Империя Вечности - О'Нил Энтони - Страница 21

— Лик Аллаха открывается нам на рассвете дня, — пробубнил муфтий.

— У Аллаха столько же ликов, сколько имен, — важно произнес начальник городской стражи.

— Аллах судит нас, взирая с далеких звезд, — пробормотал кади.

— Мы не всегда способны распознать лик Аллаха, — закончил седобородый имам.

В ответ взбешенный Наполеон, которому надоела роль смиренного философа, указал на себя и, сверкнув глазами, надменно выпалил:

— Тогда, возможно, Всемогущий уже перед вами, а кроме него, других богов нет.

Но после такой бесцеремонной провокации достойные люди потупили взоры и снисходительно закивали, словно связанные ужасной клятвой оберегать тайну целиком, до последней крупицы.

Наполеон раздумывал, не пригрозить ли молчунам смертной казнью (неужели до этого дошло?), когда заметил, как шейх аль-Мохди оценивает его проницательным — или даже одобрительным — взглядом. В любом случае, странное выражение на что-то намекало.

Какое-то время Наполеону казалось, что шейх готов рассказать ему нечто важное, предложить какое-то объяснение, а то и принести извинения за скрытность. Кроме того, аль-Мохди казался наиболее цивилизованным и сговорчивым среди всех, наиболее горячо приветствовал нововведения и более прочих был склонен обращаться к победителю с неприкрытым восторгом. «Султан аль-Кабир», «великий султан», — нечего и говорить, как льстило самолюбию Наполеона подобное обращение. В любом случае, он вознамерился особенно сблизиться с этим человеком, чтобы выведать его секреты. Не стоило долее тратить время, и Бонапарт распустил собрание, несколько раз решительно хлопнув в ладоши, после чего отделил шейха от остальных, словно овцу от уходящего стада, завербовал его в ряды своих единомышленников: «Прогресс — это беговой скакун, нет смысла заставлять его брать барьеры», — и пригласил на беседу в Институт Египта, разместившийся в бывшем дворце Касим-бея.

Здесь Наполеон великодушно предложил гостю порыться в богато иллюстрированных атласах и космографических таблицах, выставил перед ним зоологические экспонаты, коллекции минералов, манометры, гидрометры, электрические приборы и с особой гордостью продемонстрировал ему сказочный фантаскоп — поставленный на колеса волшебный фонарь с окрашенными линзами, который бесшумно передвигался по рельсам и являл глазам мерцающих призраков на дымных завесах. Однако, к своей досаде, гостеприимный хозяин обнаружил, что шейх совершенно не собирается выражать свои восторги. Мало того, аль-Мохди явно не заблуждался по поводу настоящих мотивов Наполеона. Это стало чересчур заметно, когда собеседники переместились в пышный сад, под сень цветущих лимонов.

— Вам нужен чертог вечности, — без выражения сказал шейх.

Захваченный врасплох, Наполеон не сразу нашелся с ответом.

— Ваша проницательность, — произнес он, глядя в угольно-черные глаза аль-Мохди, — делает вам честь.

— Вам никогда его не найти.

— Мой посланник Виван Денон отправлен на поиски вместе с отборными воинами французской армии. Он перероет все ваши пустыни, пока не отыщет…

— Вам никогда его не увидеть.

— Увижу, если он существует. А вы, как я замечаю, не отрицаете этого.

— Кто я такой, чтобы отрицать?

— Действительно. — Наполеон уже начал терять терпение. — Довольно уже изъясняться загадками.

Шейх поклонился.

— Разумеется. Я говорю как друг: будьте осторожны. Вам не попасть в чертог вечности.

— Собственной персоной — может, и нет, но я все равно разведаю его секреты.

— Они превыше вашего понимания.

— Ясно. — Наполеон отмахнулся от пчелы, еле сдерживая негодование. — Зато не выше вашего, так?

— Разумеется, выше.

— Но вам-то они открыты?

— Я не желаю их знать.

— Тогда как вы можете судить, по плечу ли вам это бремя?

— Я всегда относился с уважением к тому, чего смертным не следует ведать. Разве не сказано в вашей Библии о запретном плоде?

Наполеон хмыкнул.

— Перед вами тот, кто ни в грош не ставит регрессивные философии; уверен, что люди должны познать все на свете. Вам известно, где расположен чертог?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Может, до вас долетали какие-то слухи?

— Слухи меня не интересуют.

— Тогда хотя бы укажите человека, который бы согласился потолковать со мной более откровенно.

— Моя прямота — уже огромное исключение; скоро вы это поймете.

Наполеон решил сделать вид, будто благородно уступает.

— По крайней мере согласитесь, что двум упрямцам лучше пойти своими дорогами, чтобы снова повстречаться на почве общих интересов.

Аль-Мохди приложил правую ладонь ко лбу и отвесил глубокий поклон.

— Умоляю Аллаха, чтобы собственная дорога не завела султана аль-Кабира слишком далеко и чтобы он никогда не терял общей почвы из виду.

Наполеон удалился в угрюмом настроении. Воспоминания об этой беседе преследовали его в течение долгих недель. Надо же, «секреты чертога превыше вашего понимания»! Можно подумать, его считают мальчишкой-барабанщиком с ослиной башкой! Немного погодя Бонапарт предпринял еще одну, на сей раз более напористую попытку добиться правды, но шейх аль-Мохди был тверд, как кремень, настаивая на своем полном неведении. В конце концов Наполеон едва удержался, чтобы не пригрозить упрямцу пытками во имя интересов большой дипломатии; теперь он со все возрастающим нетерпением ожидал вестей от Денона.

Однако поток торопливо набросанных писем, посылаемых изо всех уголков страны, постепенно мелел, превращаясь в жалкий ручеек лаконичных донесений, перетянутых нитью из рукава, а потом и вовсе иссяк. Молчание злило Наполеона еще сильнее, чем невозможность хотя бы на шаг продвинуться вперед. Много раз он был почти готов лично отправиться в Верхний Египет и разыскать пропавшего художника, удерживаясь только из страха разминуться с ним по дороге или, что еще ужаснее, утратить власть над Каиром в свое отсутствие. Это последнее соображение по крайней мере отвлекало от беспокойных ожиданий: вражеские силы собирались на севере с намерением взять город приступом — и главнокомандующий пылко ухватился за эту возможность. Вскоре он вел свои дивизии, чтобы устроить неприятелю упредительную кровавую баню.

На обратной дороге после одной из таких достопамятных схваток — разгрома турок в районе египетской бухты Абикур двадцать пятого июля тысяча семьсот девяносто девятого года — Наполеон получил великое известие: Денон возвратился в Каир и привез очень важные новости. Правда, до города оставалось несколько дней пути; к тому времени Бонапарт уже так наслаждался предвкушением, что сознательно оттягивал встречу.

В любом случае, оставалось выполнить некоторые другие обязательства: очередной триумфальный парад, где выставлялись напоказ пленники и прочие военные трофеи; созванное наспех собрание, на котором Наполеон укорял шейхов уже за предположение, будто бы он способен проиграть битву, — а тем паче за пожелание этого; потом еще нужно было как следует потомиться в горячей ванне, постричься, сытно поужинать и нанести «визит вежливости» своей возлюбленной. Уже с наступлением сумерек, при отблесках разноцветных фонарей, зажженных вокруг дворца, Бонапарт решил, что готов к большим откровениям. Он вызвал к себе Вивана Денона и устроился в ожидании на пышных расшитых подушках, потягивая вино из кубка, наслаждаясь приятной усталостью во всем теле.

— Боже мой! — воскликнул он, когда художник наконец появился. — Что это с вами?

— Переменился? — спросил тот после объятий. — А сами-то вы давно смотрелись в зеркало? Почернели, как настоящий мавр! И что с вашей прической?

Наполеон провел рукой по сильно укоротившимся локонам.

— Не правда ли, я стал похож на Цезаря? — Он рассмеялся. — Но где же ваше тело? Куда вы его подевали?

Денон пренебрежительно отмахнулся.

— Львиная доля плоти ушла в обильный пот. Кое-что растаяло от страха. И пожалуй, очень многое было утрачено при составлении вот этих заметок. — Тут он достал раздутую папку. — Здесь вы найдете все до единого чудеса, с которыми я повстречался за время экспедиции.