По всему свету - Даррелл Джеральд - Страница 30

— Что предпочитаете, кофе или мате, сеньор? — небрежно осведомился он.

К счастью, мой друг успел меня предупредить, что первое впечатление Себастиана о человеке определяется ответом на этот вопрос. На кофе он смотрел с отвращением, почитая его напитком горожан и прочих испорченных представителей рода человеческого. Разумеется, я попросил мате — так называется аргентинский зеленый чай, настоенный на травах. Себастиан гневно уставился на жену.

— Ну? Ты что — не слышала, что сеньор хочет мате? Или гости должны стоять тут и помирать от жажды, пока ты таращишься на них, как сова на солнце?

— Вода уже закипает, — спокойно ответила женщина. — И гости вовсе не обязаны стоять, если ты предложишь им сесть.

— Не смей дерзить мне, женщина! — заорал Себастиан, топорща усы.

— Вы извините его, сеньор, — сказала Мария, нежно улыбаясь своему супругу. — Он всегда так волнуется, когда к нам приходят гости.

Лицо Себастиана уподобилось цветом кирпичу.

— Волнуется? — негодующе воскликнул он. — Волнуется? Кто волнуется? Я спокоен, как дохлая лошадь… прошу, сеньоры, садитесь… надо же, волнуется… сеньор, вы простите мою жену, у нее такая способность к преувеличениям, что, родись она мужчиной, отменно преуспела бы в области политики.

Мы сели в тени деревьев, и Себастиан закурил маленькую зловонную сигару, продолжая добродушно ворчать.

— Черт дернул меня жениться снова, — доверительно сообщил он нам. — Вся беда в том, что мои жены умирают раньше меня. Четыре раза был женат, и каждый раз, когда хоронил покойницу, говорил себе: «Все, Себастиан, довольно». Так нет, не успеешь оглянуться — снова женат! Душа тянет к одиночеству, но плоть слаба, и вся беда в том, что во мне больше плоти, чем души.

Он грустно обозрел свое великолепное брюшко, потом снова поднял на нас глаза, обнажив в широкой обезоруживающей улыбке светлые десны, где сохранилось всего лишь два сточенных зуба.

— Видно, никогда уже не избавиться мне от своей слабости, сеньор… да ведь мужчина без жены все равно что корова без вымени.

Мария принесла мате, и кастрюлька пошла по кругу. Пока мы поочередно тянули напиток через тонкую серебряную трубку, мой друг объяснил Себастиану, в чем состояла цель моего приезда. Гаучо внимал с большим интересом; услышав, что, возможно, понадобится снять несколько кадров с его участием, он пригладил усы и хитро глянул на супругу.

— Слыхала? — произнес он. — Меня будут показывать в кино. Так что ты уж укороти свой язычок, душечка, ведь женщины в Англии, как увидят меня на экране, гуртом ринутся сюда, драку из-за меня устроят.

— Как же, как же, — отпарировала жена. — Небось, такого добра и там хоть отбавляй.

Себастиан испепелил ее взглядом, потом обратился ко мне.

— Не беспокойтесь, сеньор. Я сделаю все, чтобы помочь вам в работе. Все, что вы пожелаете.

И он сдержал свое слово. Вечером мой друг отбыл в Буэнос-Айрес, а я остался в его поместье на две недели, и все это время Себастиан почти не отходил от меня. Наделенный неистощимой энергией и пламенным темпераментом, он быстро взял бразды правления в свои руки. Мне достаточно было слово сказать, и он тотчас все выполнял. Чем труднее и необычнее были мои задания, тем с большей радостью он за них брался. Никто не мог сравниться с ним в умении заставлять трудиться пеонов и наемных рабочих, причем добивался он этого, как ни странно, не уговорами и умасливанием, а тем, что бранил и поддразнивал их, пересыпая речь такими роскошными эпитетами, что люди вместо того, чтобы злиться, корчились от смеха и работали за милую Душу.

— Нет, вы посмотрите, — ехидно орал он, — вы только посмотрите на них… двигаются, точно улитки на птичьем клею… диву даюсь, как ваши лошаденки не ударяются в панику, когда вы скачете галопом, ведь даже мне слышно, с каким стуком ваши глазные яблоки перекатываются в пустых черепах… да сложи вместе все ваши мозги, и то не хватит клопу на обед…

После чего пеоны, давясь от хохота, трудились с удвоенной энергией.

Конечно, им нравился его острый язык, но, главное, каждый знал, что Себастиан сам справится с любой работой, никого не заставит выполнять непосильное задание. Пеоны так и говорили о каком-нибудь совсем уж невозможном деле: «Это даже и Себастиану не под силу». Верхом на своем рослом вороном, в красно-синем пончо, облегающем плечи живописными складками, Себастиан выглядел весьма внушительно. Пустит коня галопом и рассекает воздух свистящим лассо, показывая мне разные способы заарканивать бычков. Таких способов шесть, и Себастиан всеми владел одинаково ловко. Казалось, чем скорее скачет конь и чем больше неровностей на земле, тем точнее броски. Как будто бычков магнитом притягивало к канату, и Себастиан просто не мог промахнуться.

Если Себастиан мастерски владел арканом, то кнутом он буквально творил чудеса. На короткую рукоятку был насажен длинный тонкий ремень, и он никогда не расставался с этим грозным оружием. На моих глазах Себастиан, выхватив кнут из-за пояса, на полном скаку одним хлестким ударом аккуратненько срезал головку чертополоха. Выбить сигарету изо рта человека было для него пустячным делом. Мне рассказали прошлогодний случай, как один заезжий гость усомнился в искусстве Себастиана, и тот ответил тем, что распорол ему кнутом рубаху на спине, не коснувшись кожи. Но хотя Себастиан предпочитал послушный ему кнут другим видам оружия, он достаточно искусно владел также ножом и топориком. С десяти шагов рассекал топором спичечный коробок на две части. Да, с таким человеком, как говорится, лучше не вздорить…

Нередко мы с Себастианом отправлялись на охоту поздно вечером, когда выходят из нор ночные животные. Захватив фонари, мы покидали поместье сразу после наступления сумерек и возвращались в полночь, а то и в два часа ночи почти всегда с двумя-тремя представителями того или иного вида фауны. В ночной охоте нам помогал любимый пес Себастиана, престарелое существо неопределенной породы, со стесанными до корней зубами. Охотник он был идеальный — ведь даже схватив какого-нибудь зверька, пес не мог его повредить, поскольку зубов-то не было. Но чаще всего он, выследив добычу, сторожил ее и подзывал нас отрывистым тявканьем.

Как раз во время ночной охоты я воочию смог убедиться, какой могучей силой наделен Себастиан. Пес выследил броненосца, преследовал его несколько сот метров и загнал в нору. В охоте участвовали трое: Себастиан, один из пеонов и я. Мы с пеоном намного опередили коротышку гаучо, который в беге был не очень силен. К норе мы подбежали в ту самую минуту, когда броненосец успел наполовину скрыться в ней. Бросившись на землю, я ухватил добычу за хвост, пеон — за задние ноги. Но броненосец зарылся в стенки норы своими длинными передними когтями, и, сколько мы ни дергали и ни тянули, стронуть его было невозможно, словно он врос в цемент. Неожиданно зверь сильно рванулся вперед, и пеон впопыхах выпустил его ноги. Броненосец удвоил свои усилия, я почувствовал, как его хвост выскальзывает у меня из пальцев. Тут, тяжело дыша, на помощь к нам подоспел Себастиан. Оттолкнул меня в сторону, взялся за хвост броненосца, хорошенько уперся ногами и дернул. Нас обдало комьями земли, и броненосец выскочил из норы, словно пробка из бутылки. Одним-единственным рывком Себастиан сделал то, чего мы не могли добиться вдвоем.

К числу животных, которых я намеревался снять на кинопленку, принадлежал нанду. Этот южноамериканский страус, как и его африканский родич, бегает что твой рысак. Мне хотелось заснять старинный способ охоты — верхом на лошадях и с применением болеодора. Речь идет о разветвляющейся веревке, к трем концам которой привязано по деревянному шару. Раскрутив ее над головой, охотник бросает шары, они обматываются вокруг ног птицы, и она падает на землю. Себастиан взял на себя организацию охоты; весь последний день моего пребывания в поместье ушел на съемки. Предполагалось участие почти всех пеонов, и они явились утром в своих лучших одеждах, явно стремясь перещеголять друг друга. Сидя верхом, Себастиан мрачно обозревал их.