Дюжина черных роз - Коллинз Нэнси - Страница 1

1

Нэнси Коллинз

Дюжина черных роз

«A Dozen Black Roses» 1996, перевод М. Левина

Замечание автора

Поскольку предлагаемый мир является гибридом мира Сони Блу и Мира Тьмы, возникают переходы, не соответствующие той или иной вселенной; и я пыталась состыковать их как могла лучше. Описываемые события происходят где-то после времени действия «Окрась это в черное». И еще хотелось бы отдать дань уважения вот каким произведениям: «Йохимбо», «Пригоршня долларов», «Рассвет мертвецов» и «Воины».

Город смерти

Среди тех, кого мы встречаем на улице, есть приличный процент людей, изнутри пустых. То есть на самом деле уже мертвых. И наше счастье, что мы этого не видим и не знаем. Знай мы, сколько людей фактически мертвы и сколько из них правят нашей жизнью, мы бы с ума сошли от ужаса.

Георгий Гурджиев

Я верю в детей,

Я верю в жизнь,

Но должен быть глухим, немым и слепым,

Чтобы не видеть раздора.

Лица смерти, лица смерти,

Лица смерти со всех сторон.

Тема любви в «Лицах смерти — 4»

Глава 1

Этот город основали двести шестьдесят с лишним лет назад люди, бежавшие от нетерпимости своих родных стран. Расположился город в самом устье реки — камнем добросить до той огромной бухты, что первая гостеприимно встретила поселенцев, явившихся в этот странный и новый мир. Близость города к воде вылепила его будущее, как детство лепит судьбу человека.

С самых первых дней судьбу города определяли паруса — и люди, которые бороздят волны. Ко временам Американской революции тут уже был морской порт и верфи, на причалах и улицах шла торговля, законная и не слишком. Торговые компании оседлали береговую линию, вывозя табак, муку, индиго и рыбу в Европу, а ввозя темный человеческий груз с Золотого Берега и его окрестностей.

Шли годы, и жизнь города еще теснее привязывалась к морю и впадающим в него рекам, время от времени грозящим поглотить постройки людей. Шло время, и корабли уже делались не только из дерева, а потому понадобились сталелитейные и нефтеперегонные заводы, строились броненосцы и сухогрузы паровой эры.

Шли годы, складываясь в десятилетия, в века, и город — поначалу первобытный и грубый, как все порты, — приобретал космополитический лоск. Взрослея, он приобретал вкус к более утонченным удовольствиям, рождая оперы, музеи, стадионы. От семинарии пошел выводок колледжей, потом университетов. Бывали у города взлеты и падения — пожары, наводнения, рецессии и инфляции, — но он всегда выздоравливал, как выздоравливает от лихорадок и болезней тело человека.

Паразиты-симбионты, считающие город плодом собственного успеха, порождали звезд спорта, философов, хирургов, газетчиков, государственных деятелей и поэтов. Колеса прогресса, промышленности и экономики вертелись в такт, не заедая, не скрежеща зубчатыми передачами. У города было и прошлое, и будущее.

Но тут пришло настоящее.

Сорок лет назад обитатели внутреннего города стали покидать булыжные мостовые и грубые дома своих предков ради просторных и зеленых обиталищ в его пригородах. И вскоре остались лишь те, кто был слишком беден или бездеятелен, чтобы съехать. Район стал загнивать, и рабочий класс сменился рабочей беднотой.

Прошло еще десять лет, и колеса прогресса и промышленности провернулись снова. Прогресс технологий снизил необходимость в грубой силе. На верфях появилась механизация, не отстали от них сталелитейные и нефтеперегонные заводы. Все меньше становилось работы для необразованных и неквалифицированных.

Двадцать лет назад нефтяное эмбарго взметнуло цену на нефть от двух до тридцати двух долларов за баррель. Американцы, не имея возможности позволить себе и дальше ездить на жрущих бензин детройтских машинах, набросились на импорт. Резко упал спрос на отечественную сталь. Смазка для колес прогресса высохла, и шестерни оглушительно заскрежетали, рассыпая снопы искр. Докеров и кораблестроителей, сталеваров и нефтяников увольняли пачками. Даже образованным стало трудно найти себе достойную зарплату, когда инфляция приравняла диплом колледжа к свидетельству об окончании средней школы. Целые кварталы города пустели и рассыпались.

Пятнадцать лет назад федеральное правительство урезало помощь для бедных и необразованных жителей, застрявших в городах. Город бросили — пусть сам разбирается с грядущими годами запустения коммунальных служб, забытых и заброшенных. Экономика, бывшая индустриальной, сменилась экономикой услуг. Выпускники колледжей оглядывались по сторонам в поисках работы по специальности, а тем временем стряпали гамбургеры и меняли скатерти. Нищие и безработные угрюмо смотрели на «вольво» и «БМВ» биржевиков, банкиров и риэлторов, заезжающих к ним в трущобы в поисках кокаина. Уровень преступности взлетел до небес. Коррупция проникла всюду. Банды росли, расширяли свои территории, и все ожесточеннее становились войны за землю. И где-то в этих жарких битвах гангстеров с автоматами получил смертельную рану сам город.

Города — они живые. Они рождаются и растут, мужают и стареют. Иногда даже умирают. Но они в отличие от органических существ, созданных из плоти и крови, жил и костей, не знают, что мертвы. Симбионты, кишащие в трупе, зачастую твердо намерены продолжать подобие жизни, когда сама жизнь города давно отлетела.

И Город Мертвых стал самым крупным из червяков, кормящихся останками.

Мало кто из живущих в городе людей знает, что есть такой сектор, которого — по мнению избранных руководителей — просто нет. Его нет на карте города. Ни патрульные машины, ни пожарники, ни «скорая» не заезжают в заброшенный район возле реки. Из темных переулков и кривых улиц часто слышны призывы о помощи, но редко кто на них откликается — и не без причины, потому что здесь — гниющее сердце живого когда-то города. И где же еще собираться детям ночи, как не в городе, который сам уже стал живым трупом?

* * *

Неизвестная шагнула из темноты на Улицу-Без-Названия, задумчиво оглядела древние кирпичные здания, неровные булыжники мостовой, фонарные столбы девятнадцатого века и молча кивнула. Она попала правильно.

«Затейливые» фонарные столбы могли бы вызвать у несведущего туриста иллюзию какого-то торгового центра в стиле яппи, но такая иллюзия продержалась бы не дольше секунды. Кучи гниющих отбросов в устьях переулков, изможденные пепельные лица обитателей свидетельствовали, что в здешних краях «Крабтри и Эвелин» не открывали магазинов.

И все же для района, который формально не существует, Улица-Без-Названия была на удивление оживленной. Хотя почти все витрины были закрыты щитами, горстка бодегас обслуживала постоянный поток одиноких мужчин и женщин.

Неизвестная остановилась перед витриной, вглядываясь в потемневшие коробки с хлопьями и банки детского питания с истекшим сроком годности, воздвигнутые как баррикада от любопытных глаз. Что бы там ни продавали внутри, но явно не бакалею.

Внимание ее привлекло какое-то движение и вспышки неона в конце улицы. Она направилась в ту сторону, поглядывая осторожно на затемненный выход переулка, где что-то хныкало, или мяукало, или шелестело, как высохшая листва.

Посередине квартала расположились пара баров и винная лавка — единственные, кажется, процветающие предприятия в округе. Один был веселый бар под названием «Данс макабр», на вывеске — змея с прыгающим неоновым языком на руках у женщины. Напротив — бильярдная под названием «Стикс». Перед каждым заведением кучковалась группа молодых людей, одетых в цвета своих банд. Они топтались у поребрика, злобно переглядываясь через булыжную мостовую.

Неизвестная остановилась, чтобы разглядеть этих молодых людей повнимательнее. Они разговаривали друг с другом, пили виски из литровых пакетов, курили вонючие самокрутки. Из-за пояса торчали рукоятки пистолетов. Обе группы были примерно равны и состояли из смеси парней белых, черных и коричневых — что удивительно, учитывая склонность города к неофициальной сегрегации.