Тайная история Леонардо да Винчи - Данн Джек - Страница 8

8

Лоренцо картинно протянул к Андреа руки, а потом обнял его, словно тот был членом семьи.

Лоренцо был одарен, обаятелен, чарующ — и уродлив. Одет он был не вычурно, но богато, в шляпе и без куртки. Нынче ночью горожане и крестьяне, собравшиеся на улицах в ожидании шествия, должны принимать его за своего. У него была бычья шея и длинные прямые каштановые волосы. На его грубом лице выделялся большой приплюснутый нос. К тому же у него снова обострилась экзема, и его подбородок и щеки покрывал розоватый налет. Но держался он с таким достоинством, что казался выше тех, кто его окружал. Привлекательнее всего были его глаза, они смотрели так пристально и дружелюбно, точно видели насквозь и вещи и людей. Его брат Джулиано был, напротив, на удивление красив, с девически нежным лицом и каштановыми кудрями.

Рядом с Лоренцо и Джулиано стояли Анджело Амброджини Полициано, поэт, философ и близкий друг Медичи, и Луиджи Пульчи, выдумщик и поэт. Лодовико Сфорца, брат герцога Миланского и гость Медичи, расположился рядом с красавицей Симонеттой Веспуччи. Поговаривали, что она любовница Лоренцо, но уверенности в том не было ни у кого; Джулиано же сходил по ней с ума.

— Благодарение Господу, что Симонетта не сошлась с этим боровом Сфорцей, — сказал Сандро. — Его братец ничто так не любит, как трупы. Говорят, последней своей бабенке он загнал в грудь гвоздь и сидел рядом, покуда не дождался ее предсмертного хрипа. Думаешь, Лодовико лучше?

После этих слов Сандро оставил Леонардо и устремился к Симонетте. Ни для кого не было секретом, что он тоже влюблен в нее. Точнее говоря, он был одержим ею, и Леонардо гадал, может ли Сандро писать чье-либо другое лицо, кроме лица Симонетты, ибо она стала чем-то вроде подписи в последних работах Боттичелли. Она была Флорентийской Венерой, самой обожаемой женщиной города. Женщины любили ее не меньше, чем мужчины: она была нежна и воздушна, образец земных добродетелей и классической красоты. Она не подводила почти незаметных бровей, и это придавало ее лицу выражение вечного удивления. В открытом шелковом платье с прорезными, на венецианский манер, рукавами, выставлявшем напоказ ее светлую кожу и пышную грудь, в золотом с сапфирами ожерелье она казалась воплощением моды.

Она прямо взглянула на Леонардо и улыбнулась.

Сандро Боттичелли, близкий друг Медичи, обнял Джулиано и покружился с Лоренцо, рисуясь перед Симонеттой, которая тоже позволила ему обнять себя.

— Итак, Андреа, — сказал Лоренцо, обращаясь к Верроккьо, — я вижу, твой музыкант дома.

— Вы про моего ученика Леонардо? — Андреа обернулся, взглядом нашел Леонардо и поманил его к себе. — Он работал со мной в ваших садах, восстанавливал статуи.

— Я так и понял, — сказал Лоренцо, улыбаясь Леонардо. — Он щедро одарен Господом, однако мы слыхали, что любознательность порой мешает ему выполнять заказы. Добрые монахи Святого Бернарда потеряли терпение, дожидаясь, пока ты продолжишь свою дивную работу у них в алтаре. Вот что бывает, милый Лодовико, — Лоренцо похлопал гостя по плечу, — когда Бог расточает свои дары. — Тут он обратился прямо к Леонардо: — Я узнал, что ты изобрел лиру, коей нет равных. Из-за нее мы и пришли, а также, разумеется, чтобы проведать своих дорогих друзей. Но прекрасная Симонетта пожелала увидеть это чудо и услышать твою игру. Разве могли мы ослушаться?

Леонардо поклонился своим покровителям, и его представили Лодовико — коренастому и тяжелому, со смуглой кожей и блестящим шлемом темных волос. Симонетта взяла Леонардо за руку и под завистливыми взглядами остальных проговорила:

— Ну же, Леонардо! Покажи нам свой инструмент.

Тут же за спиной Леонардо возникли двое юношей примерно его лет. Высокий, с тонкими черными волосами, желтоватой кожей, глубоко посаженными глазами, синими и твердыми, как камушки, держал сверток в лиловом бархате. Звали его Томазо Масини, но он любил называть себя Зороастро да Перетола и утверждал (конечно, без всяких оснований), что его незаконный отец — Бернардо Руччелаи, дальний родич Медичи. Одет он был франтом, хотя и нелепо: оранжево-черные лосины, куртка, чулки и гульфик. Другой юноша, чуть старше Леонардо, был Аталанте Мильоретти. Он был робок и, подобно Леонардо, бастард, но мало кто во Флоренции лучше его пел и играл на лютне.

Подчеркнуто широким жестом Зороастро да Перетола протянул сверток Леонардо.

— Откуда вы взялись? — удивился Леонардо. — И как догадались принести…

— Всемогущий и всеведущий не отвечает на такие вопросы, — заявил Зороастро, но в глаза Леонардо не смотрел и был явно сконфужен и обеспокоен.

— Молю вас извинить моего глупого друга, — сказал Леонардо.

Зороастро частенько служил мишенью для шуточек Леонардо. Одаренный механик и великолепный златокузнец, он воображал себя искателем приключений, мистификатором и колдуном. Он научился музицировать и показывать фокусы, и хотя Леонардо и сам был мастером в этом деле, именно Перетола показал ему фокус, который да Винчи частенько демонстрировал в гостиных, — волшебное радужное пламя, секрет которого таился в красном вине, долитом в заготовленное кипящее масло. Нищие и крестьяне соглашались часами позировать Леонардо, лишь бы увидеть это чудо.

«Зороастро, должно быть, прятался где-то в студии, — подумал Леонардо. — Возможно, он придумал какое-нибудь подслушивающее устройство».

— Нет нужды извиняться за твоего юного друга, — саркастически, но не зло ответил Лоренцо. — В конце концов, он ведь Медичи.

Лицо и шея Зороастро залились краской, но он лишь вычурно поклонился.

Леонардо взглянул туда, где стояла Джиневра, и поймал ее ревнивый взгляд… она смотрела на него, а Николини — на нее. Джиневра быстро повернулась к своим обожателям, но Николини так и впился взглядом в Леонардо. Его острое ястребиное лицо выдавало владеющий им гнев. Чувствуя себя в безопасности, Леонардо выдернул лиру из бархатного футляра. Она была сделана из серебра, в форме конского черепа. Леонардо многому научился у своего мастера — Верроккьо. Зубы черепа использовались как колки, и это особенно понравилось Лоренцо и Симонетте. Суровый Лодовико Сфорца одобрительно кивнул и заметил:

— Это превосходно! При нашем дворе всегда недоставало таких искусных мастеров.

Смысл этих слов не ускользнул от Леонардо — и, конечно же, от Лоренцо, которому они, собственно, и предназначались.

— Я уверен, что великое искусство Леонардо украсило бы твой любимый город, — сказал Лоренцо. — Но сейчас, боюсь, некоторые обязательства удерживают его во Флоренции.

— И кроме того, Флоренция — мой дом, — сказал Леонардо. — Она — источник моего вдохновения.

Сказано это было, чтобы польстить Лоренцо, но приглашение Сфорцы не нанесет ущерба его репутации во Флоренции. Когда-нибудь Леонардо может понадобиться покровительство этого человека… И он улыбнулся Лодовико так, точно тот был Симонеттой.

— Пожалуйста, сыграй нам на своей лире, — попросила Симонетта.

И Леонардо играл и пел вместе с Аталанте Мильоретти, голос которого был глубок и звучен, как колокол. Наиболее подходящей показалась Леонардо песенка, которую он сложил, когда ночами напролет беззаботно шатался по городу:

Коль желанья нет силы исполнить, Делай то, что без силы доступно; Мудрый должен о слабости помнить, А не мочь и желать — безрассудно!

Симонетта захлопала прежде других; а потом, раззадоренный игрой, Анджело Полициано, лучший поэт Флоренции, напел на тот же мотив свои стихи:

Что за дева по травам и розам В белоснежных одеждах ступает? Увенчали алмазами росы Чистый лик, где лишь скромность сверкает.

Пока он пел, Джиневра отошла от своего кружка и встала рядом с Леонардо, так что он чувствовал ее гнев — словно это он унизил ее. Все мужчины кланялись ей и хлопотали вокруг нее, и Симонетта тоже не пожалела любезных похвал ее платью и прекрасным волосам. Джиневру удивило то, что Симонетта была искренне счастлива, деля с ней внимание мужчин. Однако хотя Джиневра и была заметно красивее, все же ее окружали поклонники Симонетты — Симонетта царила здесь, Симонетта повелевала любовью величайших художников и правителей Флоренции.