Империя Вечности - О'Нил Энтони - Страница 18

— Пустяки, мой мальчик. Не желаю ничего слушать. По воскресеньям моя экономка готовит отменное жаркое под изумительной устричной подливкой. Увы, львиная доля в итоге перемещается в миску Наполеона.

Шотландец не сразу сообразил, что речь идет о собаке.

— Тогда тем более, я не собираюсь отнимать у бедняги…

— Вздор. Вы чересчур учтивы. А я так очень рад, что нашел возможность отплатить фортуне за гостеприимство сэра Уильяма Джелла. Вы ведь о нем слышали?

— Это антиквар?

— Да, и в свое время — знаменитейший. Когда я был примерно ваших лет, он пригласил меня к себе домой в Рим, а позже в Неаполь и помог досконально изучить историю Египта. Потом, будучи слишком болен, чтобы путешествовать, он послал меня в эту загадочную страну как своего заместителя. То были лучшие годы моей жизни. Увы, они миновали. Однако история порой повторяется, и довольно неожиданным образом.

Ринд не стал возражать, хотя, сказать по правде, неприятно удивился тому, что сэр Гарднер может питать в его отношении большие надежды. Молодой человек вовсе не собирался в Египет. Он преследовал одну лишь цель — раскопать неведомые секреты прославленного археолога, что бы они собой ни представляли, и разом отделаться от нелегкой шарады. Можно ли наслаждаться обществом словоохотливого и великодушного хозяина, можно ли вообще хоть чему-то радоваться, затаив в сердце подобные мысли?

По мере того как гостиная исподволь наполнялась волнующим ароматом жареной утки, Ринд увлеченно перечитывал «Путешествия», открывая для себя в записках художника необыкновенную человечность и обличительные мотивы.

«Можем ли мы ненавидеть этих людей? — писал Денон о жителях покоренных земель. — Имеем ли право умалять их достоинство, превращать в пленников? Разве не станут они для нас вечным укором, готовя богатые урожаи на могилах своих предков?»

Честно говоря, чем ближе молодой шотландец узнавал автора книги, тем ярче бросалось ему в глаза их несомненное сходство с радушным хозяином — сэром Гарднером. Оба прослыли знатоками учтивых манер и изящества в одежде. Оба чрезвычайно ценили хорошее общество и при этом по большей части вели уединенный образ жизни. Оба были одаренными художниками, дилетантами, снедаемыми страстью к подлинной красоте. Оба неутомимых путешественника снискали величайшую славу, написав знаменитые книги о Египте. В свою очередь, каждый был отмечен монаршей благосклонностью: Денон стал имперским бароном, а сэр Гарднер — королевским рыцарем. При этом, несмотря на все достижения и большую известность, оба черпали силы в неколебимой природной скромности.

Тем более искусственным и до странного приглаженным казалось Ринду само посвящение Наполеону на фронтисписе «Путешествий»: «Соединить величие вашего имени с величием египетских монументов — значит связать славные победы наших дней с легендарными временами в истории. Я всеми силами стремился к тому, чтобы сей труд оказался достоин героя, которому посвящается».

В конце концов читатель решил, что не имеет права сомневаться в чужой лояльности. Остаток дня он провел, все сильнее очаровываясь легендарными приключениями, покуда сэр Гарднер нагуливал аппетит в компании терьера по кличке Наполеон, к которому был привязан всей душой — пожалуй, не менее, чем Денон — к своему главнокомандующему.

— Так вы говорите, он часто упоминает Египет?

— А если когда и отвлекается, — рассказывал Ринд, — то с явной неохотой.

У. Р. Гамильтон понимающе кивнул.

— Да, эта страна умеет вскружить голову.

Разговор проходил в достопамятном, похожем на склеп кабинете. Гамильтон восседал за баррикадой письменного стола. Глядя, как остатки эфемерных волос тщетно силятся прикрыть скальп собеседника, шотландец невольно подумал о том, что в отличие от Денона этот старик выглядит полной противоположностью сэру Гарднеру Уилкинсону — скрытный, невзрачный с виду, к тому же лысеющий; да и морщины у него не от частых улыбок, а от привычки вечно хмуриться. Гамильтон постоянно таился в тени, тогда как знаменитого археолога влекло яркое солнце.

— А как насчет Наполеона? Или Денона? О них он когда-нибудь говорит?

— То и дело, — ответил Ринд. — Думаю, последний вызывает у сэра Гарднера особенно нежные чувства.

Гамильтон фыркнул.

— Боюсь, он не имел чести познакомиться лично с этим старым мошенником.

— А вот я не уверен.

Собеседник еле заметно подался вперед.

— Прошу прощения. Он утверждал обратное?

— Честно говоря, затрудняюсь ответить. Сэр Гарднер часто склонен изъясняться намеками.

— Вот уж воистину, досадная черта характера. Кстати, он, случаем, не упоминал сэра Уильяма Джелла?

— И с очень большой теплотой. Сэр Гарднер постоянно называет себя его учеником.

— Да, это правда. Так вот, учителя тоже бесила его манера двусмысленно изъясняться.

Где-то на улице Монтегю загремел экипаж. Ринд беспокойно поерзал в кресле.

— Не могу отделаться от подозрения, будто сэр Гарднер воспитывает меня точно так же, как Джелл воспитывал его самого.

— На это я и рассчитывал.

— И кажется, с дальним прицелом — отослать меня в Египет.

— Он так и сказал?

— А чем еще объяснить подобное воодушевление?

Гамильтон просиял.

— Отличная новость, юноша. Похоже, он в самом деле берет вас под крылышко.

— Но я же… Вы понимаете?

— Что такое?

— Я не могу в Египет. И думать об этом не хочу. Ни в коем случае.

Колючие брови Гамильтона сошлись на переносице.

— Что это, юноша, на вас нашло? На свете бывают места и поскучнее.

— Нет, ни за что, никогда не соглашусь. Поверьте, я серьезно.

— Даже в интересах нации?

Ринд вспомнил разговор с королевой Викторией и едва не дрогнул.

— Нет… нет и нет, — повторил он, помотав головой. — Серьезно…

Гамильтон хмыкнул.

— Ну и ладно. Уверен, что в этом не будет необходимости. Но ради стратегических соображений с вашей стороны будет куда полезнее не отказываться от этой идеи в присутствии сэра Гарднера. Надеюсь, вы понимаете?

— Понимаю.

— Если он поверит, что сможет уговорить вас участвовать в поездке, это повысит ваши шансы подобраться к его дневникам. Видите ли, в Египте сэр Гарднер записывал все до мельчайших подробностей и к тому же чертил бесценные схемы.

— По-моему, я их видел.

Гамильтон изумленно вскинул голову.

— Еще раз прошу прощения. Он вам их показывал?

— Не совсем. Но в кабинете сэра Гарднера длинными рядами стоят переплетенные журналы.

— Он пустил вас к себе в кабинет?

— Буквально на минутку. Я мало что разглядел.

— Но ведь сэр Гарднер ни единой душе не позволяет туда заходить, даже своей экономке. Вы это знали?

— Он запирает кабинет, когда выходит, и держит его всегда на замке.

— Надо же — получить доступ к чертогу, не менее таинственному, чем все чертоги Египта… — с восторженным видом произнес Гамильтон. — Думаю, вы себе даже не представляете, какой удостоились чести. Это самый верный знак. — Он помедлил. — Думаете, вы когда-нибудь сможете побывать там… в частном порядке?

Шотландец пожал плечами.

— Поживем — увидим. Хотя сэр Гарднер и впрямь заинтересован в том, чтобы я больше времени проводил за работой. Он даже, — прибавил молодой человек приглушенной скороговоркой, — предложил мне у него поселиться.

Гамильтон склонился вперед, приложив ладонь к уху:

— Как вы сказали, юноша?

— Я приглашен к нему в дом в качестве постоянно проживающего ученика. Под лестницей как раз пустует комната…

— Правда? Да это же неоценимая возможность!

— Но я еще не дал согласия.

— Должны дать!

Ринд покачал головой.

— Нет. Вы чересчур много просите.

— Но это ускорит открытие… Ее величество будет в полном восторге!

— Нет, в самом деле, вы не можете ожидать, чтобы я… ну…

— Знаете, если он оформит постоянное кураторство…

— Но… — Ринд запнулся и снова почувствовал, что поддается на уговоры. — Э-э-э… — выдавил он, думая о национальных реликвиях. — Ладно, я еще подумаю.