Ангелология - Труссони Даниэль - Страница 91

Отец разочарован, а мать выглядит беспомощной. Как собраться с силами, как поведать о несчастье? Снейя все утро не отвечала на телефонные звонки. Он много раз пытался дозвониться ей, в одиночестве возвращаясь в город, но она не брала трубку. Он предпочел бы сообщить ей новости по телефону.

— Миссия провалилась, — обреченно выдохнул Персиваль.

По голосу сына Снейя поняла, что все гораздо хуже.

— Но это невозможно, — проговорила она.

— Я только что из монастыря, — продолжал Персиваль. — Я видел собственными глазами. Мы потерпели страшное поражение.

— А что с гибборимами? — спросил мистер Григори.

— Их нет, — ответил Персиваль.

— Отступили? — уточнила Снейя.

— Убиты.

— Невероятно! — воскликнул мистер Григори. — Мы послали туда почти сотню отборных солдат!

— И ни одного из них больше нет, — подтвердил Персиваль. — Их сразу же убили. Я заходил в монастырь и видел тела. Все гибборимы мертвы.

— Этого не может быть, — сказал мистер Григори. — Подобного поражения не случалось за всю мою жизнь.

— Это было необычное поражение, — проговорил Персиваль.

— Ты хочешь сказать, они вызвали ангелов? — недоверчиво спросила Снейя.

Персиваль положил руки на стол, радуясь, что сумел унять дрожь.

— Я бы никогда не подумал, что это возможно. Почти не осталось в живых ангелологов, которые владели бы искусством вызывать ангелов. В Америке таких людей вообще нет. Но это — единственное объяснение.

— А что говорит об этом Оттерли? — спросила Снейя, отодвинула стул и встала. — Вряд ли она согласится, что они были в силах вызвать ангела. Эта практика почти умерла.

— Мама, — выдавил из себя Персиваль, — во время атаки мы потеряли всех.

Снейя перевела взгляд с Персиваля на мужа, словно тот мог подтвердить или опровергнуть слова сына.

Дрожащим от стыда и отчаяния голосом Персиваль продолжал:

— Я видел ужасный вихрь ангелов. Они падали на гибборимов, а Оттерли была с ними.

— Ты видел ее тело? — спросила Снейя.

Она шагала по комнате из конца в конец. Крылья крепко прижимались к телу — непроизвольная физиологическая реакция.

— Ты уверен?

— Сомнений нет, — ответил Персиваль. — Я видел, как люди избавлялись от тел.

— А что с сокровищем? — в ярости спросила Снейя. — Что с твоим сотрудником, которому ты так доверял? Что с Габриэллой Леви-Франш Валко? Скажи, ты хоть как-то возместил наши потери?

— Когда я оказался там, их уже не было, — ответил Персиваль. — «Порше» Габриэллы остался в монастыре. Они забрали то, за чем пришли, и уехали. Это все. Надежды больше нет.

— Позволь мне назвать это своими словами, — проговорил мистер Григори.

Отец обожал Оттерли и сейчас должен пребывать в черном отчаянии, но он говорил с ледяным спокойствием, которое так пугало Персиваля в юности.

— Ты позволил сестре пойти в атаку в одиночку. Ты упустил умертвивших ее ангелологов, а заодно и сокровище, которое мы искали тысячу лет. И ты полагаешь, что можешь умыть руки?

Персиваль смотрел на отца с ненавистью и тоской. Как случилось, что тот не потерял с годами силу, а он, Персиваль, так молод и так слаб?

— Ты последуешь за ними, — приказал мистер Григори и встал в полный рост, хлопая серебристыми крыльями. — Ты найдешь их и вернешь инструмент. Постоянно держи меня в курсе, как продвигаются поиски. Мы должны победить.

Верхний Уэст-Сайд, Нью-Йорк

Эванджелина свернула на Западную Семьдесят девятую улицу, медленно двигаясь позади городского автобуса. Остановившись на красный свет, она мельком взглянула на Бродвей, на полуденный городской пейзаж, и в ее душе поднялась радостная волна узнавания. Она провела тут много уик-эндов с отцом. Они бродили по улицам, обедали в какой-нибудь тесной закусочной, благо их здесь хватало. Беспорядочные толпы спешащих людей, слякоть, множество зданий, постоянное движение — Нью-Йорк остался ее старым знакомым, несмотря на годы, которые она провела вдали от него.

Габриэлла жила в нескольких кварталах отсюда. Хотя Эванджелина с самого детства не бывала в доме бабушки, она хорошо его помнила — фасад из гладкого песчаника, изящную металлическую ограду, вид на парк. Она нередко вызывала в памяти эту картину. Но теперь она думала о Сент-Роузе. Она пыталась изо всех сил, но не могла забыть, как сестры смотрели на нее, когда она выходила из церкви. Словно она виновата в нападении, словно самая юная обитательница монастыря натравила на них гибборимов. Уходя, Эванджелина не отрывала взгляда от дорожки. Только так она смогла добраться до гаража, ни разу не оглянувшись.

В конце концов Эванджелина не выдержала, посмотрела в зеркало заднего обзора и увидела покрытый сажей снег и мрачных сестер, собравшихся на берегу реки. Разоренный монастырь был похож на разрушенный замок, лужайку покрывал пепел. Эванджелина тоже изменилась. В мгновение ока она перестала быть монахиней, сестрой-францисканкой от Непрестанной Адорации, и превратилась в Эванджелину Анджелину Каччаторе, ангелолога. Они въехали на шоссе, по обе стороны дороги выстроились сотни берез, похожие на мраморные столбы, и Эванджелине показалось, что она разглядела тень огненного ангела, который подал ей знак двигаться вперед.

По дороге в Нью-Йорк Верлен сидел впереди, а Габриэлла разместилась сзади. Она извлекла содержимое кожаного футляра и стала его рассматривать. Наверное, Эванджелина не так легко переносила отсутствие в Сент-Роузе подходящих собеседников, и пока они ехали, девушка откровенно говорила с Верленом о своей жизни, о монастыре и даже, к ее удивлению, о родителях. Она рассказала ему о детстве, проведенном в Бруклине, как ей запомнились прогулки с отцом по Бруклинскому мосту. Она рассказала, что знаменитый проход вдоль всего моста был единственным местом, где она чувствовала беззаботное чистое счастье, и что это до сих пор самое ее любимое место на свете. Верлен продолжал расспросы, и она отвечала с такой готовностью и открытостью, будто знала его всю жизнь. Уже много лет она не говорила ни с кем, подобным Верлену — красивым, умным. Много лет она не чувствовала ничего по отношению к мужчинам. Ее прежние мысли о мужчинах внезапно показались ей детскими и поверхностными. Безусловно, он понимал: ее поведение забавно и наивно.

Когда Эванджелина нашла стоянку, Габриэлла повела их с Верленом к дому из песчаника. На улице почему-то никого не было. По тротуару мела поземка; припаркованные автомобили покрылись тонким слоем льда. Но в окнах дома горел свет. Эванджелина заметила за стеклом движение, как будто их прибытия ждали. Она представила себе листы «Таймс», разбросанные на толстых восточных коврах, чайные чашки, расставленные по краям стола, огонь, разожженный в камине, — так бывало в детстве по воскресеньям, когда ее брала к себе Габриэлла. Воспоминания ребенка, ностальгия, романтика. Что ждет ее теперь?

Как только Габриэлла отперла замок, кто-то повернул большую медную ручку и распахнул дверь. Их встретил похожий на медведя темноволосый человек с двухдневной щетиной, одетый в толстовку с капюшоном. Эванджелина никогда его не видела. Но Габриэлла, наверное, хорошо его знала.

— Бруно.

Она тепло обняла его, хотя такое совсем не в ее характере.

Мужчине на вид было лет пятьдесят. Эванджелине подумалось, что, несмотря на разницу в возрасте, Габриэлла могла бы выйти за него замуж. Габриэлла выпустила Бруно из объятий.

— Благодарение Богу, ты здесь.

— Разумеется, я здесь, — сказал он и тоже отступил назад, чтобы лучше рассмотреть ее. — Члены совета ожидали тебя.

Бруно улыбнулся Эванджелине и Верлену и пригласил в прихожую. Эванджелина узнала запах дома Габриэллы — книг и старинной мебели — и ощутила, как с каждым шагом рассеивается ее беспокойство. Битком набитые книжные шкафы, картины в рамах — портреты знаменитых ангелологов, — аура серьезности, которая заволакивала комнаты, как туманом, — все в доме из песчаника было точно таким, как помнила Эванджелина.