Ты – лучший - Мэй Сандра - Страница 31

…и наткнулись на жуткий, остекленевший взгляд выкаченных глаз мертвеца. Изо рта Боско темной лентой хлестала почти черная, густая кровь, заливала белую сорочку, уходила в землю.

– Джон… Боже… Что с ним?..

– Не понимаю. Наверное, что-то вроде апоплексического удара?

– Что у него… с рукой?

Джон осторожно усадил Морин и приблизился к трупу. На откинутом в сторону, страшно, почти втрое распухшем запястье отчетливо виднелись две алые точки.

Ярарака, маленькая красивая змейка, убивает свою жертву за семь секунд.

Джон помог Морин встать, быстро содрал через голову рубашку и заботливо надел ее на девушку. Схватил Морин за плечи и заглянул в залитые слезами сине-зеленые глаза.

– Он… сделал тебе больно? Если он хоть что-то…

– Нет, Джон, нет! Он не успел… Ты опять появился вовремя… Господи, Джон… Я так люблю тебя!

– Морин, светлая королева, ведьма ты моя рыжая, не плачь, слышишь?! Все закончилось. Все закончилось навсегда! Больше никто, ни один человек на свете не посмеет даже дерзко взглянуть на тебя, потому что ты моя женщина, слышишь? Ты моя жена, Морин! И я люблю тебя!

– Джон, я…

– Не надо! Все! Теперь все будет хорошо.

Резкий насмешливый голос прозвучал, словно удар бича:

– Ага. Все будет хорошо, как в сказке. Они жили счастливо и умерли в один день.

– Тюра!!!

На безупречных губах пузырилась слюна. В безупречно зеленых глазах плескалось пьяное безумие. Холеные пальцы с безупречным маникюром сжимали перламутровую рукоятку крошечного дамского пистолетика.

– Что Тюра?! Да, я Тюра Макфарлан! Я должна быть хозяйкой этого дома! И я должна быть твоей женой!

– Тюра, ты много выпила сегодня, успокойся…

– Успокой свою рыжую потаскуху, Джон Карлайл! А меня не надо успокаивать. Я спокойна. Я всегда спокойна. Я лучше всех. Тюра Макфарлан лучше всех…

Пистолет плясал в ее руках, а потом Морин увидела, что дуло, маленький черный глаз смерти, смотрит прямо в грудь Джону, прямо на белый страшный шрам…

Она словно со стороны услышала свой вопль «Не-ет!!!» и метнулась между Тюрой и Джоном.

Выстрел прозвучал как-то несерьезно, словно детская хлопушка взорвалась, однако Морин повалилась на землю как подкошенная. Джон с воплем прыгнул на Тюру, та в панике вскинула пистолет, но могучие руки уже схватили ее… Однако Тюра была сильной, а безумие удесятерило ее силы. Скользкая от пота рукоятка ходила ходуном, Джон это чувствовал и потому боролся с Тюрой всерьез. Потом раздался еще один выстрел, и тело Тюры неожиданно осело в его объятиях. Джон в ужасе разжал руки. Тюра медленно опустилась на траву, с глубоким удивлением глядя на растущее посреди ее белого платья алое пятно.

– Странно… совсем не больно… как глупо вышло… надо… было… тебя… Джон… люблю…

Тюра Макфарлан закрыла глаза и тихо умерла.

Джон шатаясь подошел к лежащей на траве Морин. К ним уже бежали люди, слышались встревоженные крики, но он словно оглох.

Медленно опустился на колени рядом с Морин. Осторожно приподнял рыжую голову, положил на колени. Бережно распахнул рубашку, удивляясь, что не видно крови…

На груди Морин О’Лири переливался из багрового в бирюзовый роскошный синяк, а в самом его центре виднелся вдавленный в кожу так, что вокруг выступила кровь, маленький комочек серо-желтого металла. Впрочем, теперь было ясно видно, что это настоящее золото. Пуля попала в одну из бусин и срикошетила, на прощание отполировав и оплавив мягкий металл, и теперь золотой кружок сиял посреди разноцветного синяка, что с эстетической точки зрения выглядело очень красиво. Морин медленно открыла глаза и тут же закашлялась.

Потом хрипло выдохнула:

– Джон Карлайл! После такой насыщенной приключениями жизни я повешусь в Лондоне от тоски прямо на Трафальгарской площади, поэтому я приняла решение и выхожу за тебя замуж. Будь добр, попроси Каседас, чтобы она сама зажгла нашу Летнюю Рождественскую Пинию…

С этими словами она вновь закрыла глаза и погрузилась в блаженное небытие.

Сельва. Два с половиной месяца спустя

В Доме На Сваях празднуют двойной праздник. Джону Карлайлу исполнилось тридцать пять лет, а Морин О’Лири с этого самого дня носит его фамилию.

В Доме На Сваях очень шумно, потому что помимо ранчеро, индейцев, родственников и друзей его наводнили высокие рыжеволосые постоянно смеющиеся люди с журчащим ирландским акцентом, и в данный момент один из них (дедушка Кулан) танцует настоящую ирландскую джигу с Кончитой.

Кончита может себе это позволить, потому что за сегодняшний пир отвечают сами Морис и Гленна О’Лири, знаменитые лондонские рестораторы и по совместительству – родители невесты.

Брат невесты, Брайан, рядом с которым любому морскому пехотинцу нужно срочно прописывать усиленное питание, тоже танцует джигу и тоже не один. На одном плече у него сидит визжащая от восторга Чикита в платье подружки невесты, а на другом – смеющаяся Марисоль, и щеки ее цветут куда ярче августовских роз Каседас.

Сама Каседас Карлайл смеется и ритмично прихлопывает в ладоши, а солнце то и дело преломляется в изящном бриллиантовом кольце – это подарок доктора Алехандро Аркона. Скоро еще одна свадьба.

Новобрачных нигде не видно, потому что они сбежали от всего этого шума и гама. Сейчас они едут верхом по сельве, а вокруг них вьются бесчисленные стаи бабочек, у которых тоже брачный сезон.

Джон и Морин держатся за руки и абсолютно счастливы. Счастливы и их лошади – вороной арабский жеребец Шайтан и гнедая добродушная кобыла Ярарака.

Сельва поет влюбленным свою свадебную песню, и глаза Морин сияют от счастья и любви.

В кустах белого жасмина стоит невидимая для них старая, но статная женщина с желтыми совиными глазами. Яричанасарисуанчикуа, верховная колдунья яномами. У нее на плече сидит большой тукан с ярким желтым клювом и оттого с вечно изумленным видом. Старая колдунья бормочет себе под нос, но обращается явно к тукану:

– Вот так все и вышло. Кровь притянула кровь, а черная кровь ушла в землю. Сын Ягуара выбирал из двух светлых, и одна стала жертвой, а другая спасла его. Великий Ягуар принял жертву и больше не потревожит сельву. Сколько? Почем я знаю, глупая птица? Боги ходят своими тропами, люди – своими.

Тукан неожиданно кивает, словно соглашаясь с колдуньей, и белый жасмин разражается бурей ослепительно-белых лепестков. Потом все стихает. Сельва дремлет.

Сочная зелень леса то и дело взрывается разноцветными пятнами – это птицы взлетают и вновь рассаживаются по ветвям. Ослепительные, немыслимо яркие цветы покрывают кустарники на берегах, а Великая Река трудолюбиво несет свои серо-желтые воды к Океану. Так было и так будет.

Когда-нибудь не будет на свете ни Джона, ни Морин, ни старой колдуньи, но Река останется, останется и сельва, и, возможно, по неприметным лесным тропам однажды пробежит смеющаяся девушка, а за ней – статный юноша с горящими от любви глазами.

И пускай боги и люди ходят разными тропами – у них есть одна общая тропа, на которой однажды они неминуемо встречаются.

Тропа Любви…