Ярость - Кинг Стивен - Страница 29

Было и множество других снов похожего содержания, нет необходимости все перечислять. В общем спал я неважно.

Я нашел тот гаечный ключ в гараже. Он валялся в ящике со старыми инструментами. На вид не слишком большой, но тяжелый. Он был покрыт ржавчиной с одного конца. Была зима, и я носил в школу огромный вязаный свитер. Каждый год на день рождения и на рождество тетя присылала мне по такому свитеру. Он был длинный, прикрывал мне бедра, доходя едва ли не до колен. Так что ключ, который я стал носить в заднем кармане брюк, никто не замечал. А если кто и замечал, то ничего не говорил.

На некоторое время стало полегче. Потом все опять вернулось на круги своя. Я чувствовал себя как натянутая гитарная струна. Каждый день, приходя домой, я здоровался с мамой, а затем поднимался к себе и падал на кровать. Я иногда плакал в подушку, а иногда хихикал, пока не начинало казаться, что сейчас кишки мои вывалятся наружу. Такое состояние пугало меня. Согласитесь, все это было не вполне нормально.

И вот тогда я чуть не убил мистера Карлсона. Помню как сейчас, было третье марта. Шел дождь, и остатки снега превращались в грязные лужи слякоти, хлюпающие под ногами. Думаю, не надо особо подробно описывать происшествие, все вы были его свидетелями. Ключ был у меня в кармане. Мистер Карлсон вызвал меня к доске. Я терпеть не мог отвечать ему урок, потому что, слабо разбираясь в его предметах, ощущал себя кретином. Всегда, как он называл мою фамилию, меня бросало в пот.

Не помню точно, чего он от меня хотел в тот раз. Кажется, речь шла о наклонной плоскости, будь она проклята. Помню, с какой злобой я думал тогда об этой чертовой плоскости и об этом негодяе, которому доставляло удовольствие делать из меня посмешище перед всем классом. Он спрашивал меня, знаю ли я, сколько будет дважды два, и знаком ли я с делением столбиком, и называл меня «наш юный гений». Когда он в третий раз произнес: «Это замечательно, Чарли! Замечательно! Прелестно!», он был похож на Дикки Кейбла. Тот же голос, те же интонации. Голос был так похож, что я невольно оглянулся по сторонам. Так похож, что рука моя невольно потянулась к заднему карману брюк, где лежал ключ. Желудок сжался в комок. Я боялся, что не удержу в себе сегодняшний завтрак, и крепче сжал челюсти. Ключ упал на пол, громко звякнув. Мистер Карлсон удивленно взглянул на него:

– Это еще что?

И он протянул руку.

– Не трогайте, – быстро сказал я, наклонился и поднял ключ.

– Дай-ка мне сюда эту штуку, Чарли.

Мистер Карлсон протянул руку.

Я разрывался на части. Такое ощущение, будто бежишь одновременно во все стороны. Какая-то часть меня кричала – не слышно для окружающих, но вполне реально. Кричала, как испуганный ребенок в темной комнате.

– Нет, – ответил я.

Все смотрели на меня в этот момент. Наступила тишина.

– Тебе придется выбирать, отдашь мне или мистеру Денверу.

Затем со мной произошла забавная вещь. Наверное, в каждом из нас есть такая невидимая линия, отделяющая одну часть сознания от другой. Как линия, отделяющая освещенную половину планеты от темной. Кажется, это называется терминатор. Очень хорошее слово. Я вдруг неожиданно для себя пересек эту линию. Только что желудок мой выворачивался наизнанку, а щеки горели, и вот я стал абсолютно спокоен.

– Хорошо, сейчас Вы получите то, что хотите, – я медленно поднял ключ, как бы примериваясь, – сейчас, я прикину, куда Вы его получите.

Мистер Карлсон вытаращился сквозь свои огромные очки и поджал губы. Он был сейчас более чем когда-либо похож на клопа. Эта мысль вызвала у меня улыбку. Я опустил ключ.

– Хорошо, Чарли, – сказал он, – дай сюда эту штуку и иди к директору. Я подойду туда после урока.

– Иди в задницу, – ответил я и взмахнул ключом.

Ключ ударился о матовую поверхность доски. Полетели крошечные кусочки черной пластмассы и известковая пыль от мела. Мистер Карлсон вздрогнул, будто я нанес повреждения его любимой мамочке. Это было для меня открытием. Я снова ударил по доске. И снова.

– Чарли!

Что-то весело напевая себе под нос, уже не помню что, я продолжал молотить по доске. Мистер Карлсон вздрагивал и подпрыгивал. Глядя на его прыжки, я чувствовал себя все лучше и лучше. Трансакционный анализ, дети мои.

– Чарли, я вижу, ты…

Я повернулся к нему спиной и стал бить ключом по выступу для мела. В доске уже была порядочная дыра. Куски мела упали на пол, подняв облако белой и желтой пыли. В этот момент мистер Карлсон попробовал схватить меня за руку.

Я повернулся и заехал ключом ему по голове. Всего один раз. Но было море крови, он упал на пол, очки отлетели на несколько шагов в сторону. Возможно, именно это разрушило все очарование: вид его очков, валяющихся на перепачканном мелом полу, и его ставшее вдруг голым и беззащитным лицо.

Похожее на лицо спящего человека, только залитое кровью. Я бросил ключ на пол и, не оборачиваясь, вышел из класса. Я пошел в директорскую и рассказал, что произошло.

Джерри Кессерлинг усадил меня в патрульную машину, а мистера Карлсона отправили в центральный госпиталь, где рентген показал у него перелом черепа. Я впоследствии узнал, что из его мозга вытащили четыре кусочка лобной кости. И еще хорошо, что все закончилось именно так.

Потом были переговоры. Бесконечные переговоры со старым добрым Томом, с Доном Грейсом, с моим отцом и со всеми перечисленными лицами во всевозможных комбинациях. Кажется, единственный человек, кто не принимал участие в решении моей судьбы, был наш сторож мистер Фазио.

Отец сохранял восхитительное спокойствие. Мама постоянно принимала транквилизаторы, но ему все это было ни к чему. Он все время оставался холоден как лед, и лишь по задумчивым взглядам, которые он иногда бросал на меня, я понимал, что меня ожидает серьезный разговор с ним наедине. Этот человек мог задушить меня голыми руками, сохраняя все то же бесстрастное выражение лица.

Были длинные и трогательные извинения, которые не без удовольствия выслушивали забинтованный мистер Карлсон и его жена, дама с каменным лицом: «…Чудовищный проступок… Я не помнил себя… Не знаю, как выразить свое сожаление…» Передо мной, правда, никто не извинялся за то, что я был выставлен круглым идиотом и стоял пол-урока, потея и пытаясь сдержать тошноту. Глупо было ожидать таких извинений, как и извинений от Дика Кейбла или Даны Коллет.

Я провел пять часов в камере, пока отец и бьющаяся в истерике мама («Почему ты сделал это, Чарли? Почему? Почему?») приходили к соглашению с полицейскими, вносили деньги в залог, договаривались с мистером Карлсоном… Но с его женой найти общий язык не удалось, она продолжала настаивать на том, чтобы мне дали как минимум десять лет.

По дороге домой отец бросил мне сквозь стиснутые зубы, что я должен буду зайти в гараж, как только переоденусь.

Пока я натягивал джинсы и старую рубашку, я не переставал думать об этом приглашении. Мне хотелось, как это обычно бывает в таких случаях, выйти на дорогу и уехать куда-нибудь подальше. Но сейчас что-то во мне отчетливо протестовало. Я был приглашен, и я должен пойти.

В конце концов, нам действительно есть что сказать друг другу.

Итак, я пошел в гараж.

Там пахло плесенью, машинным маслом, но чистота была необыкновенная. Папочка занимался этим сам. Гараж был его местом, в нем было все необходимое и ничего лишнего. К стене была прислонена косилка. На прочно вбитых в стену гвоздях аккуратными рядами были развешаны инструменты для ухода за садом и лужайкой. Шляпки гвоздей образовывали идеальную прямую. Аккуратность, граничащая с идиотизмом. Тачка стояла в углу, а рядом лежали тщательно перевязанные бечевкой пачки старых журналов: «Аргози», «Блюбук», «Тру», «Сэтэдэй Ивнинг Пост».

Отец стоял посреди гаража, одетый в старые вылинявшие форменные брюки и рубашку, в которой он ездил на охоту. Я заметил, что он стареет на глазах. Раньше у него была прекрасная спортивная фигура, но избыток пива привел к выпячиванию брюшка. На носу даже с такого расстояния были видны лопнувшие сосуды, и морщины вокруг глаз и у рта казались глубже, чем обычно.