Секира и меч - Зайцев Сергей Михайлович - Страница 66

Глава 14

Глеба и еще нескольких декархов Трифон взял с собой.

Пока они спускались с башни, начальник стражи говорил:

— Смотреть за латинянами в оба. А если что… если заметите какую угрозу, рубить беспощадно…

Конная стража и крестоносцы уже ожидали их. Трифон с декархами поехал впереди.

Глеб оглянулся пару раз на Готфрида. Герцог был мрачен; ему, как видно, не нравился оказанный греками прием. И на стражу, окружившую его свиту, он посматривал настороженно…

Путь до Влахерн проделали в полном молчании. Только громко цокали подковы по мостовым.

Глеб до этих пор еще не бывал в императорских дворцах: ни в Большом, ни во Влахернском — новом. Роскошь, великолепие — поразили его настолько, что он даже ощутил некую подавленность. Глеб всегда чувствовал себя великаном, но в императорском дворце он как бы стал карликом.

На ступеньках дворца Трифон попросил латинян отдать оружие.

Готфрид удивился:

— Нам не доверяют?

— Скорее это забота о вас, — ушел от прямого ответа начальник стражи.

Они вошли во дворец. Они следовали за Трифоном бесконечной чередой коридоров и залов. Если б не столь важная миссия, если б не нужно было хранить невозмутимость, Глеб сейчас так и крутил бы головой — столь много любопытного и поражающего воображение было вокруг. Мрамор нежно-белый, едва не прозрачный, мрамор черный и розовый, искусно ваянные камнерезами статуи, изящные амфоры, мозаики и фрески, роскошные ковры, уютные цветники, набранные цветным стеклом окна… Ах, что за чудо был этот дворец!

Латиняне, видя все это великолепие, притихли. Потом начали на ходу перешептываться между собой. Они не могли скрыть восторженных глаз. Им нравился этот дворец, им нравился этот город.

В тронном зале их уже ждали: император Алексей Комнин, юная царевна Анна и Никифор Вриенний.

Сначала вошли Трифон и декархи; потом некий сановник, похожий на евнуха, объявил:

— Готфрид, герцог из Лотарингии, у ваших ног, государь!

Латинянин поморщился при этих словах и вошел в зал. За ним последовала свита. Громко позванивали шпоры.

Герцог приветствовал императора по-латыни. Глеб почти ни слова не знал из этого языка, поэтому ничего не понял. А Готфрид говорил длинную-длинную речь, — наверное, столь же длинную, сколь длинный путь крестоносцы проделали до стен Константинополя. Герцог перечислял что-то или кого-то, говорил о некоем патере и легате, дважды помянул Иерусалим, несколько раз склонил перед Алексеем голову.

Глеб любовался царевной. В прошлом году, когда Анна приезжала с императором на колеснице в лагерь крестоносцев, Глеб не очень хорошо рассмотрел ее. Она показалась ему тогда взрослее своих лет и как-то холоднее. А сейчас Глеб видел перед собой совсем девочку. Царевна была в возрасте Марии, что побратимы оставили в монастыре Святой Ирины. Мария… Вспомнив о ней, Глеб почувствовал, что на сердце у него как бы стало теплее. И это тепло его будто передалось царевне Анне. Оторвав взгляд от герцога, она с интересом посмотрела на Глеба. У нее были очень живые, умные, большие карие глаза. Впрочем взгляд ее был мимолетный и единственный. Больше царевна на Глеба не смотрела, но ему казалось, она чувствовала, что он все время смотрит на нее. Царевна очень напоминала Глебу Марию, хотя внешне мало была похожа на нее. Их объединяло некое внутреннее сходство, если, конечно, такое возможно — сходство между византийской царевной и оставленной в монастыре девочкой-сиротой…

Наконец Готфрид из Лотарингии перешел на греческий:

— И вот мы здесь, государь! Мы явились по вашему зову. Пустите же нас в город… Мои люди устали — они проделали такой большой путь. Они давно уже мечтают о крыше над головой… о радушном приеме.

Лицо императора было бесстрастно, как маска. По этому лицу, будто отлитому из серебра, невозможно было понять, о чем думает Алексей. Да, император умел владеть собой.

Он сказал:

— Я в том не вижу никакой сложности. Так просто: открыть ворота и оказать радушный прием… Но, увы! Мы не можем сейчас поступить так. Мы имеем уже опыт. По прошлому лету многие помнят разнузданных, диких, грубых людей, пьяных и алчущих удовольствий, одновременно именующих себя воинами креста. Мы же не враги нашему народу.

Герцог приложил руку к груди:

— Государь! Осмелюсь поправить вас: вы путаете толпы темных необузданных крестьян с просвещенным благородным рыцарством. Клянусь Христовыми страстями, ничто не случится с городом. Он как стоял, так и будет стоять. Мы мирно расположимся в нем…

Император перебил Готфрида:

— Герцогу нужен Константинополь или Иерусалим?

— Разумеется, Иерусалим…

— В таком случае уже завтра мы можем подать вам галеры и начать переправу. Вам нет необходимости входить в полис…

— Но государь! — слегка повысил голос Готфрид. — Мы не намерены так быстро покидать вас. По нескольким причинам. Во-первых, не все еще воинство собралось. Со мной пришла лишь часть рыцарей. Быть может, половина, а может, всего треть. Этого сейчас никто не знает, кроме Бога. А из людей, возможно, никто и не узнает, как, к примеру, никто не узнает, сколько капель в море… Во-вторых, тяготы пути, лишения, стычки с полудикими племенами утомили моих людей. Им требуется отдых. В-третьих, миссия наша не только в том, чтоб освободить христианские земли от тяжкого ига неверных, но и в том чтоб навести мосты между прекрасной Византией и западным миром, полным благочестивых устремлений. В-четвертых…

— Мы поразмыслим над вашими словами, герцог, — опять перебил Готфрида император. — А пока вам нужно будет подождать в предместьях. Место выберете сами.

— Но мы хотим войти в город.

Тут император кивнул Никифору Вриеннию. Тот сразу заговорил:

— Я думаю, лагерь крестоносцев следует расположить не очень далеко от города, чтобы не было сложностей с доставкой продовольствия. Но не следует и располагать лагерь близко. Надо помнить, что с обеих сторон много молодых горячих воинов, отчаянных голов, которые могут повздорить друг с другом из-за какой-нибудь мелочи. Трудно предположить, к каким последствиям может привести даже мелкая ссора, когда на малом пространстве расположены столь великие войска.

Готфрид спросил императора:

— И все же мы можем надеяться, что по некотором размышлении вы, государь, пустите нас в город?

— Надейтесь, — величественно кивнул император.

— Нам ожидать день? Два?.. Неделю?..

— Ожидайте…

На этом прием был закончен. Трифон и декархи сопроводили латинян обратно к воротам.

Прошла неделя. К городу продолжали прибывать разрозненные отряды крестоносцев. В предместьях полиса было неспокойно. Латиняне жаловались, что пищу им поставляют скудную и несвежую. Голодные и злые, они грабили села, виллы; рыскали по всей округе. Они нападали на небольшие греческие города, отнимали у жителей хлеб, вино, ткани, деньги, устраивали иудейские погромы. Также умудрялись некоторые крестоносцы проникать и в полис. Стража выдворяла их за пределы города. Неоднократно возникали стычки между крестоносцами и ромеями — так латиняне называли византийцев. Лилась кровь… Город оказался почти что на осадном положении. Сохранялась только видимость добрых отношений между латинянами и греками. Народ в полисе начал роптать.

Император, видя, что крестоносцев становится все больше и что ведут они себя все наглее и разнузданней, пытался уговорить их военачальников начать переправу. Алексей посылал к латинянам высших сановников, которые лестью, посулами, подкупами старались склонить вождей крестоносцев к решению поскорее продолжить поход. Но крестоносцы не поддавались на уговоры. Они уже почти не скрывали алчных взглядов, направленных на красивейший и богатейший город мира.

Жители полиса приходили в ужас, когда видели, как прямо у них на глазах росли полчища рыцарей. Эти полчища можно было сравнить разве что с тучами саранчи, уничтожающей все живое на своем пути. Многие греки и иудеи, боясь за свою жизнь и утратив веру в благополучный исход этого противостояния, готовились бежать из Константинополя…