Похищенный - Коллинз Макс Аллан - Страница 72

На его лице оставалось каменное выражение.

Кажется, Брекинридж одобрительно отнесся к моей позиции – хотя он молчал, на его обращенном ко мне лице было выражение сочувствия.

Я отошел от стола. Взял себя в руки и, стараясь говорить без раздражения в голосе, произнес:

– Ну тогда это конец, Слим. Я уезжаю.

– Мне хотелось бы, чтобы вы остались. – Голос его был искренним, взгляд – обиженным. – Мы по-прежнему имеем дело с бутлегерами и контрабандистами... и нельзя исключать, что они имеют отношение к Капоне.

– Я не исключаю этого. Но я не могу больше в этом участвовать. При всем моем уважении к вам это вызывает у меня как у копа внутренний протест.

– Вы в самом деле думаете...

– Да, я в самом деле так думаю.

Он встал.

– Я вас понимаю, Нейт, – эти добрые слова он произнес сдавленным голосом. – Я... с уважением отношусь к тому, что вы сказали. Но вы знаете, как мне хочется вернуть своего сына.

– Я знаю, – сказал я, стараясь говорить примирительным тоном. – Я считаю, что вы с самого начала действовали неправильно.

Он слегка нахмурился – с ним еще никто так не разговаривал, – но когда он вышел из-за стола, лицо его вновь стало приветливым.

– Значит, э... вы скоро поедете в Чикаго?

– Сначала я отвезу миссис Мак-Лин обратно в Вашингтон, и завтра сяду там на поезд.

– Отлично. – Он сунул руку в карман. – Вот вам немного денег на расходы. – Он подал мне пять двадцатидолларовых купюр.

Я интуитивно догадывался, что должен был почувствовать себя оскорбленным. Возможно, я даже почувствовал себя им немного. Но я взял деньги и положил в карман.

– Благодарю, – сказал я.

– Вы поужинаете с нами? – спросил он.

– Да. Мы еще должны поговорить с Эвелин о Минзе.

– Информация Минза оказалась тупиком?

Еще каким тупиком.

– Слим, Минз абсолютно ненадежный посредник. Не спрашивайте меня, откуда мне это известно, но линии связи, которые он, возможно, имел с похитителями, разорваны.

Он удивился, но спрашивать ничего не стал – ведь я попросил его не делать этого, а он охотно играл по правилам, которые навязывали ему всякие проходимцы.

– Мне хотелось бы попросить вас, – сказал я, – оказать мне, да и не только мне, одну услугу. Пожалуйста, посоветуйте миссис Мак-Лин не считать больше Минза своим посредником. Скажите ей, чтобы она побилась ареста этого сукиного сына, что в конце концов поможет получить какую-нибудь ценную информацию. Она уже сама склоняется к тому, чтобы сделать это, но хочет услышать это от вас.

– Поэтому вы предложили мне пригласить ее сюда?

– Да. Но кроме того я думаю, она заслужила то, чтобы встретиться с вами и вашей женой. Услышать от вас слова благодарности. Пусть ей это не удалось, но она хотела сделать доброе дело.

Раздосадованный Линдберг кивнул, соглашаясь со мной.

Во время ужина, когда мои влиятельные знакомые разговаривали о политике, о первом бале и о яхтах, я заметил нечто странное. Мы ели все ту же отвратительного английского приготовления пищу, над которой потрудилась Элси Уэйтли, – жесткое тушеное мясо, сухой хлеб, мутный кофе и деревянный пирог, – но на стол подавал дворецкий Оливер, супруг Элси. Он вел себя очень неловко. Казалось, присутствие Кертиса или Эвелин, или их обоих действовало ему на нервы. В столовых приборах, которые Оливер разложил на столе, не хватало ножей. Энн Линдберг сама встала и принесла их.

Я не мог понять, как такой опытный слуга, который с раннего детства учился выполнять обязанности, связанные с домашним хозяйством, мог забыть о такой элементарной принадлежности столового прибора как нож.

После ужина Слим настоятельно посоветовал Эвелин отказаться от услуг Минза, заявить на него в полицию и сделать все возможное, чтобы вернуть свои деньги.

Было около половины девятого, когда мы вышли в прохладную, темную ночь: мы с Эвелин шли впереди, Слим и его прелестная жена следовали за нами, держась за руки, словно молодые влюбленные. Они снова казались идеальной американской парой, какой были совсем недавно: в прохладном полумраке ночи не были заметны круги под их глазами, краснота этих глаз, морщинки, которые оставили на их лицах переживания.

Я видел их последний раз, и такими они навсегда остались в моей памяти: с легкими, сияющими, как свет луны, улыбками, хрупкая Энн машет нам рукой другая ее рука лежит на появившемся уже животике, где растет ее новый ребенок; Слим стоит с поднятой в прощальном жесте рукой – робкий, застенчивый, в нем совсем не заметно его упрямство.

Мы отправились в обратный путь. Рытвины Федербед Лейн ощущались даже в «линкольне» с его сверхмягкими подвесками, однако Эвелин казалась умиротворенной, даже счастливой.

– Они замечательные люди, – сказала она. – Просто замечательные.

– Они славные, – согласился я. – Мне их очень жаль.

– Они так любят друг друга.

– Это точно.

Мы ехали через темный лес, свет луны с трудом пробивался сквозь кроны деревьев, когда Эвелин сказала:

– Останови машину у обочины.

– Зачем?

– Делай, что я тебе говорю.

Я сделал то, что мне было сказано, под колесами «линкольна» захрустели листья и ветки, и машина остановилась. Я отключил мотор и посмотрел на нее; за день она успела изголодаться по мужской ласке: тяжело дыша, она расстегивала пуговицы белой шелковой блузки, груди ее вздымались. Лисий палантин свернулся между нами на сиденье, будто заснул, а черный пиджак своего костюма она набросила на него сверху, словно хотела защитить от холода.

– Трахни меня, – сказала она.

Мне нравится, когда богатые женщины сквернословят.

Потом мы оказались на заднем сиденье: ее черное платье было задрано, мои брюки болтались у меня на лодыжках, ее шелковые чулки мягко терлись о мои голые ноги; к крикам зверей снаружи машины прибавились крики животных внутри ее.

Потом, когда я вел машину, она большую часть времени спала, прижавшись ко мне. От нее приятно пахло: к жасминовому аромату ее духов примешивался естественный мускусный запах, оставшийся после нашего совокупления.

В какой-то момент, полусонная, она сказала:

– Ты бы хотел работать у меня постоянно?

– Что?

– Я, правда, могла бы использовать тебя в качестве телохранителя, водителя, шефа безопасности... я бы хорошо платила тебе, Нейт.

– Ну, э...

– И дополнительные льготы будут.

– Да ладно тебе, Эвелин.

– Ты будешь получать в два раза больше, чем получаешь теперь, – сказала она и начала похрапывать.

Я думал об этом всю дорогу, пока мы ехали в Вашингтон, округ Колумбия. Неужели она говорила серьезно? В конце концов, у меня работа. Черт возьми, я не желаю быть наложницей мужского пола. Я коп, я детектив, а не содержанка!

– Эвелин, – сказал я на следующее утро в огромном алькове, где она обычно завтракала, отпив кофе из фарфоровой чашки, которая стоила дороже любого предмета моего имущества, – я согласен.

– Согласен на что, Нейт?

– На твое предложение. Я охотно буду работать на тебя.

Она печально улыбнулась; в это утро она показалась мне старше: хотя она по-прежнему была красивой, но выглядела на все свои годы. На ней был шелковый розовый халат, а не клетчатый купальный уродец. И на шее у нее висел бриллиант Хоупа – он насмешливо подмигивал мне. Она пила чай маленькими глотками.

– Боюсь, ночью я приняла желаемое за действительное. Я не могу оставить тебя здесь. Ты слишком опасен.

– Не суди меня по вчерашнему дню, – сказал я, откусывая намазанный маслом тост. – Я очень редко участвую в перестрелках.

– Я не об этом, – сказала она, печально улыбнувшись. – Мне было страшно, но я буду бережно хранить память об этом дне. Страх пройдет, романтика останется.

– Эвелин, если ты скажешь, я вернусь в Чикаго.

– Возвращайся в Чикаго, Нейт.

– Хорошо. Конечно.

В глазах ее блеснула грусть.

– Нейт, мой муж хочет забрать детей. А дети для меня – самое главное в жизни. Если Нед узнает о нас, о тебе и обо мне, он сможет использовать это против меня и получить детей. Он сможет выиграть судебный процесс и отобрать у меня их. Я этого не перенесу. – Она покачала головой, и по ее виду я понял, что между нами все кончено. – Мы больше не должны встречаться, Нейт.