Степень свободы - Юшина Яна "Sterva" - Страница 15

Кто бы такое придумал. Ну, разве я вправе добавить сюжету щепотку соли.

Время вздохнуло и скрылось в своей норе. Им ничего не осталось, как в октябре

Встретиться, переспать и перегореть. А остальное – для школьниц – херня и сопли.

Хроники

Здравствуй, сучара. Я по тебе скучала.

Я по тебе кончала иглой в винил.

Долгая связь, разматываясь, звучала,

Изобличала: насколько неровен нимб,

Кроющий слово отсутствием парной сути,

Если давно надоело её искать.

Мне, вероятно, не встретится лучшей суки,

Чтобы ложиться на спину и пить вискарь,

Чтобы сойтись в основании до зазора

Ради какого-то общего палача.

Первым твоим нелюбимым давно за сорок.

Новых твоих нелюбимых должны зачать.

Рифма за рифму, остынь и сними дозатор

[Толку от крови, не пробуя ей истечь].

Я обещаю запомнить тебя до завтра,

Просто и пьяно готовым расти из тем

В хроники пота и похоти, в знак протеста,

В непогрешимость каких-то других широт.

Чтобы с утра не писалось – блевалось текстом,

Жадно вставляя два пальца поглубже в рот.

Чтобы с утра отдавалась тебе как фора

Блядская паника, и из последних сил

Шились стихи – откровенная униформа –

Только для тех, кто умело её носил.

Ненасыть

Теперь и ты вошёл глубоко в период,

Когда, у лестниц в небо отняв перила,

Стихи как раны хочется наносить,

Когда пчелу умеешь растить из жала,

С нуля. За каждым жестом в тебе визжала

Живая, злая, жадная ненасыть,

На равных вызывая восторг и зависть,

Подобно тем, которых добьётся завязь

У изначально каменного цветка.

Тебе удачно чУдилось и чудИлось.

Я знала, только лучшие ищут дикость –

Собрав строкой, заставить её сверкать.

Бывает. Было. Било до первой смерти

Бокалы, окна, лица, аплодисменты.

И твой безумный замысел нависал,

Как занавес, изучавший немую сцену

Листа. А я пыталась собраться с целью,

Уйти, чтоб ты меня заново написал.

С первой дикостью

Всё случится. Да будет назван день и город. Порви гортань, чтоб слова выпадали навзничь [до рождения изо рта], обращая бумагу в письма [перечитывать и сжигать], чтобы было, на что купиться вдохновению.

Ночь. Тайга.

Продаваем и покупаем Бог и дьявол в лесной глуши.

Где-то девушка с попугаем будет окна свои тушить. Но не скоро. Когда затянет пояс верности/временной. Будет август томить зонтами в настроении ре-минор. "Будет" – главное, ключевое слово чести, за ним печать.

Ночь дичает, скулит и воет. Тоже хочется одичать, с первой дикостью познакомить всё, что тщательно забывал. Одиночество. Ветер. Коми. Неизвестный лесоповал.

С осторожностью конокрада [жаль, что мысленно] ты приник к окнам домика в Колорадо.

Кофе. Письма. Она при них. Что ты можешь, искавший воли [да, не вовремя, да, не там], чтобы взявшее за живое расстояние наверстать? Шагом позже, полётом выше, словом правильней и полней.

Злые звёзды пьянее вишен осыпаются меж планет.

Буквенный Будда

стерпится слюбится сплюнется разотрётся

важное влажное блажное сплошь задротство

дурь чередуется весело скучно сучно

этика это последнее что насущно

если бы вот бы когда бы куда бы кто бы

суть сослагательных лихо выходит в топы

всё повторяется просто меняет оси

координат ордена за динамо носят

щедрые женщины видишь мне тоже дали

впрочем для счастья хватало одной медали

маленькой медной за глум над невинным словом

буквенный будда забудет что будет сломан

Путевая

Непутёвая. Путевая. Дальним светом, косым лучом ниже совести поддевая, в акварелях она течёт, обтекая влюблённый город, осуждённый за свой минор. Вьёт капканы для тех, кто скоро в этой плоскости временной ляжет линией, обесточен [запятые давно не в счёт].

У апатии адрес точен.

Рюмкой выплеснув за плечо наболевшее, наносное, новым мальчикам нужен дрейф, чувство похуя [полостное, чем безумнее, тем щедрей]. Каждый мальчик_в_душе_воронка занимательно уязвим, если стержень мужского рода проверяется на извив. Парно вспарывая пароли, кровью капая на логин, каждый мальчик систему троллит драмкружково раздав долги.

Сколько сказочке не писаться, сколько буквами не пляши, время требует компенсаций, время крошит карандаши, сорит грифилем над стихами с обнажённого потолка.

Тут апатия настигает, и захлопывает капкан.

Выпусти голос

         Нику Туманову

мальчик, когда до краёв ты строку наполнишь тем невесомым, сливающим воедино всё и ничто, я уже не приду на помощь, как секунданты приходят на поединок, место своё (без)условно обозначая справа [а может быть, слева] возможной смерти.

волны поднимутся в чашке с вчерашним чаем.

кто он такой, кто посмел нас представить вместе, чтобы смотреть как вместе мы одичаем?

мальчик, бумага податлива, я – нисколько, если сомнения множатся и плодятся. я не привыкла себя очищать от корки, холя своё фамильное негодяйство [мама была такая же в двадцать с чем-то]. впрочем, для нашей маленькой зарисовки это не важно. твоё промедленье тщетно.

и почему-то хочется о высоком [о колокольне, давшей обет молчанья], стоя на крыше, где тают следы в гудроне.

ты мой пароль к одиночеству. изначально. выпусти голос, а эхо его утроит.

но не бывает эха у нелюбимых.

Ты происходишь

...я приходил молитвами воскрешённый и продолжался в ярости поцелуев. 

       Ник Туманов

ты происходишь сквозь воду, огонь и фетиш, чтобы взорвать пустоту на отметке "финиш". каждый вопрос, на который слегка ответишь и беспощадно звуком ополовинишь таинство мысли, тревожное предвкушенье, я разберу на поводы и причины. мы потерялись в синонимах. неужели всё потому, что отныне неизлечимы, неуличимы в первой потере права не возвращать отобранное ночами?

кони устали, и близится переправа через слова, которые умолчали.

боги снимают нимбы и шепчут: "браво!"

тише, хороший. здесь выживает образ маленькой суки. космос – в её деталях. здесь бесполезны карты таро и компас. просто однажды восходит со дна "титаник", чтобы запомнить и прокатить верхом нас.

Доминанта

Переигрывай, доминируй, доводи его до минора, доводи его до винила. Будь жестока и невиновна в том, что он подставляет лица и не жмурится от удара, если плеть начинает злиться, с вдохновением солидарна, прорисовывая джедая в блядском мальчике на коленях. Время тянется, выжидая, чтобы контуры заалели, соблюдая его провалы – игры с памятью отреченья. Даже нежность слегка кровава, если жить вопреки теченью и избавиться от ванили. А потом не бывает страшно. Ваши импульсы так фонили, что вставала седьмая стража перед вами за полчаса до точки выбора, за которой невозможно закончить с садо – самой лучшей из окантовок единения плотской сути. Проще мёртвым, закрыв глаза, быть.