенцах, пристроенных к домику, пусто. Дверь во двор распахнута и там тоже пусто. Я выглянул а на улицу, чуть приоткрыв калитку, и пару секунд напряженно всматривалась в темноту и прислушивалась, прежде чем отважиться выйти со двора. Похоже, и во всем тупике никого нет. Мне бы дойти до угла, где кончается этот тупик! Там будет чуть светлее, а главное, будет куда юркнуть в случае опасности.

Я так в том уверилась, что, едва миновав тот угол, слегка забыла об осторожности и, попытавшись побежать, споткнулась обо что-то и упала. В затылке и в боку стало нестерпимо больно. Но рядом было, как и прежде, тихо и безлюдно. Поднялась я с превеликим трудом и оглянулась на предмет, о который споткнулась. Предмет оказался телом мужчины. Бездыханным и неподвижным. Одет он был в темное пальто, карманы которого были вывернуты наружу. Рядом валялась какая-то бумажка. Мне бы надо было бежать куда подальше, но я отчего-то подняла этот бумажный квадратик и сунула в карман. Хорошо, что тело лежало лицом вниз, а то я бы испугалась. А так — вела себя почти спокойно, сама удивляясь этому охватившему меня спокойствию. Хотя чему удивляться? Убитый был не кем иным, как французом, только что гостившим в том же домишке, что и я. В этом я могла поручиться. А это означало, что господин Микульский в данный момент убегает с украденными деньгами и при нем же оставшимися алмазами куда подальше. И встреча с ним мне не грозит. Гадкий трактирщик вряд ли очнется скоро, слишком гулко его голова стукнулась об пол. Но все это не значит, что мне надо стоять на месте и плакать. Нет, ну нашла место и время слезы пускать!

Я утерла глаза и зашагала дальше. Я не стала петлять по всем тем закоулкам, которыми шла сюда, а поверила своей наблюдательности и вышла на улицу, которая должна была привести меня прямым путем к почте. Там можно взять извозчика и добраться до полиции. Но мне повезло еще больше. Не прошла я к нужному мне месту и одного квартала, как с Монастырской вывернул лихач и, чуть притормозив, закричал:

— Прокатить вас, барышня!

Вот что за вопрос? Конечно, меня нужно прокатить. Но вот сказать об этом не получилось, голос куда-то пропал. Но кивнуть я смогла. Сани встали рядом со мной как вкопанные.

— Куда доставить?

— Гоните в полицейское управление, — наконец проговорила я безвольно и тихо, собралась с силами и закончила чуть громче и увереннее: — Там в переулке убийство случилось.

Такие новости ничуть не смутили извозчика, он лихо присвистнул разбойничьим посвистом и действительно погнал. Да так, что на повороте на Дворянскую меня бросило боком на край саней и в глазах снова померкло. Но когда мы подлетели к управе, я уже вполне пришла в себя. Я стала шарить в кармашке в поисках гривенника, но извозчик неожиданно заявил:

57

Сантименты — проявление излишней чувствительности в словах, поступках.