Тайная история Леонардо да Винчи - Данн Джек - Страница 116

Это был сосуд, точно такой же, в каком хранилась голова Зейналя.

Только в этом сосуде находилась голова Айше.

Голубые, широко раскрытые фарфоровые глаза, спокойное лицо с плотно сжатыми губами, волосы не обрезаны, а стянуты узлом на затылке, кожа коричневая, гладкая, словно отполированная…

Кайит-бей вскрикнул и отшатнулся, но тут же взял себя в руки и поднял с земли страшный дар, держа его высоко, чтобы видели все.

— Смотрите! — проревел он. — Вот что они сделали! Смотрите и помните! Помните!

Мамлюки начали выкрикивать; «Ради глаз Айше!» Женщины, как одна, пронзительно запричитали; мужчины вопили, раздирали на себе одежды, словно увидели изувеченными и выставленными напоказ собственных сестер, жен, дочерей. Войско грозило вот-вот превратиться в неуправляемую толпу, что происходит так же быстро, как срывается гром с неба, еще мгновение назад ясного и чистого. Леонардо ощущал наплыв их истерической энергии. Он стоял возле Хилал а и Сандро и впитывал в себя все, что происходило вокруг.

Леонардо был спокоен, мертвенно-холоден; мысли его были ясными, но чужими, как будто принадлежали кому-то другому, просто свидетелю происходящего или писцу, чье дело только записать, запечатлеть происходящее, не вникая в него. Он огляделся, увидел потрясение на лице Сандро — губы крепко сжаты, брови выгнулись дугами; увидел Гутне, смотревшую спокойно — она тоже являлась лишь наблюдателем; запечатлел лица тех, кто окружал его, словно они навсегда оставались в этом уловленном мгновении, в картине, созданной без кистей и красок. Леонардо услышал собственный стон, услышал его вначале тихим отзвуком в ушах, затем неслышным раскатом грома; и он вспомнил Айше, вспомнил ее во всех подробностях, вспомнил земные часы, проведенные с нею, ее прикосновение, вспомнил ненависть в ее глазах, когда она уводила с собой Никколо.

Палящие слезы обжигали его лицо.

Но лицо оставалось сухим.

Теперь Леонардо никогда не узнает, любил ли он Айше, ибо сам он обратился в камень — как было, когда он нашел Джиневру.

Но он не знал, не постиг Айше.

Она любила его и обратила его в камень.

Леонардо повторял в мыслях ее имя, или же оно само повторялось, билось в его мозгу, и он видел Джиневру, Джиневру… нет, то была Гутне — изувеченная, окровавленная, мертвенно-белая. Она лежала в своей спальне, а он, Леонардо, резал и потрошил трупы. Никого не осталось. Все мертвы. Все, кроме Никколо. Леонардо задохнулся при мысли о Никколо.

Что с ним? Постигла ли его та же участь, что и Айше?

И тогда все отступило, дав путь одной-единственной мысли. Он должен узнать, жив ли Никколо. Должен. Сейчас он знал лишь одно: что любит этого мальчика.

Мамлюки калифа придвинулись ближе, и Кайит-бей жестом велел им остановиться. Они повиновались, и он прошелся туда и обратно перед скорчившимися послами, высоко держа сосуд с головой Айше; слезы текли по его щекам, смешиваясь с каплями дождя, отчего лицо Кайит-бея лоснилось, как от жира.

— Ты, — сказал он предводителю послов. — Встань и посмотри на меня.

Когда посол поднялся и набрался смелости взглянуть в его глаза, Кайит-бей продолжил:

— Я обменяю твою жизнь на имя предателя.

Он отдал сосуд Куану, тот немедля сделал знак стражникам окружить его, чтобы скрыть голову Айше от солдат, казалось, готовых вот-вот выйти из повиновения. Однако калиф, похоже, знал, что делает: войско безмолвствовало, все смотрели на него.

— Я не так наивен, чтобы поверить, будто у Мехмеда нет соглядатаев в наших рядах. Отдай мне его, и я дарую тебе жизнь… тебе, а быть может, и твоим спутникам. Разве ты обязан платить своей жизнью за Мехмеда? Быть живьем рассеченным на куски? Ты ведь знаешь, почему он выбрал в послы именно вас. Уж верно, не из любви к вам — он ведь хорошо знает, что я с вами сделаю, не так ли?

Кайит-бей в упор смотрел на рослого и жилистого посла.

Леонардо заметил на шее турка чирей, распухший и воспалившийся, — эта мерзкая болячка как нельзя лучше подходила к посланцу Мехмеда, словно определяла его сущность. Сейчас Леонардо видел все как бы издалека, словно смотрел с вершин дальних гор, где воздух ясен и холоден, как чистый разум.

— Итак? — спросил калиф.

Посол кивнул и обвел взглядом строй солдат, остерегаясь подойти ближе, иначе его бы вмиг выпотрошили. Он шел вдоль строя, а солдаты плевали в него, пытались ударить побольнее. Несколько стражников Кайит-бея сопровождали турка, отпихивая наиболее ретивых солдат. Турок остановился перед Хилалом, Сандро и Леонардо.

Он уставился на Сандро, как бы узнавая его, затем отступил и указал на него пальцем.

Калиф подошел и остановился за его спиной.

— Так ты выбрал флорентийского художника?

Турок склонил голову, страшась поднять глаза. Сандро, казалось, прирос к земле.

— Откуда тебе известно, что это он? — спросил калиф.

— Я видел его.

— Ага, и где же ты его видел?

Но калиф не стал дожидаться ответа. Он выхватил меч; и в тот миг, когда Сандро отшатнулся, шепча молитвы, убежденный, что это и будут последние слова, которые ему довелось произнести в жизни, — в этот миг меч калифа опустился на голову турка и буквально раскроил его надвое.

Кровь и внутренности забрызгали Леонардо и Хилала.

Солдаты пришли в неистовство, они вопили, выкрикивали имя Айше и требовали голов трех оставшихся турок. Кайит-бей велел послам подняться на ноги, и они встали перед ним, готовые умереть. Калиф подошел ближе, остановился перед ними и спросил:

— Есть среди моих людей предатель?

Турки застыли.

— Ну?

— Да, — прошептал один из них, коренастый, с бочкообразной грудью человек, у которого недоставало переднего зуба; другие зубы у десен были черны, словно покрашены черной краской.

— Тогда, может быть, ты укажешь мне на предателя?

Турок уставился на свои ноги, и Кайит-бей рассмеялся:

— А, ты боишься, что тебя постигнет участь твоего собрата? Ну, отвечай!

— Я не оспорю решения владыки.

— Тогда укажи вашего шпиона, — сказал Кайит-бей.

— Я не могу. Я не знаю его… их.

— Так их несколько?

— Я не знаю, повелитель. Знаю только, что…

— Что?

— Что за нами будут следить и, если мы не исполним приказа, нас убьют.

— А ты что скажешь? — обратился калиф к другому послу.

Этот турок был моложе прочих, с виду не старше двадцати.

— Все так, как говорит мой спутник.

— Почему правитель турок избрал тебя для этого посольства?

— Как испытание.

— С какой бы стати ему тебя испытывать?

— Я бахвалился, что…

— Продолжай.

— Что смогу смотреть в твои глаза без…

Калиф захохотал визгливым натужным смехом, но быстро взял себя в руки.

— Без чего, о юный сорвиголова?

— Без дрожи, повелитель.

— Но ведь ты дрожишь… и лжешь мне, не так ли?

— Нет, нет…

— Бахвалился ли ты, что возьмешь мою голову?

Калиф взмахнул мечом, как бы примеряясь. Молодой турок заколебался, но все же сказал:

— Да.

И покорно склонил голову, закрыв глаза.

— Что же, не мне лишать тебя головы, молодой солдат, — сказал калиф. — Но, быть может, это сделает твой повелитель, когда ты передашь ему мои дары и мою благодарность.

С этими словами он поднял с земли драгоценный меч и знаком велел своим телохранителям унести посох и седло. Затем он шепнул что-то Хилалу, который поговорил с одним из своих помощников. Минуту спустя появились несколько солдат, которые волокли тяжелые мешки. Трупная вонь была невыносима, даже здесь, под открытым небом.

— Покажите нашим гостям наши дары Великому Турку, — сказал калиф.

Телохранители вывернули мешки — на землю выкатились головы. Головы турок. Солдаты завопили; один прорвался через стражников и ударом ноги зашвырнул голову в толпу; стражники принялись швырять в ряды солдат другие головы, и скоро не менее двух десятков турецких голов летало над войском. Было много криков и ругани, но никто не смеялся; войска не потеряют своего смертоносного настроя… не забудут Айше — свою Мадонну… нет, они понесут ее с собой как священную жертву.