Ад в тихой обители - Дикинсон Дэвид - Страница 12

— Благодарю вас, миссис Кокборн, — устало кивнул Дрейк, подумав про себя, что, если все лондонские дамы таковы, столица еще ужаснее, чем ему представлялось. — Ваше слово, декан?

— Только презрительным молчанием можно достойно ответить на прозвучавшую сейчас хулу в адрес нашего храма, нашей церкви и, осмелюсь вымолвить, нашего Господа. Что же касается существа проблемы, необходимо уточнить ряд моментов. Полагаю, по всем статьям закона будет утвержден документ в пользу собора.

Внешне спокойного декана терзало, однако, сильнейшее волнение, и отнюдь не ввиду оскорбительных выпадов миссис Кокборн, даже не по причине возникших формальных сложностей. Требовалось срочное совещание с епископом. Произошло нечто действительно невероятное.

— Мистер Юстас? — повернулся юрист к брату покойного. — Не хотите ли и вы что-то сказать?

— Да нет, — ответствовал Джеймс Юстас. — Черт знает сколько просидели. Пора на воздух. Надо бы принять стаканчик.

И Джеймс поспешно удалился; впрочем, недалеко — в бар гостиницы «Белый олень», находившейся буквально по соседству с конторой Дрейка.

Минут через пять после общего прощания Пауэрскорт вновь стоял в кабинете поверенного.

— Нельзя ли еще ненадолго отвлечь вас, мистер Дрейк? Могли бы мы поговорить наедине?

Оливер Дрейк указал на мягкое гостевое кресло возле письменного стола, на котором не было ни юридических томов, ни документов, ни листка бумаги — лишь гладь зеленого сафьяна. По-видимому, мистер Дрейк был одержимым аккуратистом.

Пауэрскорт открыл истинные причины своего приезда в Комптон. Рекомендуясь старинным другом Августы Кокборн, он таковым не является; он детектив, и нанят этой дамой расследовать смерть ее брата. Однако же ряд случаев (юристу были поведаны некие яркие штрихи) поставил его в странное положение. Теперь он, откровенно говоря, чувствует себя не очень уютно, испытывая к персоне, на которую взялся работать, и недоверие и неприязнь.

— Вас, Пауэрскорт, трудновато вообразить давним и добрым другом миссис Кокборн, ибо подобное предположение требует допустить наличие каких-либо друзей у названной особы. Между нами, ад для нее слишком прохладное местечко. Но поясните мне, зачем ей это расследование? Разве действительно есть нечто, внушающее подозрение?

— Пока я не готов ответить, мистер Дрейк. В основе сомнений моей клиентки три пункта. Лгущий, по ее убеждению, дворецкий. Лгущий, по ее убеждению, доктор. И главное — столь спешно запечатанный гроб. Добавьте все, услышанное здесь сегодня, и на секунду представьте себя сыщиком. Как популярнейший мотив убийства, с деньгами сопоставима только зависть. А суммы вроде наследства, оставленного Джоном Юстасом, усиливают мотив многократно. Смотрите сами, мистер Дрейк. Доктор мог желать смерти канцлера ради пятидесяти тысяч. Миссис Кокборн явно мечтала прибрать к рукам почти все, и даже двадцать тысяч в ее положении способны толкнуть на убийство. Собору — я подразумеваю не обитель истины Господней, а вполне человеческое учреждение — эта смерть сулила немало. Грех? Ну, чего не сделаешь за миллион. Такой же прямой интерес был и у Армии спасения. И даже молчаливый брат-близнец, грезивший тут о стойке бара, мог проявить активность ради денег. Итак, уже пять вероятных злонамеренных охотников.

— Боже правый, вы, кажется, ничуть не сомневаетесь в том, что Джон Юстас был убит? — проговорил Дрейк, встав и устремив пристальный взгляд за окна.

— Нет-нет, помилуйте. Это, на мой взгляд, крайне неправдоподобно. Но не исключено. Кстати, в своих попытках установить истину я, мистер Дрейк, очень нуждаюсь в вашем содействии. Например, для общения с фирмой «Мэтлок-Робинсон» на лондонской Чансери-лейн. Явись я перед ними по поручению душеприказчика, со мной будут значительно любезней. Неплохо бы добыть их рукописный оригинал завещания, чтобы сравнить с тем документом, который был составлен у вас.

— Лорд Пауэрскорт, — сказал Оливер Дрейк, — я убежден, что могу абсолютно на вас положиться. И если вам для ваших розысков удобно аттестовать себя сотрудником бюро «Дрейк и Компания», используйте эту возможность сколь угодно. Только одно условие.

— Какое же?

— Вы постараетесь, вы приложите все усилия, дабы держать эту даму вдали от моего офиса.

— Надо ли так понимать, что речь о нынешней моей клиентке? — улыбнулся Пауэрскорт.

— Так, и никак иначе! — улыбнулся в ответ Дрейк.

Поверенный и детектив крепко пожали друг другу руки.

Патрик Батлер привычно сидел в гостиной углового домика на территории собора. Удивительно, как часто ему случалось оказываться именно в этой части города между четырьмя и пятью пополудни. Энн Герберт готовила на кухне чай. Дети отправились к ее родителям: для мальчиков не было большего удовольствия, чем наблюдать прибытие и отправление дедушкиных поездов.

— Энн! — заглянул в кухню Патрик, которого распирало от новостей. — У меня потрясающее открытие!

Энн снисходительно усмехнулась (всякий из окружавших Патрика слышал о его потрясающих открытиях по два-три раза в день).

— Ну что на этот раз? — спросила она.

— Не буду я ничего рассказывать — ты со мной, как с ребенком, — буркнул Патрик и понес чайный поднос в гостиную.

— Прости, Патрик. Ну, прости и, пожалуйста, расскажи мне про свое открытие.

Журналист испытующе сощурился, но не смог себя пересилить — уж очень ему хотелось поведать Энн эту сногсшибательную новость.

— Ты помнишь человека, который сейчас живет в усадьбе канцлера, возле деревни Хокс-Бротон? Помнишь, мы его видели на похоронах?

— Такой высокий, стройный, с темными вьющимися волосами, в красивом дорогом пальто?

— Он самый, — кивнул Патрик, подкрепляясь домашним бисквитом. — Его зовут Пауэрскорт, лорд Фрэнсис Пауэрскорт. Я о нем нашел сведения в «Светском альманахе», благо соборная библиотека имеет экземпляр. И вовсе он не друг семейства, не потому он здесь.

— Но как ты узнал его имя? — спросила Энн, наливая чай. Ее иной раз посещало подозрение, что Патрик и его собратья готовы на что угодно в своей жажде добыть информацию.

— Слуга из Ферфилд-парка мне сказал. — Несколько капель из чашки Патрика как бы случайно плеснулись на скатерть, отвлекая внимание собеседницы. Не стоило упоминать о скромных, но регулярных суммах, вручавшихся дворецкому в обмен на доверительные сообщения. — Да это не важно, Энн. На той неделе у меня был любопытный разговор с одним лондонским репортером.

Пять лучших перьев английской столичной прессы были срочно командированы в деревенскую дыру, чтобы порадовать читателей сплетнями насчет смерти и похорон соборного канцлера из Комптона. В редакциях предполагали дать этот материал более крупным шрифтом, нежели репортажи из аристократических дворцов и замков. От статьи к статье наследство умершего разрасталось, достигнув столь фантастичных размеров, словно Джон Юстас был богаче Вандербильда, Карнеги и Рокфеллера, вместе взятых. Не менее живописно, поистине в эпических тонах, описывалась скорбь городка: стоящие вдоль дороги к кладбищу, опершись на свои грубые посохи, седовласые старцы в диковинных крестьянских шляпах, с почтительно вынутыми изо рта и погасшими глиняными трубками; горько рыдающие вслед траурному кортежу матери с младенцами на руках; опустевшие в знак печали пабы и трактиры… Последняя деталь особенно трогала души читателей — такая глубина людского горя превосходила всякое воображение.

— И что сказал твой лондонский репортер? — Прочтя один из хроникерских опусов в центральной прессе, Энн Герберт до сих пор содрогалась. Оставалось надеяться, что Патрик не подпадет под влияние чужаков, которые могут без опаски сочинять гадкие небылицы о комптонцах, так как ближайшим поездом укатят к себе в Лондон.

— Сказал он, Энн… — взгляд Патрика на миг утонул в сиянии милых зеленых глаз, — сказал он, что этот лорд Пауэрскорт известный детектив и знаменит раскрытием любых, самых загадочных убийств. Ну? Каково?

— Ладно, пусть детектив. Но почему детектив не может быть другом семьи, как о нем говорят? У тебя вмиг готовы выводы. Нельзя же так.