Летящая на пламя - Кинсейл Лаура - Страница 56

Слезы хлынули из ее глаз и потекли по холодным щекам горячим потоком. В тишине слышны были только завывания ветра да потрескивание костра. Губы Олимпии дрожали, она прижала к ним кулак и отвернулась от Шеридана, не в силах больше смотреть на него.

— Вы в самом деле любили меня? — Его голос звучал совершенно спокойно и чуть насмешливо. — Но вы же совсем не знали меня.

— Совершенно верно! В этом-то все и дело. Шеридан помолчал немного.

— Да, возможно, вы и любили меня, — сказал он изменившимся голосом.

Олимпия гневно взглянула на него.

— О Боже, зачем я все это говорю вам? Кто вы такой? Вор! Подлец!

Он сидел, обхватив руками колени, и смотрел на нее снизу вверх. Лицо его заметно помрачнело, на нем теперь не было видно следа насмешливости, а шрамы проступили более отчетливо.

— Когда я отрекся в душе от всех законов нравственности, мне еще не было и четырнадцати лет. Я стремился только к одному — выжить. Я вам уже говорил однажды, принцесса, главное, что я действительно умею, — это выживать.

Олимпия поплотнее закуталась в плащ.

— Но как можно вести такое бессмысленное существование? — В ее голосе слышалось негодование.

Шеридан пристально смотрел в огонь. Затем, тяжело вздохнув, он снова посмотрел на Олимпию глазами, полными грусти.

— Почему же бессмысленное? Смысл — в надежде. Я всегда надеюсь на что-то. Надеюсь, что завтрашний день принесет какие-то перемены к лучшему, что утром я снова увижу рассвет, что гардемарина с моего корабля отзовут на берег прежде, чем его разорвет шальной снаряд, что я опять услышу смех одной знакомой принцессы. Разве во всем этом нет смысла?

И Шеридан начал укладывать недоеденного гуся в ведро с водорослями.

— А мне кажется, — сказала Олимпия дрогнувшим голосом, — что смысл жизни только в одном — в стремлении сделать этот мир лучше.

— Как?

— Вы сами знаете как. И вы сами немало сделали, не желая того, для воплощения этой цели в жизнь, борясь с несправедливостью и тиранией.

— Ну да, именно так пишут газеты, — сказал Шеридан и склонился над догорающим костром, чтобы засыпать раскаленные угли песком. — Все это чушь собачья. Однажды я пытался внушить то же самое одному арабскому корсару. Берберы захватили мой корабль, уничтожив одним-единственным залпом наши пушки на нижней палубе. Это был неплохой выстрел для берберов, надо сказать. Так вот, это может показаться странным, но наши враги, напротив, считают, что тираны — это мы, и это убеждение рождает в их душах ожесточенность. — Шеридан немного помолчал, лицо его казалось странно застывшим. — С моей стороны было глупо недооценивать это явление. Я потерял тогда много своих людей. — Шеридан снова взглянул на Олимпию. — Вы понимаете теперь, что я давно обречен на адские муки и меня ждет геенна огненная. У меня на душе более страшный грех, чем кража каких-то драгоценностей.

Олимпия выдержала его взгляд и долго не сводила глаз с Шеридана. В ее сердце шевельнулось какое-то странное чувство, похожее на дуновение холодного морского ветра, который трепал сейчас волосы девушки.

— Вы пытаетесь разжалобить меня, — резко сказала она. Шеридан тихо засмеялся и встал.

— Возможно, это и так. — Отблески затухающего костра озаряли его лицо и руки, а черные волосы и одежда Шеридана сливались с мраком ночи. — Почему бы и нет? Просто мне стало так одиноко среди драконов.

Глава 15

Она лежала в своей спальне, закутавшись в одеяло, так что наружу торчал только нос. Мистер Стаббинс в ореоле своих золотистых волос склонился над ней и строго нахмурился.

— Вы должны это выпить, — сказал он. — История учит нас, что воля народа побеждает тиранию. Поэтому пейте.

Она попыталась пошевелиться и не могла. Ее голова налилась свинцовой тяжестью. Учитель был одет в военную форму, на которой в полумраке поблескивали галуны и эполеты.

— Я хочу сражаться, — воскликнул он. — Хочу погибнуть на поле битвы. Не бойтесь.

И он молниеносно выхватил свой меч из ножен. Ужас охватил Олимпию. Она повернулась на другой бок и уставилась в темноту, чувствуя, что там кто-то есть: она слышала дыхание этого существа и, ощутив жаркое прикосновение, попыталась вскочить на ноги, убежать, но вдруг очутилась на земле. Кто-то навалился на нее, пригвоздив своим телом и не давая возможности вырваться.

Придя в ужас, она запрокинула голову и увидела огромную черную фигуру с изящным хвостом — чудище из ее ночных кошмаров.

«Дракон, — подумала Олимпия, — какой красивый!»

— За народное дело! — закричал вдруг мистер Стаббинс, размахивая мечом.

«Нет, — пыталась остановить его Олимпия, — нет, это же дракон!»

Но она не могла произнести ни слова. Меч сверкал в темноте, а дракон, словно огромный дикий кот, отливая серебристо-черной шерстью, сражался молча.

Затем оказалось, что человек в военной форме лежит бездыханный на земле, истекая кровью, от которой почернели его блестящие эполеты и галуны.

— Он мертв, — сказал дракон, крепко держа ее в своих объятиях и не давая ей возможности подбежать к поверженному.

Олимпия долго смотрела на искалеченное, лежащее в неестественной позе тело, пока кровь растекалась по всей палубе, окрашивая ее в алый цвет.

— Ты убил его! — закричала Олимпия. — Я так любила тебя, а ты убил его.

Дракон крепче вцепился в ее плечи.

— Я не дракон. Я — мужчина.

— Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

Он прижался своим животом к ее животу и начал осыпать се плечи и грудь жаркими поцелуями. Его горячее тело, навалившееся на нее, будило в ней сладострастное желание.

— Я хочу коснуться тебя, — прошептал он, кладя руку ей на бедро.

— О Боже. — Она задрожала всем телом и начала извиваться под ним. — Ты не имеешь права. Пусти меня!

Но его дерзкая ладонь уже скользнула между ее бедер и начала ласкать их внутреннюю сторону, продвигаясь выше — к сокровенным уголкам ее тела. Олимпия застонала, чувствуя, как его плоть входит в ее лоно.

— Нет, — всхлипнула она, но ее руки сами собой начали гладить его мускулистую спину и плечи. — Я ненавижу тебя. Зачем ты это делаешь?

Он ничего не ответил, целуя ее шею и лаская ее тело, отчего по нему пробегали судороги, и Олимпия испытывала сладострастное чувство.

— Я ненавижу тебя, — сказала она и начала вновь биться и извиваться в отчаянии. — О, как я тебя ненавижу!

Она застонала.

Его тело, казалось, обволакивало ее, будило в ней страсть. Она ощущала его поцелуи на своих губах и шее. Олимпия попыталась рассмотреть дракона и увидела его светящиеся в темноте серебристые глаза.

— Я — мужчина, — прошептал он. — Мужчина!

— Нет! — кричала она. — Я не могу! Не надо!

Но несмотря на свои отчаянные крики, она изо всех сил прижимала к себе его тело, сгорая от стыда и страсти. — Пожалуйста, — твердила она, — ну пожалуйста…

Он снова навалился на нее, и она потонула в черном огне, в мерцающей бездне, плача от унижения и дрожа всем телом от блаженства.

Олимпия открыла глаза, все еще чувствуя возбуждение, пережитое во сне. Она заворочалась под своим одеялом, сшитым из котиковых шкур, и взглянула туда, где спал Шеридан.

Он лежал в футе от нее. Рассеянный солнечный свет проникал сквозь крышу из мха в их сложенную из камней хижину и падал на песчаный пол.

Снаружи доносились крики грачей, хлопанье крыльев и шум моря, не смолкавший ни на минуту.

Олимпия долго смотрела на Шеридана, который лежал, вытянувшись под ее плащом, служившим ему одеялом с тех пор, как они добыли достаточное количество котиковых шкур для того, чтобы устроить ей настоящую постель в этой старой, полуразвалившейся хижине зверобоев.

Солнечные зайчики играли на руке Шеридана, вытянутой в сторону Олимпии, как будто он во сне порывался дотронуться до нее. Олимпия видела, как дрожит жилка на его запястье, она разглядывала уже почти зажившие мозоли на его руке, которые он набил мокрыми веслами.

Лишенный ореола героизма, он представлялся теперь Олимпии низким и бесчестным человеком. Его вечные насмешки выводили ее из себя. Но особенно мучила девушку постоянная близость мужчины. Олимпия закрыла глаза, легла ничком и уткнулась лицом в мягкий мех.