Палачи и киллеры - Кочеткова П. В. - Страница 36

Из квартиры на Вознесенском проспекте осуществлялось руководство последним покушения на царем.

Ликвидация квартиры была вызвана арестом Исаева. 1 апреля он не вернулся домой — его взяли на улице. Фигнер была уверена, что адреса своего он не назовет, и не спешила покинуть квартиру. На следующий день она принялась увязывать скопившиеся у них ценные комитетские вещи, шрифт, паспортное бюро, динамит, оборудование химической лаборатории. Явившиеся по ее зову забрали большую часть вещей. Последние два узла унесли Ивановская и Терентьева. Фигнер провела здесь еще одну ночь. Утром 3 апреля Исаева опознали дворники дома. Когда полиция явилась в квартиру, самовар и угли в печке были еще теплыми.

(Баранова А.И., Ямщикова Е.А., Народовольцы в Петербурге. Л., 1984).

ДВЕ ДУШИ АЛЕКСАНДРА II

П.Л.Кропоткин — теоретик и идеолог русского анархизма — рассказал о личности царя Александра II и его смерти в «Воспоминаниях революционера».

«Боевым кличем революционеров стало: „Защищайтесь! Защищайтесь от шпионов, втирающихся в кружки под личиной дружбы и выдающих потом направо и налево по той простой причине, что им перестанут платить, если они не будут доносить. Защищайтесь от тех, кто зверствует над заключенными! Защищайтесь от всемогущих жандармов!“ Три видных правительственных чиновника и два или три мелких шпиона погибли в этом новом фазисе борьбы.

Генерал Мезенцев, убедивший царя удвоить наказание после приговора по делу «ста девяноста трех», был убит в Петербурге среди белого дня.

Один жандармский полковник, виновный еще в худшем, подвергся той же участи в Киеве, а в Харькове был убит генерал-губернатор, мой двоюродный брат Дмитрий Кропоткин, когда он возвращался из театра. Центральная тюрьма, где началась голодовка и где прибегли к искусственному кормлению, находилась в его ведении.

В сущности, он был ие злой человек; я знаю, что лично он скорее симпатизировал политическим, но он был человек бесхарактерный, притом придворный, флигель-адъютант царя, и поэтому предпочел не вмешиваться, тогда как одно его слово могло бы остановить жестокое обращение с заключенными. Александр II любил его, и положение его при дворе было так прочно, что его вмешательство, по всей вероятности, было бы одобрено в Петербурге.

— Спасибо! Ты поступил согласно моим собственным желаниям, — сказал ему царь в 1872 году, когда ДН. Кропоткин явился в Петербург, чтобы доложить о народных беспорядках в Харькове, во йремя которых он мягко поступил с бунтовщиками.

Но теперь он одобрил поведение тюремщиков, и харьковская молодежь до такой степени была возмущена обращением с заключенными, что по нем стреляли и смертельно ранили.

Тем не менее личность императора оставалась еще в стороне, вплоть до 1879 года на его жизнь не было покушений. Слава освободителя окружила его ореолом и защищала его неизмеримо лучше, чем полчища жандармов и сыщиков. Если бы Александр II проявил тогда хотя малейшее желание улучшить положение дел в России, если бы он признал хотя одного или двух из тех лиц, с которыми работал во время периода реформ, и поручил им расследовать общее положение страны или хотя бы положение одних крестьян; если бы он проявил малейшее намерение ограничить власть тайной полиции, его решение приветствовали бы с восторгом.

Одно слово могло бы снова сделать Александра II «освободителем», и снова молодежь воскликнула бы, как Герцен в 1858 году: «Ты победил, Галилеянин!» Но точно так же, как во время польской революции пробудился в нем деспот, и, подстрекаемый Катковым, он не нашел другого выхода, как виселицы, так точно и теперь, следуя внушениям того же злого гения — Каткова, он ничего не придумал, кроме назначения особых генерал-губернаторов с полномочием вешать.

Тогда, и только тогда, горсть революционеров — Исполнительный Комитет, поддерживаемый, однако, растущим недовольством среди образованных классов и даже среди приближенных к царю, объявил ту войну самодержавию, которая, после нескольких неудачных покушений, закончилась в 1881 году смертью Александра П.

Два человека жили в Александре II, и теперь борьба между ними, усиливавшаяся с каждым годом, приняла трагический характер. Когда он встретился с Соловьевым, который выстрелил в пего и промахнулся, Александр II сохранил присутствие духа настолько, что побежал к ближайшему подъезду не по прямой линии, а зигзагами, покуда Соловьев продолжал стрелять. Таким образом он остался невредимым. Одна пуля только слегка разорвала шинель. В день своей смерти Александр II тоже проявил несомненное мужество..

Перед действительной опасностью он был храбр, но он беспрерывно трепетал пред призраками, созданным его собственным вображением, Единственно, чтобы охранить свою императорскую власть, он окружил себя людьми самого реакционного направления, которым не было никакого дела до пего, а просто нужно было удержать свои выгодные места.

Без сомнения, он сохранил привязанность к матери своих детей, хотя в то время он был уже близок с княжной Юрьевской-Долгорукой, на которой женился немедленно после смерти императрицы.

— Не упоминай мне про императрицу: мне это так больно, — говорил он не раз Лорис-Меликову.

А между тем он совершенно оставил Марию Александровну, которая верно помогала ему раньше, когда он был освободителем. Она умирала в Зимнем дворце в полном забвении.

Хорошо известный русский врач, теперь уже умерший, говорил своим друзьям, что он, посторонний человек, был возмущен пренебрежением к императрице во время ее болезни.

Придворные дамы, кроме двух статс-дам, глубоко преданных императрице, покинули ее, и весь придворный мир, зная, что того требует сам император, заискивал пред Долгорукой. Александр II, живший в другом дворце, делал своей жене ежедневно лишь короткий официальный визит.

Когда Исполнительный Комитет свершил смелую попытку взорвать Зимний дворец, Александр II сделал шаг, до того беспримерный. Он создал род диктатуры и облек Лорис-Меликова чрезвычайными полномочиями. Этому генералу, армянину родом, Александр II уже раньше давал диктаторские полномочия, когда в Беглянке, в низовьях Волги, появилась чума и Германия пригрозила мобилизовать свою армию и объявить Россию под карантином, если эпидемия не будет прекращена. Теперь, когда Александр II увидал, что он не может доверяться бдительности даже дворцовой полиции, он дал диктаторские права Лорис-Меликову, а так как Меликов считался либералом, то новый шаг истолковали в том смысле, что скоро созовут Земский Собор. Но после взрыва в Зимнем дворце новых покушений немедленно не последовало, а потому Александр II опять успокоился, и через несколько месяцев, прежде чем Меликов мог выполнить что бы то ни было, он из диктатора превратился в простого министра внутренних дел.

Внезапные припадки тоски, во время которых Александр II упрекал себя за то, что его царствование приняло реакционный характер, теперь стали выражаться сильными пароксизмами слез.

В иные дни он принимался плакать так, что приводил Лорис-Меликова в отчаяние. В такие дни он спрашивал министра: «Когда будет готов твой проект конституции?» Но если два-три дня позже Меликов докладывал, что органический статут готов, царь делал вид, что решительно ничего не помнит. «Разве я тебе говорил что-нибудь об этом? — спрашивал он. — К чему! Предоставим это лучше моему преемнику. Это будет его дар России».

Когда слух про новый заговор достигал до Александра II, он готов был предпринять что-нибудь, но когда в лагере революционеров все казалось спокойным, он прислушивался к нашептываниям реакционеров и оставлял все, как было прежде. Лорис-Меликов со дня на день ждал, что его попросят в отставку.

В феврале 1881 года Лорис-Меликов доложил, что Исполнительный Комитет задумал новый заговор, план которого не удается раскрыть, несмотря на самые тщательные расследования.

Тогда Александр II решил созвать род совещательного собрания из представителей от земств и городов. Постоянно находясь под впечатлением, что ему предстоит судьба Людовика ХУ1, Александр II приравнивал предполагавшуюся «общую комиссию» тому собранию нотаблей, которое было созвано до Национального Собрания 1789 года.