Усыпальница - Хостетлер Боб - Страница 25

25

Знакомая боль не давала ему покоя с самой аудиенции у префекта. Как обычно, все началось с тупой боли, едва заметной на фоне усталости и беспокойства, оставшихся после всего, что ему пришлось сделать. Или не сделать. Беда казалась почти неминуемой. Когда он и Малх покинули снятое в Аполлонии жилье, на смену беспокойству пришла нескончаемая пульсирующая боль в висках и за правым глазом. Непрерывная тошнота, которая дважды за сегодняшний день заставила сделать остановку в пути.

— Скоро Шаббат, — прошептал Малх, помогая первосвященнику устроиться на кровати под навесом. — Вы сможете как следует отдохнуть.

— Отдохнуть? — пробормотал Каиафа.

Пот стекал по его лицу, каплями повисая на верхней губе.

— Разве я смогу отдохнуть? Тем более здесь.

— Я принесу вам воды из колодца.

— Не оставляй меня, Малх! Я не хочу пить. Останься, — попросил Каиафа, прижимая пальцами веки.

Но Малх быстро вернулся и принес булькающий бурдюк из козловой кожи. Каиафа открыл глаза — ненадолго, только чтобы увидеть, как Малх намочил в воде платок. Слегка отжав, он накрыл им глаза и лоб первосвященника.

— Вы должны отдохнуть. Путь был очень тяжелый.

— Дорога здесь ни при чем, — ответил Каиафа. — Я боюсь, Малх. За Гамалиила. За мой народ. За страну.

Он громко застонал, будто стоны могли облегчить терзающую его боль.

— Что, если у нас ничего не выйдет? Если я отправил их прямиком в Шеол? [33]Что мне делать тогда?

Мысль о том, что придется провести Шаббат в этом шумном и зловонном караван-сарае в каких-то тридцати милях [34]от дома, ужасала Каиафу. Но еще хуже было то, что пройдут дни, а он так и не будет знать, принесла ли его стратегия плоды, на которые он рассчитывал. Оставалось ждать весточки от Гамалиила и остальных.

Что будет, если Пилат просто тянул время или лицемерил? Что, если он не захочет принять Гамалиила и его посольство? Или толпа откажется последовать за Гамалиилом и бросится на солдат? Что, если…

О чем он думал? И как Гамалиил мог совершить такую глупость — согласиться на его план. Даже после того как Каиафа попытался разубедить его и объяснить, на какой риск он идет? Слишком много «если». Им не следовало так поступать.

Приподнявшись на локтях, Каиафа чувствовал, что не может дышать. Воздух не проникал в легкие. Он умрет здесь, на этом жалком постоялом дворе.

48

Южный Иерусалим, Тальпиот

Картина была поистине сюрреалистическая.

Трейси наблюдала ее сверху, вместе с отцом. Мужчины в черных шляпах сгрудились вокруг складного стола, на котором лежал скелет, извлеченный из последнего оссуария. Двое, самые старшие, стояли рядом с Трейси, у входа в склеп. Видимо, им было не под силу спуститься по лестнице.

Шляпы начали раскачиваться взад-вперед, кто-то запел молитву — слова Трейси не понимала. Остальные время от времени хором произносили: «Амен».

Когда начался обряд, Трейси сделала несколько шагов назад, в сторону Мири, остановившейся неподалеку.

— Вы знаете, что они поют?

— Это называется кадиш. Еврейский похоронный обряд.

— И что это означает? Что они говорят?

Мири на мгновение задумалась. Трейси не поняла, вслушивается она в слова или вспоминает.

— Начинается так: «Да возвысится и освятится Его великое Имя в мире, сотворенном по воле Его; и да установит Он царскую власть свою; и да взрастит Он спасение… при жизни вашей, в дни ваши и при жизни всего дома Израиля, вскорости, в ближайшее время».

— А что они говорят все вместе?

— Есть две части, которые произносят хором. Первая — «Йеэй шмэй раба мэворах леолам улеольмэй ольмая». Это означает «Да будет великое Имя Его благословенно вечно, во веки веков». Вторая намного короче. Просто «Брих У». Означает «Благословен Он».

— Ничего себе, сколько вы знаете, — улыбнулась Трейси.

— Я еврейка. — Мири пожала плечами.

— А это знают все евреи?

— Не знаю. Если живут в Израиле, может быть. Если в Иерусалиме — наверняка.

Трейси кивнула. Отсюда она не видела людей в гробнице, но прекрасно слышала.

— Долго они там пробудут?

— Думаю, еще минут двадцать.

— А потом уйдут?

— Они заберут кости, которые нашел твой отец, поместят их в кедровые гробы и похоронят на каком-нибудь еврейском кладбище.

— Несмотря на то, что прошло столько лет?

— Почитание умерших очень важно для верующих евреев.

— А что значит «верующие евреи»? — спросила Трейси. — Я думала, еврей — это и есть вероисповедание.

— Для кого-то да. Но это и национальная принадлежность, не всегда религия.

— А вы верующая?

Мири подумала и стала объяснять. Как и большинство евреев, родившихся в Израиле, она не может назвать себя верующей иудейкой. Ее родители, Якоб и Сильвия Шарон, приехали в Израиль, увидев в этом новом государстве пристанище для всех евреев, а не исполнение пророчества, как считают хасиды. На самом деле с возрастом она пришла к выводу, что верующие евреи представляют для государства Израиль опасность не меньшую, чем арабы.

— Современный Израиль балансирует, словно на канате. Государство вынуждено оставаться в положении меж двух огней — ислама и христианства. Я тоже вынуждена балансировать, поскольку я израильтянка, но не скажу, что мне это нравится.

— Значит, вы не религиозны, — заключила Трейси.

Мири печально улыбнулась.

— Я не фанатик религии — любой, будь то иудаизм, ислам или христианство. Но иногда мне хочется думать, что мои верующие друзья действительно что-то нашли в этом — некую связь, отношения, единство… с чем-то, что выше, чем они сами. Или, может быть, с кем-то.

Мири бросила взгляд на вход в гробницу.

— Они заканчивают.

49

Южный Иерусалим, Тальпиот

Солнце клонилось к закату. «Хеврат Кадиша» выбирались из гробницы и с достоинством, но поторапливаясь, шли к машинам, унося с собой кости «Каиафы». Рэнд позвал Трейси и спустился в гробницу.

— На то, чтобы все упаковать, много времени не уйдет, — сказал он. — Самое сложное — разобрать подмостки и подъемник, но когда мы это сделаем, то сможем наконец поесть и поспать по-человечески.

— А куда ты все это уберешь? — спросила Трейси.

Рэнд задумался.

— Не знаю. Подмостки можно будет сложить и оставить где-нибудь здесь, но оссуарий и остальные находки бросать нельзя.

Глянув на малогабаритный «фиат», Рэнд подумал, что от него толку не много.

— Полагаю, нам придется взять все это с собой в номер.

— Даже свиток? — спросила Трейси.

— Не знаю, что нам еще остается. — Рэнд пожал плечами. — Особенно если учесть, что с закатом начнется Шаббат.

— А что, это все ценное? Разве ты не должен это кому-нибудь отдать?

Рэнд опять пожал плечами.

— Я единственный археолог на этих раскопках. На мне лежит ответственность за то, чтобы все описать и исследовать. А уж потом израильский Департамент древностей будет решать, что с этим делать. Но сейчас именно я обязан все упаковать и позаботиться о сохранности находок.

— Значит, нам надо просто все упаковать и ехать в отель?

— Ну да.

— Мы сможем поплавать, — обрадовалась Трейси. — Или посмотреть телевизор в номере.

— Конечно.

Рэнд показал, какой оссуарий надо взять, и они понесли его к подъемнику.

— Я смогу загрузить в компьютер твои фотографии и начать составлять каталог из моих заметок. Кроме того, надо будет как можно скорее отправить на экспертизу снимки костей, а потом написать заключение.

Улыбка исчезла с лица Трейси.

— М-да. Это воодушевляет.

вернуться

33

Шеол — у древних евреев ад, преисподняя.

вернуться

34

Порядка 50 км, то есть не намного больше «дневного перехода».