Шаман - Гордон Ной - Страница 2

— Да вы, уважаемый, оглохли, что ли? — весело спросил кондуктор. — Я уже в третий раз обращаюсь — предъявите ваш билет, сэр.

Шаман рассеянно улыбнулся — такая ситуация была для него привычной.

— Да. Я действительно оглох, — объяснил он и показал билет.

Он смотрел, как за окном катятся назад широкие просторы прерии, хотя пейзаж совершенно не привлекал его: он был слишком однообразен. Кроме того, поезд очень быстро пролетал мимо: только остановишь на чем-то взгляд, а оно уже осталось далеко позади. Путешествовать лучше всего пешком или верхом. Всегда есть возможность притормозить, осмотреться, заскочить в трактир перекусить или справить нужду. Для пассажира поезда любое место тут же превращается в размытое пятно и исчезает.

Книга, которую он взял с собой, называлась «Больничные зарисовки». Ее написала какая-то женщина из Массачусетса по фамилии Олкотт, ухаживавшая за ранеными с самого начала войны. Изображенные ею страдания и кошмарные условия в госпиталях вызвали горячее обсуждение в медицинских кругах. Когда он читал эту книгу, то еще больше ужасался ситуации, невольно представляя себе, что эти страдания, возможно, выпали на долю его старшего брата, который воевал в разведке конфедератов и числился пропавшим без вести, если, конечно, не оказался среди неизвестных солдат, погибших в бою. Подобные мысли давали волю неизбывному горю и отчаянию из-за потери отца.

Он осмотрелся. В передней части вагона стошнило худенького малыша. Его побледневшая мать, которая сидела в окружении тюков и трех других детей, подскочила к нему и поддержала ему голову так, чтобы он не запачкал их вещи. Шаман подошел к ней, когда она уже начала неприятную, но необходимую уборку.

— Давайте я помогу ему. Я врач.

— У нас нет денег, мы не сможем вам заплатить.

Жестом он показал, что денег не нужно. От рвотных спазмов мальчик вспотел, но кожа была прохладной, гланды не набухли, а глаза казались достаточно яркими.

Он спросил, как ее имя. Она ответила, что ее зовут миссис Джонатан Спербер, что она из Лимы, штат Огайо. Едет к мужу, фермеру, получившему вместе с другими квакерами участок земли в Спрингдейле, в пятидесяти милях к западу от Давенпорта. Мальчишку звали Лестер, ему уже исполнилось восемь лет. Он все еще был бледен, но, поскольку румянец постепенно возвращался на щеки, можно было заключить, что ничего серьезного с ним не случилось.

— Что он ел в последнее время?

Порывшись в засаленном мешке из-под муки, женщина со скорбным видом извлекла оттуда домашнюю колбасу. Колбаса была зеленого цвета, запах красноречиво говорил о степени ее «свежести». Господи боже…

— М-м-м… Вы давали ее всем своим детям?

Она кивнула, и он посмотрел на остальных малышей, невольно восхищаясь их желудками.

— Больше их этим кормить нельзя. Она уже слишком сильно испортилась.

Она поджала губы.

— Не слишком. Ее хорошо просолили; мы едали и похуже. Если бы колбаса была совсем не пригодна для еды, других бы тоже стошнило, да и меня вместе с ними.

Он достаточно хорошо знал поселенцев, причем любых религиозных убеждений, и потому прекрасно понял, что она на самом деле имела в виду: кроме колбасы, есть им совершенно нечего; либо есть испорченную колбасу, либо голодать. Он молча кивнул и вернулся на свое место. У него был с собой настоящий рог изобилия, свернутый из страниц газеты «Коммершиал», выходящей в Цинциннати: три толстых бутерброда с постной говядиной на черном хлебе, пирог с клубничным джемом и два яблока, которыми он несколько минут жонглировал, чтобы развеселить детей. Когда он отдал продукты миссис Спербер, она открыла рот, словно собираясь что-то сказать, но затем молча закрыла его. Жене поселенца не выжить без здорового реализма.

— Мы в долгу перед тобой, друг, — взволнованно произнесла она.

Светловолосая женщина, сидящая по другую сторону прохода, внимательно наблюдала за действиями Шамана, но он снова попробовал углубиться в книгу. Тут вернулся кондуктор.

— Слушайте, я только сейчас понял, что знаю вас. Мальчишка доктора Коула, из Холден-Кроссинга. Верно?

— Верно. — Шаман понял, что его выдала глухота.

— Вы не помните меня? Я Фрэнк Флетчер. Я раньше выращивал зерно чуть дальше, по дороге на Хуппоул. Ваш отец заботился о нашей семье, о всех семерых, целых шесть лет, пока я не продал землю и не пошел работать на железную дорогу и мы не переехали в Ист-Молин. Я помню, как иногда вы приезжали вместе с отцом: вы были еще совсем маленьким, сидели позади него на лошади и держались изо всех сил.

Отец мог уделять внимание сыновьям только во время вызовов к пациентам на дом, и они с удовольствием присоединялись к нему в поездках.

— Теперь и я вас вспомнил, — ответил он Флетчеру. — И вашу ферму тоже. Белый каркасный дом, красный сарай с жестяной крышей. А в землянке вы хранили продукты.

— Так все и было, точно. Иногда приезжали вы, а иногда ваш старший брат. Как его звали?

— Алекс. Мой брат Алекс.

— Да. Где он теперь?

— В армии. — Шаман решил не уточнять, в какой именно.

— Еще бы. А вы сами? Выучились на священника? — спросил кондуктор, окинув взглядом черный костюм, который двадцать четыре часа тому назад висел на стойке в магазине Зелигмана в Цинциннати.

— Нет, я тоже стал врачом.

— Батюшки! Неужели вам столько лет?

Он почувствовал, как сжались его губы: молодость была более серьезным изъяном, чем отсутствие слуха.

— Я уже достаточно взрослый. Работал в больнице в Огайо. Мистер Флетчер… в четверг мой отец умер.

Улыбка кондуктора медленно угасла и сменилась выражением скорби. В искренности его горя не возникло никакого сомнения.

— Мы теряем лучших людей, правда? Война…

— Он умер в своем доме. В телеграмме было сказано — тиф.

Кондуктор покачал головой.

— Не могли бы вы передать своей матушке, что вместе с ней молится вся моя семья?

Шаман поблагодарил его и добавил, что ей будет приятно.

— На станциях по вагонам будут ходить торговцы товаром вразнос?

— Нет. Все берут еду с собой. — Кондуктор встревоженно посмотрел на него. — Вы не сможете купить ни кусочка, пока нам не поменяют паровоз в Канкаки. Ради всего святого, неужели вас не предупредили, когда вы брали билет?

— Не волнуйтесь, ничего страшного. Я просто полюбопытствовал.

Кондуктор коснулся края форменного кепи и ушел. Женщина напротив Шамана потянулась к багажной полке, чтобы снять оттуда большую корзину из дубового лыка, и невольно продемонстрировала волнующие изгибы тела. Молодой человек подошел к ней и помог достать корзину.

Она благодарно улыбнулась.

— Вы обязательно должны помочь мне съесть припасы, — твердо заявила она. — Вы же видите, у меня хватит еды на целую армию!

С этим он не согласился, но допустил, что, возможно, взводу бы продуктов хватило, и вскоре налегал на жареную курицу, лепешки из тыквы и картофельный пирог. Эту картину и застал мистер Флетчер, подойдя с несвежим бутербродом с ветчиной, который ему удалось где-то выклянчить для Шамана. Он усмехнулся и объявил, что доктор Коул умеет добывать продовольствие куда лучше, чем Потомакская армия, и удалился, явно намереваясь не дать бутерброду окончательно пропасть.

Шаман больше ел, чем говорил, испытывая одновременно стыд и удивление от столь неуместного в данных обстоятельствах приступа голода. А вот женщина много говорила, едва притронувшись к еде. Ее звали Марта Мак-Доналд. Ее муж, Лиман, работал торговым агентом в Рок-Айленде, представляя интересы компании «Америкен фарм имплементс». Она выразила соболезнования по поводу потери Шамана. Когда она пододвигала поближе к нему очередную порцию провизии, их колени соприкоснулись. Это было приятно. Он давно понял, что женщины, узнав о его глухоте, либо шарахаются с отвращением, либо возбуждаются. Возможно, такую реакцию вызывал долгий зрительный контакт: пока они говорили, он, не отрываясь, смотрел на них. Причина этого была весьма прозаичной: ему просто приходилось читать по губам.