Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий - Прудникова Елена Анатольевна - Страница 86

Между тем Тухачевский – это была-таки личность. И еще какая! По масштабу и яркости он вполне вписывался в созвездие персонажей того времени. В основах своих он с детства до самой смерти так и остался неизменен. Извилистый, как ствол ружья, маневренный, как асфальтовый каток, и деликатный, как мина на душманской тропе: задел растяжку – получи! Вот что позер – это верно, но при этом умный, страстный, упорный. И карьерой своей был сильно озабочен, да… но для военного это только плюс – плох тот солдат, который не хочет стать генералом.

А может быть, кстати, и не был озабочен карьерой, а она шла сама, как следствие преданности делу. Но когда говорят о том, что Тухачевский приспосабливался, что он мог вести хоть какую-то политическую игру – это просто смешно. Ну не такой был человек!

А еще это персонаж безусловно трагический. Жизнь, даже в самые жестокие времена, богата на драмы, но небогата трагедиями, ибо для трагедии требуется величие души – или хотя бы ее величина…

Нынешние времена – мелкие, и мелкие люди задают в них тон. И они, эти люди, все желают мерить по себе. Отсюда, кстати, и безумное увлечение мелкой политикой, которой прямо-таки больна наша история. Любое событие в ней рассматривается сквозь призму партийно-парламентских разборок, жизни под микроскопом в ложке воды – кто с кем против кого группируется, и прочее… и подается это так, как будто важнее ничего прямо-таки в жизни не бывает. А те времена были эпическими, и личности там были крупные, яркие, и у большинства из них на первом месте было дело. Доказательство? Да хотя бы то, что они удержались. Каких еще надо доказательств? Это первое.

А второе: все-таки трагедия – категория внутренняя. Троцкий получил по голове ледорубом, но это не трагедия, ибо можно сказать определенно: в жизни он был счастлив. Не стереотипным обывательским счастьем, а своим, особым: его жизнь ему соответствовала.

Тухачевский же недотянул до той жизни, которую избрал для себя, – а человеком он был страстным, максималистом и на процент был не согласен. Мы не зря предпослали рассказу о нем главку о Наполеоне. С самого начала карьеры его постоянно сравнивали с великим корсиканцем, и с полным основанием – именно этот человек был для него идеалом и путеводной звездой.

И для Тухачевского все могло бы быть иначе, если бы не злая звезда Бонапарта – в христианстве это называется соблазном. Идя за этой звездой, он забрался на очень большую высоту… и погубил ту жизнь, которой жил, докатился до того, что стал маршалом, который готовит поражение собственной армии. Жаль его безумно – таких всегда жаль. Но иначе быть не могло, поскольку Бог все-таки пока что хранит Россию. И то, что у него не вышло, – это хорошо. Для нас, для страны – хорошо. Для него это было трагедией.

Да и Наполеон ведь кончил не лучше. И много ли счастья он принес своей стране?

«Хочу стать генералом!»

Война для меня все!

Михаил Николаевич Тухачевский родился в 1893 году, в Москве, в небогатой дворянской семье, а вырос в Пензе, где у его отца было имение. По тем временам в его происхождении имелся серьезный изъян: мать будущего маршала была крестьянкой. Отец женился на ней по страстной любви, долго боролся за свое счастье, и первые четверо из девяти детей были незаконнорожденными. Лишь в восемь лет Михаила причислили к роду отца. Все это сказалось на его судьбе.

Мальчик с самого раннего возраста был отчаянно непоседливым, так что для него пришлось даже взять отдельную няньку – невозможно было следить одновременно и за другими детьми, и за Мишей. А когда он подрос, то был совершенно неистощим на шалости и проказы. Сестры вспоминали, что он был очень сильным и, как теперь бы сказали, спортивным: прекрасно ездил верхом, любил разные игры, а пуще всего – борьбу. Много читал по-русски и по-французски. В доме любили музыку, один из братьев, Александр, стал впоследствии пианистом. Рояль в доме был, но…

«Маленьким Михаил Николаевич мечтал научиться играть на скрипке, – рассказывала его сестра. – Но скрипку ему так и не купили, и, будучи кадетом, он достал руководство по изготовлению скрипок и по этому руководству сам сделал себе скрипку. Делал он ее только по воскресеньям, когда приходил домой… В то время у него не было никаких приспособлений, как впоследствии, все делалось примитивно. Например, обечайки он выгибал на разогретом пестике от медной ступки. Скрипка была очень быстро готова, и я не знаю, кто больше радовался, сам создатель ее или все окружающие…»[25] Вообще воспоминания родных о нем – очень светлые, теплые, проникнутые горячей любовью. И сам он тоже очень любил свою семью, всегда заботился о ней, а их ведь было много – девять братьев и сестер.

И еще: семья была атеистической, в этом духе отец воспитывал детей. Миша и тут отличался – каким-то особым кощунством. Вообще о нем нельзя говорить, если не учитывать эту неистребимую страсть к шалостям, позднее – к эпатажу. С годами она видоизменялась, конечно, но не исчезала никогда…

Но музыка музыкой, а настоящая его любовь проявилась с самого детства и прошла через всю жизнь. Тухачевский любил армию огромной, всепоглощающей любовью, со всей страстностью своей натуры. Возможно, именно в этом один из секретов его быстрой карьеры: за эту любовь, за горение сердца ему в кредит давали высокие назначения. 1918 год в этом смысле был уникальным, да и сталинское правительство любовь к своему делу ценило высоко, видя в ней залог профессионализма.

Еще в раннем детстве его впервые прозвали Бонапартом. Как-то раз двоюродный дед, генерал, спросил семилетнего Мишу, кем он хочет быть, и тот, не задумываясь, ответил: «Генералом». – «Да ты у нас Бонапарт, – засмеялся дед, – сразу в генералы метишь». Имя было произнесено, и не зря: вскоре великий корсиканец стал кумиром русского мальчика, мечтавшего о подвигах и военной карьере. И когда пришла пора выбирать дорогу в жизни, сомнений для него не было.

Отец Тухачевского, в основном из-за «неположенной» женитьбы, вопреки семейной традиции, так и не стал офицером. А Михаил, не будучи сыном офицера, с изъяном в родословной и не имея состояния, не мог рассчитывать на хорошую карьеру – не то было время на дворе. После гимназии он блестяще заканчивает кадетский корпус и в 1912 году поступает в известное, хотя и не самое престижное Александровское военное училище в Москве. Ни на что большее он, по причине происхождения, отсутствия нужных связей и семейной бедности, рассчитывать не может. А бедность была отчаянная (по дворянским, конечно, меркам) – до того, что отцу пришлось подать прошение о том, чтобы младших детей обучали на казенный счет.

Перспективы удачного назначения и дальнейшей карьеры в Александровском училище были куда беднее, чем в Петербурге, но обучать сына в столице семья бы просто «не потянула». В гимназии он учился кое-как, «прилежание – 3, поведение – 2», но в военном училище с таким отношением можно было рассчитывать разве что на какой-нибудь Урюпинский гарнизон, и Михаил становится первым и по учебе, и по поведению.

Способный к военному делу и одновременно ретивый службист, он быстро выделился из среды прочих юнкеров. Как писал его дядя, он уже тогда «был очень способен и честолюбив, намеревался сделать военную карьеру, мечтал поступить в Академию Генерального штаба». Чтобы сделать карьеру, надо было попасть в гвардию, а для начала зарекомендовать себя в училище, поскольку хороших гвардейских вакансий для выпускников Александровского училища было немного. Уже на младшем курсе Тухачевский становится портупей-юнкером, а на старшем – фельдфебелем роты.

До какой все же степени разным бывает человек и как по-разному оценивают его люди! Дома это был всеобщий любимец, душа семьи и компании. И совсем по-другому все пошло в военной среде. Начать с того, что еще в кадетском корпусе Михаил категорически не принял так называемого «пука». «Цук» – это неуставные отношения, хотя и не такие жесткие, как в Советской Армии. Во многих военных заведениях бытовал такой обычай: вновь поступивших спрашивали, как они хотят жить: по уставу или «по старым славным традициям». Тот, кто выбирал жизнь по уставу, был избавлен от «пука», но становился в среде юнкеров изгоем. Михаил выбрал устав и держался от всех особняком, очень сдержанно, несколько высокомерно. Ничего в жизни не бывает просто так – неуставные отношения в училище формируют иерархические инстинкты будущего офицера, а армия без иерархии – толпа. И в будущем у него были серьезные проблемы с иерархичностью. Проще говоря, Михаил Николаевич хамил вышестоящим начальникам (очень изысканно, по-дворянски, но все равно хамил) – и ни окружающие, ни он сам ничего не могли с этим поделать. Ну не мог он полноценно встроиться в систему! В училище над ним посмеивались, называли новоявленным Андреем Болконским – и держались в стороне.

25

Цит. по: Кантор Ю. Война и мир Михаила Тухачевского. М, 2005. С. 25.