Зачем вы, девочки, красивых любите, или Оно мне надо? - Славачевская Юлия - Страница 30

30

Девушка всхлипнула и зажала рот, потом, немного отойдя, опустила руки и сказала:

— Не надо. Меня некому оплакивать. У меня, кроме тебя, никого нет. Спасай свою жизнь. Повелитель может быть очень жестоким.

Взяв ее за руки, тихо, но твердо ознакомила Машу со своим мнением:

— Маша, я не боюсь его. Презираю, может быть, ненавижу, но не боюсь. Мне нечего терять. Мою жизнь уже исковеркали. Ты, наверно, уже поняла, что я не Эланиэль? — Дождавшись кивка в ответ, продолжила: — Меня лишили всего дорогого и важного в жизни каждой женщины — имени, семьи, мира. Здесь я тень, туман, фикция. Пыль в глазах одного коронованного петушка со шпорами. Живу я или сгинула — без особой разницы. Так получилось, что теперь ты и Сильван стали моей семьей, ближе вас у меня никого здесь нет. И я буду бороться за вас до последнего вздоха, до последней капли крови. Это не обсуждается. Понятно?

Маша долго смотрела мне в глаза, потом погладила по щеке:

— Да благословит и защитит тебя богиня! Нам пора!

Она накинула мне на плечи плащ, поправила капюшон, и мы вышли. Маша вела меня по длинному извилистому коридору, а сзади шли мои стражи. Около больших дверей мы остановились, и я спросила:

— Маша, ты помнишь, что делать? Хорошо. Тогда я готова.

Двери распахнулись, и глашатай возвестил:

— Повелительница Эланиэль!

Путь по дорожке к трону, на котором сидел навязанный мне королек, мой обидчик и противник, тянулся бесконечно. Что я чувствовала? Трудно объяснить. Вероятно, это была гремучая смесь из обиды, желания наказать и озорства. Меня трясло от возбуждения. То было нечто среднее между восторгом и истерикой. Я остановилась, не доходя до Повелителя несколько метров, и склонилась в поклоне. Раздался его высокомерный бездушный голос:

— Почему вы так странно выглядите, ваше величество?

Выпрямившись, остановила нежный взгляд на лице Дарниэля.

— Я бы хотела сделать вам подарок.

«Ну погоди, родной! Сейчас узнаешь наших! Думаешь, глазками посверкаешь, железками ржавыми с наручниками вкупе погромыхаешь — и дело в шляпе? Все затряслись осиновым листком и пали ниц? А фиг те! Ты у меня щас получишь — припомню тебе и угнетенных женщин Латинской Америки, и наших послевоенных баб. Наши женщины что бархат поверх стали — кажется, и мягкий, и по телу ложится… ан нет! Ножницами не покромсаешь, не затупив. Взять душу, не отдав свою, — не выйдет. Мы тебе не фигли-мигли с вышитыми платочками. Мы — сила!»

Его глаза сверкнули гневом, губы плотно сжались, на скулах заходили желваки. Еле сдерживался… бедолага.

— Почему вы решили преподнести мне сюрприз?

По моим губам скользнула холодная усмешка, и я донесла до него причину:

— Вы настолько доходчиво объяснили мне мое положение и мой статус здесь, что я решила проникнуться и отблагодарить вас. Вы позволите?

— Да, — камнем в мутное, вонючее болото упало барское позволение.

— Благодарю вас… мой господи-ин. — Еле сдержалась, чтоб не хихикнуть.

На слове «господин» скинула плащ. Зазвучала музыка, и я начала свой танец. По залу прокатилась волна удивления. Мне было все равно. Я видела, как в его глазах одно чувство сменяло другое: гнев, ярость, растерянность, желание, беспомощность бурлили, словно пузырьки шампанского. Наслаждайся, мой господин, и будь ты проклят!

А потом танец увлек меня. Осталась только я и музыка. Я танцевала танец живота в костюме одалиски.

В ответ на знак — во мраке балагана Расторгнуто кольцо сплетенных рук, И в ропоте восставших барабанов Танцовщица вступила в страстный круг…[16]

Музыка стихла, я застыла в финальном поклоне со словами:

— Вы довольны, мой господи-ин?

Не дождавшись ответа, выпрямилась, бесстрашно взглянув смерти в глаза. «Это да! Я и слабая, и хрупкая, и ранимая… да вот смотря в чем! В некоторых отношениях любого мужика за пояс заткну. И дрессировать не хуже тебя умею. А может, и получше». Борьба взглядов — листва против неба, спокойствие против ярости.

Дарниэль справился с собой и протянул лениво и скучающе:

— Ну что же, вы подарили нам прекрасное зрелище, истинно усладу для глаз. А чем вы можете потешить наш слух?

— Все, что прикажет мой господин, — ответила я с издевкой, опять склоняясь в поклоне.

И дождалась.

— Прикажет. Приступайте! Я жду.

Я выпрямилась, вытянулась в струну, и под сводами поплыла «Ave Maria», окутывая чистой силой звука, проникая каждому в душу, никого не оставляя безучастным…

Когда стихла последняя нота, я развернулась и пошла к выходу. Маша накинула мне на плечи плащ, но мне было безразлично. Все свои чувства я оставила там, позади. И отдала им кусочек себя, кусочек своей души: на его месте сейчас была открытая рана. Как больно! Земля, муж, мой ребенок… Время! Мне нужно время…

Около двери Айлонор придержал меня за локоть, развернул к себе, вытирая слезы. Надо же, я и не заметила, что плакала.

— Не плачь, маленькая, все будет хорошо, — гладил меня по волосам мужчина.

Я подняла на него глаза и спросила:

— Ты зайдешь? Выпей со мной. Я хочу сегодня напиться и петь. Хочешь, спою для вас?

— Ты же знаешь, я не могу — долг. Если желаешь, то не закрывай дверь. Это честь для нас — слышать твои песни, — ответил страж.

— Хорошо, пусть будет так, — согласилась я, не имея сил спорить.

Взяла местную гитару, а Маша разлила вино по бокалам. Я пила и пела, пела и пила. Слезы горькими алмазами катились по моим щекам.

Когда был страшный мрак кругом И гас рассудок мой, казалось, Когда надежда мне являлась Далеким, бледным огоньком; Когда готов был изнемочь Я в битве долгой и упорной, И, клевете внимая черной, Все от меня бежали прочь…[17]

Последний аккорд, последний глоток, и крик, сорвавшийся с моих губ, растворился в ночи: — Я ненавижу тебя, Дарниэль!

Глава 12

Бывают такие секунды, когда всё решают минуты. И длится это часами.

NN

Дарниэль, Повелитель дроу

После трех часов ранней вольтижировки, когда я так и не дождался супруги с повторным визитом (весьма желательным), некоторое время упорно занимался самообманом, приводя внутренние доводы (замечу, довольно смехотворные!), зачем мне срочно понадобилось увидеть свою жену. Тоже мне, хитрец нашелся!

Нет уж. Пусть она занимается чулочками-платочками, а я… чуть не сказал «буду ее медленно раздевать…». Ага, кот — любитель мелиссы выискался. И это семисотлетний зрелый дроу… какой стыд! Подсел на пришлую девчонку, как пьяница на выпивку… мерзость.

Я буду заниматься мужскими делами — ПОЛИТИКОЙ И ВОЙНОЙ. Решено. Если завтра опять пробьет на эротические фантазии и не смогу остановиться, отправлюсь на войну. Все равно у нас локальный конфликт с орками. Вот там и вылечусь от этой болезни, раз уж иначе никак.

Приняв решение, нехотя углубился в текущие дела и… да, опять ухватился за новый предлог, чтобы пойти к Эрике.

Решил сообщить жене лично, что вечером во дворце бал в ее честь. Что ж, предлог как предлог, не лучше и не хуже любого иного.

Странно, ни в комнате, ни в саду ее не оказалось. Я вышел за дверь и осведомился у стражи, но они заверили — госпожа не выходила. Да и кто б ее выпустил?

Где она может быть? Если срочно не найду супругу, велю повесить охрану и служанку, и ничье заступничество их не спасет. Не уследить за женой Повелителя!

вернуться

16

Довид Кнут. «Восточный танец».

вернуться

17

Дж. Г. Байрон. «Отчаяние». (Перевод А. Н. Плещеева.)