Неслучайная сопричастность - Лаврентьева Светлана "Кот Басё" - Страница 9

Завтра в прошлом...

Завтра в прошлом, измененном из настоящего,

Перейдя в другое время, в ином режиме

Ты проснешься только частью происходящего,

Никогда не сидевшей справа в его машине.

Если сидеть за столиком у окна...

Если сидеть за столиком у окна – видно шаги прохожих, живот трамвая, который похож на живот ощенившейся ночью суки. Соски колес царапают рельсы, словно хотят накормить их… Но рельсы слепы, и капли искрами падают между окном и камнем.

Надо менять все, милый, пока не поздно. Как можно быстрее, желательно – до рассвета.

Переломы зимы

Переломы зимы заживут к весне, перестанут болеть на дожди и ветер. Я люблю тебя там, где растаял снег, за который мы оба с тобой в ответе. Я люблю тебя там, за порогом всех городов, проспектов, безликих зданий, я люблю тебя там, где ложится степь под шаги идущего… Мы устали от холодных улиц, застывших лиц, неслучайных встреч по случайным датам, эмигранты, живущие без земли, на которой создали их когда-то. Нас сломали. Становится все ясней, предрассветный воздух, светлея, стынет.

Переломы зимы заживут к весне. Мы проснемся свободными и святыми.

Там, подо льдом...

Там, подо льдом, остывает дом, оставленный нами дом.

И все происходит над ним, пока он на дне.

Идти по льду и не оставлять следов.

И знать, что иного нет.

Он просыпался медленно...

Он просыпался медленно, тяжело,

кутался в одеяло, наполнен дремой,

но холод уже вонзался ножом в живот,

холод пустых квартир, нежилых районов,

холод оставленных, проклятых в час зимы,

сонных, растерянных, не совладавших с нею…

Он начинал движение по прямым

всех коридоров в поисках объяснений.

Он обезумел. Он видел лицо, и жест,

и ворот рубашки, что будет вот-вот расстегнут…

Его одиночество билось на этаже

огромной бабочкой в сетке замерзших стекол.

Вечерами включают лампы...

Вечерами включают лампы дневного света,

продлевая агонию, не отпуская в мир.

И бесстрастные тени ходят за нами следом,

заставляя друга друга чувствовать не-людьми,

не едиными телом и духом, не частью силы,

совершающей благо и знающей, что права. 

Каждый вечер теперь пропускается через сито

равнодушия к обстоятельствам и словам.

Кто решает за нас, задумайся? Холод стекол

наполняет неделю, она продолжает год.

И они наблюдают, как пустота растет там,

между нами разливается молоком.

И ложится зима, и становится нам забвеньем,

отреченьем становится, временем всех разлук.

Ты позволил им стать сильнее и откровенней,

чем положено тени, пляшущей по стеклу.

Вечерами включают лампы дневного света.

Вечерами всегда особенно тяжело.

Я люблю тебя так отчаянно, что об этом

не умею сказать…

Давай разобьем стекло.

Её от меня отделяет дверной проем...

Её от меня отделяет дверной проем.

Она замирает в нем, она остается в нем –

в него прорастать пшеничными волосами.

Меня от нее отделяет десяток фраз,

не сказанных нами, но создающих нас,

Меня от нее

отделяет

одно

касанье.

Правило

Встречаются четверо. Делятся пополам.

Становятся парами. От перемены мест

меняется сумма. Сумма добра и зла,

которую каждый должен держать в уме.

Появляется он

Появляется он. И ты по ночам не спишь. Я тебя берегу, его не пускаю в дом. Только на этот раз я чистейший спирт, хотя правильней быть, как прежде, святой водой. Появляется он, и ты говоришь мне: «Будь, перейди нам дорогу, вычитай, упроси, сделай так, чтобы я не видела этих букв, потому что мне опять не хватает сил». Появляется он. Я слышу твои слова. Я стою между вами, время собой замкнув. Только я не стена, а брошенный котлован, я обрыв и камни, тянущие ко дну. Появляется он. И ты начинаешь плыть. Я держу нас собой, держу на излом ребра. Понимаешь ли ты, что мир состоит из плит, под которыми нам приходится умирать? Появляется он. Я знаю, к чему ведет это всё – без иллюзий, что дело пойдет на лад.

Только на этот раз я твой личный черт. C памятью Бога, прошедшего через ад.

Ловец жемчуга

Глубина, глубина – подо мной, надо мной, во мне.

Я ныряю за жемчугом, жемчуг лежит на дне.

Ничего, кроме моря, нет.

У меня вместо сердца соль, вместо кожи соль, я ловец жемчужин, я изможден и стар. Сорок лет мое солнце царапало горизонт. Я был глубже солнца. Я от него устал. Каждый день начинался со вдоха, и каждый вдох становился последним, пока надо мной вода поднимала свой купол, меня принимая в дом, из которого я всегда уходил сюда. Я всплывал на поверхность, но знал, что однажды сам задержусь в глубине, зарывшись в песочный шелк. Я искал жемчужину чистую, как слеза человека, который однажды ее нашел.

В это день на рассвете вода начинала петь. И подводные духи вышли из донных нор. Этот день был особенным – так говорил мой дед. Только раз в сорок лет открывалось такое дно. Я не знал, почему мои легкие пили так, что входивший в них воздух казался живым огнем. Я проник в мое море, как проникает сталь, и достиг его дна, остался лежать на нем. Мои пальцы песок пропускали, пока песок не открыл ее тело, хранящее там, внутри, между плотными створками свой драгоценный сок, согревающий то, что некогда создал риф. Я касался ее осторожно, не зная, как удержать ее… В памяти каждая из секунд отмечалась волной, идущей издалека, сквозь уставшие легкие к стонущему виску.

У меня вместо сердца соль… вместо кожи соль…

В моих легких вода, и я растворяюсь в ней.

Я барьерный риф, морской бесконечный сон…

Я держу жемчужину.

Я остаюсь на дне.

Я не знаю, кем мы с тобою стали...

Я не знаю, кем мы с тобою стали

Друг для друга, отмерив пути словам.

Ты мой сплав неземного огня и стали,

Из которого я научусь ковать

Для себя оружие или кольца,

Острый стих или песню моей струны…

Без тебя мне многое удается,

Но с тобой я сам становлюсь иным,

То ли кровь роднит, то ли память предков,

Заставляя видеть сквозь тень времен.

В твоем имени вписана божья метка,

И поэтому я продолжаюсь в нем.

Обещай мне быть, как бывает небо –

Облака и птицы, и первый гром…

Я не знаю, кем я с тобою не был,

Потому что создан твоим пером.

Я смотрю на них...