Песня моряка - Кизи Кен Элтон - Страница 37

Сжав кулаки, он принялся дубасить ими по ступеням крылечка.

— Шторм и буря? Чушь собачья! Потоки огненной лавы! И где ты станешь искать поводыря, чтобы перебраться через нее? В церкви? Нет, потому что церкви стали приютом богохульства и джекпота! В душе человеческой? Нет, ибо она стала отстойником и болотом, ведущим к безумию. Так, может, в небесах? Во всемогущей тайне врат небесных? Нет, твою мать, нет и нет! Какая тайна врат, если мы и в воздух-то подняться не можем! Нигде не найдешь ты спасения! Нигде! И закипят воды морские, и расплавятся камни, и луна изойдет кровью, как девка после аборта. Пламя обрушится на вас! Все сгорит — и кредитные карточки, и договоры о продаже недвижимости. Банковские счета истлеют в огне! В огне! В огне!

Гринер умолк, переводя дух.

Айк с удовольствием отметил, что Билли не стал настаивать на оледенении — судя по той ярости, в которой пребывал Гринер, он мог запросто раздавить их президента. Айк продолжал стоять, повернувшись боком к заходящему солнцу и предоставив негру неистовствовать.

— Все вы тупые бляди! Гнойные прыщи на теле Вавилона! И только посмейте возразить мне! Все вы пускаете слюни вожделения! Вы сосете вино его сладострастия как ебаную диетическую пепси-колу! Но я говорю: это распутство будет уничтожено по велению Господа. Оно будет выметено поганой метлой! И метла эта — я! — Похоже, эта мысль слегка успокоила его. — А если нет, то я — дорожный указатель на пути к метле! — И он улыбнулся, даже отчасти робко. — Единственное, что я знаю точно, что мы все знаем, так это то, что распутство должно быть сметено с лица земли. Оно должно быть выжжено очистительным огнем. И пусть кто-нибудь попробует сказать мне в глаза, что я не прав! Что этот мир не должен быть очищен огнем! — Его голос стал еще тише. — Исаак Соллес, мы с тобой воины с одного поля брани, ты и я. Почему ты отворачиваешься от меня? Пожалуйста, брат, я хочу говорить с тобой…

Гринер умолк в ожидании ответа. Айк не обернулся, хоть и ощущал его требовательный взгляд. Потом на мгновение он встретился глазами с горящим взором Гринера, и это тут же напомнило ему один случай, когда мексиканский подросток гипнотизировал петуха на пари на стоянке грузовиков.

Владелец стоянки держал около пятидесяти бойцовских петухов на бетонной площадке за домом — «Пусть прыгают на раскаленном бетоне — тренируются».

Беднягам приходилось прыгать на жаре, чтобы получить хоть глоток воды, миску с которой их хозяин ставил на высокий столбик посередине.

— В качестве стимула я в нее добавляю немного дури. Поэтому мои петухи никогда не стоят на месте. И не то чтобы они всегда побеждали, зато они никогда не проигрывают. Они все время двигаются. Отвага — это замечательное качество, но я предпочитаю движение. Именно оно решает исход схватки. Кто дольше продержится. А мои пташки никогда не останавливаются.

— Я заставлю одну из них остановиться, — заметил мексиканец, сидевший в тени грузовика.

И только сейчас Айк понял, что это был Охо, еще не доросший до своих усов. Охо Браво был гораздо круче, чем предполагал Айк. Именно Охо научил его метить ногтем карточную колоду, а потом показал несколько обманных приемов, которые ему очень помогли в тюрьме. Они оказались даже действеннее карате, которому его обучали на флоте.

— Никогда, разве что расшибешь ему голову или подсыпешь отравы, — ответил владелец.

— Я просто его загипнотизирую. Владельцу пришлось отлавливать своего самого крутого чемпиона филиппинской породы с багряно-зеленоватым оперением, который метался на своей нейлоновой привязи из стороны в сторону как заведенный. После некоторых усилий владелец ухватил бечеву и намотал ее на руку. Потом отвязал ее от столбика и вручил петуха Охо. Мальчик опустился на колени на раскаленный бетон и зажал птицу между бедер, так что бечевка оказалась на земле, за сопротивлявшимся петухом.

— И не вздумай его связывать, — предупредил владелец. — Так мы не договаривались.

И присутствовавшие дружно закивали. Охо не обратил на них никакого внимания. Судя по его сосредоточенности, было очевидно, что он задумал нечто гораздо более серьезное. Он замер. А петух продолжал биться, пока Охо не ухватил его лишенную гребешка голову. Потом, зажав его хвост между своими залатанными коленями, мальчик осторожно пригнул голову птицы к пыльному бетону, а другой рукой натянул привязь дюймов на двадцать вперед, так что та стала как бы продолжением клюва, и большим пальцем прижал ее к земле.

— Прежде всего им надо вбить в голову представление о прямой линии…

Охо подвигал бечевой, и налитые оранжевые глаза петуха проследили за ней взглядом. Айк понял, что петух усвоил представление о прямой линии.

— …а потом они должны понять, что она бесконечна…

Охо осторожно приподнял палец. Петух скосил глаза и сконцентрировал взгляд там, где заканчивалась бечевка, в двадцати дюймах от его клюва. Охо раздвинул колени, встал и на цыпочках отошел назад, прижав палец к губам.

— Загипнотизирован. А теперь он будет пребывать в этом трансе, пока что-нибудь не нарушит его. Пока не заснет или не получит тепловой удар. Деньги на бочку.

Все были настолько потрясены, что выложили деньги без малейших возражений. И тут же начали заключаться новые пари на время, которое петух пробудет в этом состоянии. Петух абсолютно неподвижно стоял в этой позе на палящем солнце ровно двадцать минут и сорок секунд. Потом порыв ветра от проходившего мимо грузовика сдул пенополистироловый стаканчик. И петух, покачиваясь и моргая, поднялся на ноги.

Похоже, Гринер каким-то образом перенял этот фокус у Охо — сначала он заставлял усвоить концепцию, а затем выдержать свой долгий, тяжелый и искренний взгляд, уводящий в бесконечность. Абсолютную бесконечность, гарантировавшую выход. Вследствие какого-то поворота судьбы или по чистой случайности, обрушившейся на него как гром среди ясного неба или как хук слева по правому виску, Тэду Гринеру была дарована эта способность. И теперь она красноречиво сквозила в нежном взгляде его карих глаз, требуя своей реализации. Это была его единственная благодать. Он совершенно не нуждался в испепеляющем взоре, культивируемом большинством современных Распутиных. Он прекрасно обходился и без харизмы, и без наглости. Ему даже Христос был не нужен. По крайней мере, до тех пор, пока эта чертова бечевка заканчивалась у его лица.

Айк решительно отвел взгляд в сторону и снова уставился на скудный пейзаж. До него донеслось шарканье босых ног Гринера, и он почувствовал, как тот подошел к нему и остановился рядом, повернувшись лицом к заходящему солнцу.

— Прости меня, я увлекся, — произнес он. — Я забыл, с кем говорю. О чем ты думаешь, глядя туда? Айк Соллес не из тех, кто станет беспричинно отворачиваться, не так ли?

Айк улыбнулся и скосил глаза, чтобы дать понять Гринеру, что он уже видал конец бечевки раньше и не один раз, после чего снова повернулся к обнаженному Белому перевалу. Решение было уже принято. И он знал, что надо делать.

— Знаешь, о чем я думаю, Гринер? О том, что вы уничтожили прекрасную тундру ради нескольких тарелок овощных салатов. Так что теперь это напоминает лунный пейзаж.

— Она и так уже была мертва, — возразил Гринер. — Выжжена дожелта, как подгоревшая яичница. Тундра не может существовать при такой жаре, которая стоит теперь после наступления парникового эффекта…

— После улучшения погоды она могла бы возродиться, если бы ты оставил в ней какие-нибудь споры и семена.

Погода никогда не улучшится, — с беспрекословной уверенностью рявкнул Гринер. И Айк понял, что он может и оборвать конец бечевки, если это понадобится.

Может, и улучшится.

— Нет! Даже если ты забудешь о слове Божьем и будешь читать только метеорологические сводки, то и тогда ты поймешь, что она становится только хуже. Мы собственными руками создали преисподнюю и теперь сгорим в ее адском пламени! Айк с удовлетворением отметил, что Билли опять промолчал. Похоже, Кальмар снова погрузился в сон. Грир тоже закрыл глаза. И Гринер понизил голос, чтобы не разбудить их.