Летящая на пламя - Кинсейл Лаура - Страница 65

Шеридан встал и выпил воды из парусинового бурдюка. Поглядывая на себя в крошечное зеркало, стоявшее на полочке, он сполоснул лицо. Когда он снова повернулся к Олимпии, та не могла удержаться от смеха.

— Ты похож на настоящего негра! Она оторвала лоскут от льняной нижней юбки, смочила ткань и, подойдя к Шеридану, стерла следы грязи с его лица. Когда она приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его лба, он нежно поцеловал ее запястье. Олимпия теснее прижалась к нему, и Шеридан припал губами к ее виску, а затем к щеке. Губы Олимпии невольно раскрылись навстречу его губам. Сначала поцелуй был нежным, почти братским, но затем Шеридан крепче сжал ее в объятиях, охваченный страстью. Его руки скользнули по талии Олимпии и остановились на бедрах, он крепче прижал их к себе. Олимпия и Шеридан были одни на острове, и поэтому она могла, не испытывая стыда, делать все, что ей хотелось, доставляя удовольствие себе и ему. Олимпия постепенно поняла, что была очень темпераментной и чувственной по натуре. Более того, она поняла причину своего постоянного беспокойства и пустоты, терзавших ее душу все годы и служивших источником безумных грез о славе.

Теперь она счастлива. Счастлива здесь, в этом угрюмом краю, ведя полуголодный образ жизни, в холоде и вечной сырости, каждый день делая неимоверные усилия в борьбе за существование. Олимпия радовалась тему, что по утрам просыпалась, лежа в его объятиях под одеялом из котикового меха. Она старалась раздобыть побольше еды, зная, что заслужит тем самым его улыбку и похвалу, что Шеридан будет есть этих крабов словно манну небесную. Она с радостью пожертвовала своей единственной нижней юбкой для того, чтобы стереть грязь с его лица, предвкушая то мгновение, когда он начнет целовать ее.

Шеридан взял в ладони ее лицо и прижался лбом к ее лбу.

— Передо мной стоит нелегкий выбор, — пробормотал он, — поесть или поразвлечься с тобой.

— И то и другое, — промолвила она.

— Ты права. Но вопрос в том, делать ли это одновременно или в порядке очередности?

Олимпия мягко сняла его руки со своих плеч.

— Тебе надо поесть, ты, должно быть, умираешь от голода.

— Чувство голода никогда не покидает меня. — Он попытался снова обнять Олимпию, но она увернулась. — Ну хорошо, мамочка, давай сначала поужинаем.

Олимпия быстро наелась крабом и мидиями, сваренными с морскими водорослями, но она знала по опыту, что это чувство сытости очень обманчиво и скоро пройдет. После ужина она развела огонь в очаге и положила сушить торф, который принес Шеридан. Сам Шеридан в это время устроился на меховом одеяле, предварительно сняв мокрую одежду и повесив ее сушиться у очага. Он сидел совершенно голый, закрывшись по пояс тюленьей шкурой и откинувшись на валун, застеленный накидкой из меха котика. Олимпия хорошо видела, что, несмотря на всю свою браваду, он страшно устал. К тому времени, когда она закончила мыть кухонную утварь, которой они обзавелись, Шеридан уже дремал. Затем Олимпия сходила на берег, чтобы проверить сигнальные костры, и принесла свежих водорослей для живых крабов, оставленных на завтрак. Вернувшись в хижину, Олимпия постояла у постели, разглядывая спящего Шеридана, темноволосая голова которого безвольно склонилась на плечо. На его шее пульсировала жилка. Ей в глаза бросился шрам, рассекавший его бровь. Олимпия знала, что это ранение Шеридан получил во время морского сражения при Трафальгаре. Сейчас он казался ей таким беззащитным, каждый день его подстерегала смертельная опасность. Стоило Шеридану сделать неверный шаг, упасть в более глубокую яму, и он мог сломать себе шею. Он отлично знал это, но все равно каждый день отправлялся за торфом, который был необходим для того, чтобы разводить огонь в очаге хижины и поддерживать сигнальные костры.

Часто по вечерам Шеридан играл на губной гармошке Фиша и учил Олимпию петь разные песни, тяжело вздыхая, когда она брала неверную ноту. Порой он сам сочинял мелодии и стихи, в которых рассказывалось о событиях, произошедших за день, а Олимпия слушала его, сидя у огня.

Олимпии так хотелось, чтобы он сегодня спокойно поспал и отдохнул, и поэтому она старалась не шуметь. Но крабы так громко возились в жестяном ведре, что Шеридан внезапно проснулся, засопел и начал тереть спросонья глаза. Олимпия набросила сеть на ведро, чтобы крабы не выползли наружу.

— Принцесса, — позвал ее Шеридан, протянув руку, — я не хочу спать. Иди сюда.

Она скинула мокрые ботинки и носки и, закутав ноги в меховое одеяло, села рядом с ним. Шеридан прижал девушку к теплой груди и начал расстегивать пуговицы на спинке ее платья, лаская мочку уха Олимпии губами.

Олимпия улыбнулась и тронула его за руку.

— Тебе надо отдохнуть сегодня.

— Я не устал, — прошептал он, целуя ее шею.

— Лгун. Ты слишком утомился для любовных утех. Расстегнув застежки, он погладил обнаженную спину Олимпии.

— Только после смерти я почувствую себя слишком утомленным для этого.

Олимпия перехватила его вторую руку.

— Попробуй мысленно переключиться на что-нибудь другое. Где бы ты хотел жить, если бы у тебя была возможность выбирать?

— В Вене, — не задумываясь ответил Шеридан.

— В Вене? — удивленно переспросила Олимпия. Он начал слегка покусывать ее обнаженное плечо.

— Да, в Австрии. Особенно хорошо там весной. Мы бы танцевали с тобой вальсы Штрауса, на тебе было бы алое платье вот с таким декольте, — и он провел рукой по ее груди, — из воздушной ткани, подол при каждом твоем движении изящно взмывал бы вверх, открывая туфельки и твои точеные лодыжки. — Он закрыл глаза, его теплое дыхание согревало плечо Олимпии. — А после последнего танца я увел бы тебя, раскрасневшуюся и запыхавшуюся, мимо караулов королевского стража по широкой лестнице в спальню с огромной кроватью под золотистым бархатным балдахином, откуда мы все еще могли бы слышать далекую чудную музыку. И я взял бы тебя на руки и уложил бы на кровать… склонился бы над тобой и начал бы целовать твою прекрасную грудь и твои очаровательные ножки, изящные лодыжки, икры, белоснежные великолепные бедра и твою восхитительную розовую… гм… — Он припал губами к ее шее. — И на тебе не было бы в этот момент никакого нижнего белья, ровным счетом ничего. Олимпия зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться над этими фантазиями.

— А ты когда-нибудь был в Вене?

Он покачал головой, прижавшись губами к ее волосам.

— Тогда надо признать, что у тебя богатое воображение.

— О чем же еще я могу мечтать здесь, копаясь каждый день в мокром торфянике, — такими темпами я, наверное, скоро пророю туннель в Китай. Кроме того, не забывай, я добрых четверть века провел на флоте. Так что воображение и фантазия — это моя вторая жизнь, — говорил он, стаскивая с нее платье. — А где бы ты хотела оказаться сейчас?

Олимпия, закусив губу, потупила взор и пожала плечами.

— Так где же все-таки? — настойчиво расспрашивал ее Шеридан. — В Риме? В Париже? В каком-нибудь тропическом райском уголке?

— Если честно… я бы предпочла остаться здесь.

— Здесь?! Какого дьявола! На этом острове?

— Да, здесь.

— Ты совершенно спятила. — Он приподнял ее лицо за подбородок и чмокнул в нос. — Но почему?

Она опустила глаза.

— Потому что ты здесь. Шеридан замер.

— Я?

Она кивнула.

— Я? — еще раз переспросил он. Олимпия опустила глаза. — Да.

— Подлый сэр Шеридан, король всех ублюдков? — изменившимся голосом спросил он. — Нет, ты не можешь этого хотеть.

Шеридан опустил прекрасные густые ресницы, и Олимпия не могла разглядеть выражения его глаз, но она видела, что вокруг его рта залегла горькая морщинка.

— Нет, я хочу именно этого, — упрямо сказала она.

— По-твоему, я должен весело рассмеяться? — криво усмехнулся он. — Это что, одна из твоих неудачных по пыток пошутить?

Она взяла его руку, сжатую в кулак, и прижала к себе, а затем начала разжимать палец за пальцем.

— Я не шучу, ты сделал меня счастливой. Неужели ты не можешь этого понять?