Цветы из бури - Кинсейл Лаура - Страница 27

— Ну, как ты думаешь? Я прав? — спросил ее отец, повернувшись к нахмуренному лицу размышляющего Кристиана.

Герцог на секунду взглянул на Мэдди. Он коснулся рукой только что выведенной формулы, которая выражала расстояние от Земли до Солнца в цифрах. Полученный результат лежал уже в области их новой макрогеометрии.

— Звезды, — проговорил Жерво. Мэдди обратила внимание на загоревшееся страстью лицо Кристиана. — Бес… конечность.

И он улыбнулся так, как будто владел всем этим: расстоянием и пространством, звездами и бесконечностью… Как будто он владел и ею…

Тишина.

Гладкие стены, гладкие скамьи. Все простое, молчаливое, словно окоченевшее. Все замерло в ожидании тихого и слабого голоса Бога. Женщина в платье из серой шерсти, которая стояла напротив Мэдди, не замечала, что на самом верху ее воротника треснула пуговица. Когда она наклонила голову, из-под ее шляпки выскользнула одна-единственная, редкая прядь темных волос.

Это был малый сход, в квадратной зале сидело всего около дюжины квакеров. Все были тихими и неподвижными. Никто не оглядывался по сторонам. Никто не разговаривал. Все были заняты тем, что слушали. Вернее, прислушивались к себе.

Мэдди неподвижно глядела на выбившуюся прядь волос у сидевшей напротив женщины. Она чувствовала то, чего никогда не ощущала в молитвенном доме, где проходили сходы: она была здесь одинокой, окруженной чужими людьми. Здесь все сидели неподвижно, с опущенными глазами, молчали, будучи погруженными в особое одухотворенное состояние. Такой же должна быть и Мэдди. И раньше она всегда была такой. Мэдди глядела на редкую прядь волос и думала о герцоге. Она скользнула взглядом по голым торжественным стенам и вспомнила его улыбку: насмешливую и одновременно восторженную. Очевидно, часть улыбки посвящалась ей, а остальное — звездам и бесконечности.

Бесконечность. Порой даже это казалось аморальным. И как он посмел шутить с бесконечностью?! Ведь это дело только Господа! Как он посмел заключить ее в несколько формул и распластать на сукне стола?! Может быть, поэтому-то Бог и послал Жерво несчастье — за спесь, греховность, за попытки вывернуть наизнанку саму вселенную, за попытку рассчитать то, что лежит за пределами мира, который Бог даровал Человеку.

Мэдди не понимала новой геометрии, но хорошо чувствовала ее силу. Она слышала восторг в голосе отца. Числа, звезды, параллакс… бесконечность.

Мэдди вдруг обнаружила, что поднялась со своего места. Встав, она беспомощно замерла. Ее одолевали потоки из тысяч слов и мыслей. Но это никак не было связано с именем Господа. Много раз за свою жизнь она становилась свидетельницей, когда среди общего молчания вдруг кто-то вскакивал и начинал что-то говорить. Но сама она прежде никогда так не поступала. Она ни разу не поднималась со своей скамьи раньше других.

Ни одно из тех слов, которые были готовы сорваться с ее языка, не было словом Божьим. Да и не могло быть. Все ее мысли сосредоточились на мужской улыбке, на бесконечности. Она невидящими глазами смотрела прямо перед собой и чувствовала, как он склоняется над ней, как его губы касаются ее губ, как она принимает его ласку, не отталкивая…

Помещение наполнил дробный стук ее каблуков по доскам пола. До деревянной двери от той скамьи, на которой она сидела, оказалось всего пять шагов. Мэдди распахнула дверь, давая свету доступ в мрачные глубины. Она щурилась на ярком солнце. Застоявшийся восковой дух молитвенного дома начал быстро растворяться в потоках прохладного свежего воздуха, врывавшихся с улицы. Одинокая корова белой масти с грязно-желтыми пятнами на боках торжественно и приветливо взглянула на Мэдди и побрела по выгону дальше.

Мэдди сделала последний шаг и обняла себя за плечи. Лицо ее скрывала тень от шляпы. Впрочем, вокруг никого не было, кто мог бы смотреть на нее. К тому же, ей казалось, что сейчас ничего скрыть невозможно: без всякого труда можно заглянуть ей прямо в сердце.

Кристиан ждал ее. Утром она не пришла. Появился только Обезьяна. Да и то в дурном настроении. Ларкин принес Библию, прорванную в трех местах. Пока Кристиан стоял, прикованный за одну руку, охранник зачитывал стихи из книги. Делал он это безразлично, как будто оглашал сухие объявления. Кристиан не слушал их и только глядел то на дверь, то в окно в ожидании Мэдди. Она все не шла.

Кристиан намеревался унизить ее, но это чувство обратилось против него же. Жгло сознание, что он ее не дождется, что она его избегает.

Хуже того, он мучился страстным желанием. Кристиан принес его с собой в эту камеру. Объятие… Ощущение ее тела… Но он также принес с собой и ощущение, что он не сможет удовлетворить своего желания. Не сможет. Хочет, но не сможет. Раньше ему довольно легко удавалось отключать свое внимание от бесполезных и неприятных дум. Теперь же ничего не получалось: он думал только об одном. Глупо! Глупо желать женщину, до которой не можешь даже дотронуться… Он всегда добивался того, чего можно было добиваться. Но сейчас с каждой минутой желание возрастало. Оно стало резким и отчетливым, как непрекращающаяся боль в спине. Кристиан боялся, что Мэдди больше не придет. Он с отчаянием смотрел в окно. Обезьяна ушел. Стало темнеть. А он продолжал смотреть в окно и ждать. Она все не шла.

Ей было так стыдно… Когда она вошла в первый раз, то даже не взглянула на него. Сняла постель и ушла.

Все.

Это было утром. Днем, согласно расписанию, им предстояла прогулка в саду.

Она молилась, чтобы пошел дождь. Знала, что малодушна, и понимала, что Господь не услышит ее жалкие просьбы. Так и получилось. День выдался спокойным, тихим, почти теплым. В небе плыли светло-серые клочья облаков, сквозь которые проступала голубизна. Мэдди прошла через ярко-желтую столовую и задержалась в верхнем коридоре, прежде чем вернуться к его двери.

Сердце сильно билось в груди. Внутренний голос увещевал: «Ты еще можешь вернуться». Мэдди ступала так тихо, что Жерво скорее всего и не слышал ее приближения. Можно было так же незаметно уйти. Она могла оставить его в комнате и вернуться к своим секретарским обязанностям.

Сегодня пациенты были молчаливы и спокойны. Сделав несколько неслышных шажков, Мэдди заглянула в дверь.

Кристиан стоял у окна, выглядывая наружу. Одна его рука сжимала прут решетки. И вдруг Мэдди стало ужасно стыдно. Как она могла позволить себе даже подумать о том, чтобы оставить его здесь, в сумрачной камере, когда ее долгом перед Богом, кузеном Эдвардсом, перед самим Кристианом, было вывести его на солнечный свет.

Мэдди вставила ключ в замок. Кристиан обернулся. С минуту он смотрел на нее… Такой взгляд было невозможно оценить, измерить… Между ними возникла бесконечность…

Нет, долг здесь ни при чем.

Его голубые глаза жгли ее лицо. Огромные ресницы. Строгие, великолепной формы черты лица. Загадка. Бесконечность и… падение. Все ниже и ниже. Ниже и ниже. Как во сне.

Кристиан перестал сверлить Мэдди устрашающим взглядом, утопив его в своих роскошных черных ресницах. Затем он посмотрел в сторону. Как только она вошла в комнату, Жерво сразу сделал шаг назад, словно хотел сохранить определившуюся между ними дистанцию.

— Я пришла за тобой, — произнесла Мэдди, сделав неуверенный жест рукой в сторону двери. — Пойдем в сад. Слабая улыбка исказила его губы. Он ничего не ответил.

— На прогулку. В сад, — повторила она, настежь распахивая дверь. — Ты пойдешь?

Кристиан сделал галантный жест, давая ей понять, что он выйдет из камеры только после нее.

Жерво уважал ее сдержанность и не настаивал, чтобы она подошла к нему поближе. Он смирился с ее ролью проводника и мягко ступал следом за ней по гравию дорожек среди многочисленных кустов роз.

Мэдди шла довольно быстро, обходя свисавшие на дорожку цветы, иногда наклоняясь, чтобы собрать опавшую листву и вырвать замеченные сорняки. Цветение роз было в самом разгаре, даже от легкого прикосновения с кустов обильно сыпались лепестки.