Шпион - Брэдли Селеста - Страница 48

Опустившись на колени, она наклонилась, чтобы подцепить изящную цепочку кончиком пальца. Филиппа осторожно потянула, и крохотные золотые шарики, качаясь, повисли на ее руке.

– Флип?

Джеймс с удивлением смотрел на нее.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… я ищу вас. А вы что здесь делаете?

Джеймс окинул взглядом свое обнаженное тело и печально вздохнул:

– Похоже, я провел ночь в кладовке за кулисами.

Филиппа понимающе кивнула:

– Ясно. – Она покрутила цепочку между пальцами. – Вы действительно считаете, что это ваш стиль?

Увидев колокольчики, Джеймс сел и потянулся к ним. Филиппа неохотно выпустила украшение из рук. Черт бы побрал эти гаремные танцы! Теперь она точно не получит цепочку обратно!

Без всякого смущения, не сделав даже попытки прикрыть свою наготу, Джеймс с отрешённым видом вертел в руках золотую цепочку.

– О чем вы думаете? – спросила Филиппа.

Джеймс качнул цепочку, и колокольчики зазвенели.

– Я просто подумал…

Он зажал цепочку в кулаке и потянулся за своей одеждой, которую Филиппа бросила на самом краю перины, когда собирала свои вещи. Джеймс быстро проверил все карманы.

С упавшим сердцем Филиппа поняла, что именно он ищет.

Он думает, что Амила подослана, а значит, его блокнот с секретными записями похищен.

Маленькая записная книжка лежала на его ладони.

– Странно, – пробормотал он. – Ничего не понимаю.

Филиппа кашлянула.

– О чем вы?

Она вовсе не была уверена, что хочет это знать. Джеймс поднял на нее глаза.

– Прошлой ночью здесь была женщина. Танцовщица. Она привела меня сюда. Она оказывает услуги определенного рода. Услуги.

Филиппе стало дурно.

– Но она не только не потребовала платы, но и ничего у меня не взяла.

Джеймс засунул записную книжку в карман и встряхнул, расправляя, брюки. Что-то выпало у него из кармана и покатилось по полу прямо под ноги Филиппе.

Хрусталик, еще вчера украшавший ее живот. Она опустилась на колени, чтобы подобрать его, но Джеймс ее опередил. Схватил хрусталик и быстро опустил в карман.

– Извини, – произнес он чуть напряженно. – Это личное.

– Конечно, – тихо ответила Филиппа.

Сначала он навесил на Амилу ярлык интриганки, а теперь прячет ее украшение, словно настоящую драгоценность.

– Возможно, вы ей понравились.

– Не исключено. Но скорее всего она охотилась за чем-то более ценным, нежели деньги, – пробормотал Джеймс себе под нос. – За информацией.

– Какой информацией?

Джеймс прищурился. Он совсем забыл о присутствии Филиппа.

– Ах, извини. Болтаю всякую ерунду. – Он мрачно посмотрел на молодого человека. – Помнишь, я предупреждал тебя об ухищрениях, на которые идут женщины?

Филипп, казалось, оцепенел.

– Да, помню.

Джеймс провел рукой по лицу и с грустью посмотрел на зажатую в кулаке цепочку.

– Но я не рассказал тебе, что этот урок я извлек из собственного опыта. Есть вещи, которые я не могу тебе рассказать. Речь идет о деле чрезвычайной секретности, мой молодой друг. Моя возлюбленная предала меня. Она была сама красота и чувственность и совершенно покорила меня. Настолько, что я рассказывал ей такие вещи, которые даже под страхом смерти не имел права рассказывать. Последствия оказались плачевными и почти непоправимыми.

Он вздохнул и украдкой посмотрел на Филиппа. Молодой человек слушал очень внимательно. Джеймс стукнул кулаком с зажатой в нем цепочкой о свою широкую ладонь.

– Я поклялся именем Господа, что никогда не позволю себе вновь попасть под влияние какой-нибудь сексуальной красавицы!

Он швырнул цепочку, и ни в чем не повинное украшение, звякнув, ударилось о дверь.

Филипп обернулся и увидел, как цепочка, скользнув по дереву, упала на пол. Несколько секунд он стоял, не глядя на Каннингтона.

– Не все женщины коварны, Джеймс.

Джеймс поднялся и стал натягивать одежду. Филипп снова отвернулся.

– Ты не понимаешь, Флип. Дело в том, что я не собираюсь выступать в роли судьи. Я полностью доверял Лав… моей бывшей любовнице, страсть совершенно лишила меня разума. К сожалению, когда я вступаю на тропу сексуальной охоты, то становлюсь болтлив, как стряпчий адвокатской конторы.

– Нет! – Филипп пристально смотрел на Джеймса. Взгляд его зеленых глаз был напряженным. – Никогда так не говорите. Вы благородный человек с твердыми принципами, вы – герой…

– К сожалению, Флип, ты ошибаешься, я недостоин уважения!

Филипп не сводил с него глаз.

– Ваша любовница обманула вас. Использовала. Такое может случиться с кем угодно. Вы не должны себя винить.

Джеймс протянул руку и крепко схватил его за тонкое плечо.

– Они погибли, понимаешь? Мои друзья погибли потому, что я, охваченный любовным безумием, потерял контроль над ситуацией!

Он отвернулся и стал натягивать рубашку, украдкой, чтоб не заметил гувернер, вытерев тонким льняным полотном увлажнившиеся глаза.

– Я поклялся отомстить за них, посвятить себя тому делу, за которое они отдали свою жизнь. Поклялся, что никогда больше не прикоснусь ни к одной женщине!

Он заправил рубашку в брюки и повернулся к побледневшему Филиппу.

– И вот теперь, мой молодой друг, ты видишь, что я нарушил свою клятву, – тихо произнес он. – Моя честь, которая так недавно и с таким трудом была восстановлена, теперь разрушена и брошена к ногам другой женщины, лживой и вероломной. И знаешь, что самое ужасное? – Джеймс горько рассмеялся. – Самое ужасное заключается в том, что мне некого в этом винить, кроме себя самого.

– Тот человек, о котором вы говорили, был одним из ваших товарищей, которых она убила?

– Одним из нескольких. В живых остался только один, который был так сильно избит, что вот уже несколько месяцев не приходит в себя, по сути, находится при смерти.

Джеймс одернул жилет и завязал галстук.

– Джеймс, я… я хочу, чтобы вы знали… я сожалею о том, что произошло этой ночью, принимая во внимание ваши чувства.

Джеймс с удивлением посмотрел на Филиппа.

– Ты не можешь сожалеть об этом больше, чем я, Флип. На сей раз пострадала только моя честь.

Первым ощущением Рена была боль. Глухая, отражающаяся боль, подобная доносящемуся откуда-то издалека стуку кузнечного молота. То ничто, в котором он бездумно плавал до этого момента, не имело ни ощущений, ни звуков, ни смысла, поэтому боль он воспринял как проявление жизни.

Прошли минуты, возможно, часы. Это не имело значения. В этом сером мире время не существовало. Ни света, ни темноты. Не было ничего, кроме нарастающих ударов отдаленной боли. Вначале каждый удар был не сильнее булавочного укола, и после стольких недель, проведенных в пустоте, эти уколы были даже приятны.

Собрав просыпающуюся вместе с чувствами волю, Рен заставил себя пойти навстречу боли. Уколы стали ощутимее, кроме того, в том месте, которое когда-то было его животом, он почувствовал нечто смутно знакомое. Голод? Он уже забыл, что это такое.

Он бездумно плыл к открывающейся двери сознания. Боль нарастала пульсирующими толчками, в животе появилась неприятное жжение, глаза, так давно не видевшие света, вдруг стали наполняться отвратительной раздирающей резью, теперь уже все его члены кто-то невидимый колол тупыми раскаленными иглами.

Нет.

«Я хочу вернуться обратно».

Уже поздно. Он зашел слишком далеко. Его затянуло в водоворот боли, как опавший лист затягивает в бурные воды. Страдание захватило его, немилосердно стегая невыносимой болью.

Болело все. Кожа пылала от соприкосновения с раскаленным постельным бельем. Яркий пронзительный свет пробивался сквозь закрытые веки, терзая глаза. От голоса, скрежетавшего, словно ржавая пила, болели уши.

– …ортер? Мистер Портер? Рен, вы меня слышите?

Рен захрипел, и голова взорвалась болью.

– Св… свет! Уберите… свет.

Мучительный яркий свет стал слабее. Он услышал шаги, грохот которых отдавался в его голове. Вновь царапающий, скрежещущий звук шепота.