Туарег - Васкес-Фигероа Альберто - Страница 31

– Мне надо ехать… – только и сказал он, вставая.

– Асселам алейкум.

– Асселам алейкум.

Он направился к тому месту, где на его верблюдах заканчивали закреплять поклажу. Окинув их опытным взглядом, удостоверился, что все в порядке, сел на самого резвого из них и, прежде чем заставить животное подняться, вынул ворох банкнот и протянул парнишке:

– Недостающие половины найдешь в пещере ущелья Таталет, в половине дня пути. Знаешь ее?

– Знаю, – ответил тот. – Ты спрятал там губернатора?

– Рядом с деньгами, – сказал он. – Через неделю, когда будешь проезжать здесь на обратном пути из Эль-Абака, освободи его…

– Положись на меня.

– Спасибо. И запомни: через неделю. Не раньше.

– Не волнуйся. Да пребудет с тобой Аллах!

Туарег ткнул пяткой в шею мехари, тот поднялся, остальные последовали за ним и не спеша удалились, исчезнув из виду за каменной грядой.

Только после этого юноша вернулся на свое место у входа в хайму. Его отец улыбнулся.

– Не переживай за него, – сказал он. – Он туарег, а на свете нет такого человека, который способен поймать туарега-одиночку в пустыне.

Абдуля эль-Кебира разбудили свет и тишина.

Через зарешеченное окно вливались потоки солнечного света, падая на длинные ряды книг и извлекая серебристые блики из латунной пепельницы, полной окурков. Но странное дело: день уже наступил, а со двора не доносилось ни звука. Он был уверен, что не играли и утром – как обычно, на рассвете.

От этой тишины ему сделалось не по себе. За столько лет он привык к жесткому военному укладу, к тому, что каждое его действие подчиняется спартанскому распорядку. И вот стоило ему вдруг столкнуться с нарушением данного распорядка: его не заставили вскочить с постели ровно в шесть, совершить туалет за полчаса, чтобы успеть до завтрака, – как им овладело необъяснимое беспокойство.

А тут еще эта тишина.

Именно гнетущая тишина во дворе, где в это время дня, пока солнце еще не начало припекать, вечно галдели солдаты, побудила его вскочить с кровати, натянуть брюки и подойти к окну.

Нигде ни души. Ни рядом с колодцем, ни на зубцах западного угла – единственной части стены, которая была отсюда видна.

– Эй! – крикнул он, испытывая легкую тревогу. – Что случилось? Куда все подевались?

Никакого ответа. Он позвал настойчивее, все с тем же результатом, и не на шутку перепугался.

«Меня бросили… – было первое, что пришло ему в голову. – Ушли и оставили здесь, взаперти, умирать от голода и жажды…»

Он кинулся к двери и с удивлением обнаружил, что она приоткрыта. Вышел во двор, и его ослепило яркое солнце, отражавшееся от белых стен, тысячи раз побеленных солдатами. Они день-деньской только тем и занимались, что вновь и вновь покрывали известью и без того чистые стены.

Однако никто из них так и не показался. Никого не было ни на карауле в угловой будке, ни рядом с воротами, за которыми виднелась бескрайняя пустыня.

– Эй! – крикнул он еще раз. – В чем дело? Что происходит?

Тишина. Проклятая тишина. Дуновение ветерка не доносило никаких звуков жизни и не нарушало покоя этого места, где все казалось застывшим, раздавленным и разрушенным солнцем, которое припекало все сильнее.

Он в два счета перемахнул четыре ступеньки и направился к колодцу, продолжая кричать, повернувшись в сторону канцелярии, столовой и казармы:

– Капитан! Капитан! Что за шутки? Куда вы все подевались?

Из полумрака кухни возникла темная тень. Это был высокий, очень худой туарег в темном лисаме, скрывавшем лицо, с винтовкой в одной руке и длинным мечом – в другой.

Он остановился под навесом.

– Они мертвы, – сказал туарег.

Другой недоверчиво посмотрел на него.

– Мертвы? – оторопело повторил он. – Все?

– Все.

– Кто же их убил?

– Я.

Он подошел поближе, не веря своим ушам.

– Ты? – переспросил он, качая головой, словно чтобы отделаться от этой мысли. – Уж не хочешь ли ты сказать, что ты без посторонней помощи убил двенадцать солдат, сержанта и офицера?

Туарег кивнул и спокойно произнес:

– Они спали.

Абдуль эль-Кебир был свидетелем гибели тысяч людей. Он многих послал на казнь, а своих тюремщиков – всех и каждого в отдельности – ненавидел. Тем не менее он ощутил невыносимую тоску и пустоту в душе и, чтобы не упасть, привалился к деревянному столбу, подпиравшему навес.

– Ты их убил, пока они спали? – переспросил он. – Почему?

– Потому что они убили моего гостя. – Он помолчал. – Если бы кто-то из них поднял тревогу, ты бы здесь, в заточении, так и умер от старости…

Абдуль эль-Кебир молча окинул его взглядом и утвердительно кивнул головой, словно понял что-то, вначале представлявшееся ему неясным.

– Я тебя вспомнил… Ты тот самый туарег, который оказал нам гостеприимство… Я тебя видел, когда меня уводили.

– Да, – подтвердил тот. – Я Гасель Сайях. Ты был моим гостем, и я обязан переправить тебя на другую сторону границы.

– Почему?

Туарег посмотрел на него с недоумением. Наконец пояснил:

– Таков обычай… Ты прибегнул к моей защите, и мой долг тебя защищать.

– Убить четырнадцать человек ради моей защиты – это явный перебор, тебе не кажется?

Туарег не удостоил его ответом и зашагал к открытым воротам.

– Я пригоню верблюдов… – сказал он. – Приготовься к долгому путешествию.

Абдуль эль-Кебир проводил туарега взглядом, пока тот не исчез из виду за распахнутыми настежь воротами, и тут, когда он остался один в вымершем форте, им овладело гнетущее чувство. На него навалились тоска и страх даже с большей силой, чем когда он оказался здесь впервые. В тот момент он был совершенно уверен, что ему не суждено выйти отсюда живым и эти стены станут для него и темницей, и могилой.

На несколько секунд он затаил дыхание, прислушиваясь, хотя знал, что ничего не услышит: ветер и люди еще могли бы произвести какой-то шум, однако день был безветренным, а люди – мертвы.

Четырнадцать!

Он перебрал в памяти их лица, одно за другим: вспомнил худощавое, очень бледное лицо капитана, который ненавидел солнце и любил полумрак своего кабинета, потные и багровые щеки повара и длинные нахальные усы неряхи капрала, приставленного к нему, чтобы производить уборку камеры и приносить еду.

Абдуль эль-Кебир знал каждого охранника и каждого помощника повара, он играл с ними в кости и писал для них письма домой, иногда читал им вслух романы – вечерами, которые здесь, в пустыне, тянутся бесконечно. Зачастую нельзя было точно сказать, кто из них, он или они, в большей степени являлся пленником этого форта, затерянного в песках.

Он знал их всех, а сейчас все они были мертвы.

Он спросил себя, что же это за человек: признается в том, что умертвил четырнадцать человеческих душ, пока те спали, а голос у него даже не дрогнул: ни извинения, ни малейшего намека на раскаяние.

Это был, несомненно, туарег. В университете ему объясняли, что данная раса не имеет ничего общего с остальными расами мира, а ее нормы поведения или обычаи – ни единой точки соприкосновения с нормами или обычаями прочих смертных.

Это гордый, непокорный и неуступчивый народ, живущий по собственным законам. Однако никто ему тогда не объяснил, что эти законы допускают возможность хладнокровного убийства спящих.

«Мораль есть вопрос обычаев, и нам никогда не следует судить действия тех, кто в силу своих древних обычаев имеет другое видение и представление о жизни, не исходя из наших представлений…»

Абдуль эль-Кебир вспомнил слова «Великого Старца», словно это было вчера. Сидя за огромным столом, с перепачканными мелом ладонями и рукавами темного пиджака, тот старался внушить им мысль о том, что прочие этнические группы страны, которая однажды станет свободной, не должны восприниматься ими как низшие, поскольку они, видите ли, меньше общались с французами.

«Одной из главных проблем нашего континента, – неоднократно заявлял он, – является то неоспоримое обстоятельство, что большинство африканских народов сами по себе расисты еще в большей степени, чем колонизаторы. Соседние, почти братские племена ненавидят и презирают друг друга, и сейчас, когда мы стоим на пороге независимости, выясняется, что у негра нет худшего врага, чем негр, говорящий на другом диалекте. Не будем повторять ту же ошибку. Вам, кому в один прекрасный день предстоит управлять этой страной, следует всегда помнить о том, что бедуины, туареги или кабилы, живущие в горах, не ниже по развитию, они просто другие…»