Гриада - Колпаков Александр - Страница 16

Звезды, от которых «Урания» удалялась, представляли собой иную картину: их цвет изменялся в сторону красного конца спектра.

В течение ряда часов я наблюдал, как наше Солнце — крохотная желтая звезда в левом углу экрана — последовательно превращалась а оранжевую, красную, багровую, темно-вишневую звезду; затем оно погасло для нас потому, что стало излучать невидимый инфракрасный свет.

Самойлов пожевал губами. Я уже знал эту характерную привычку — признак сильного волнения. Еще бы! Впервые в жизни не умозрительно, а в действительности наблюдал он субсветовую картину Вселенной. Куда не взглянешь, всюду дрожат, мерцают и переливаются всеми цветами радуги небесные светила.

В свете этой величественной иллюминации мы плотно пообедали (или позавтракали, как угодно. Обычный земной распорядок суток для нас просто не имел смысла). Электронный автомат-повар готовил пищу гораздо лучше, чем шеф повар «Гранд-отеля» в Космоцентре.

Звездолет буквально пожирал пространство. Теперь мы мчались по заполненной межзвездным туманом великой Галактической дороге. Так назвали астрономы Земли орбиту, по которой движется большинство звезд, в том числе и наше Солнце, вокруг центра Галактики, завершая один оборот в двести миллионов лет. Мы давно отставили окрестности Солнца, которое плелось по той же дороге где-то позади. Его скорость — двести семьдесят километров в секунду — смешно даже было сравнивать с нашей, ибо мы вплотную приблизились к самому порогу световой скорости, к «эйнштейновскому» порогу, как скептически сказал Самойлов, намекая, очевидно, на то, что ему первому из людей дано переступить его.

Меня точно завораживала стрелка автомата — указателя скорости. Она предательски дрожала у самого индекса "С" — «Скорости света». Перейдет или нет?.. Академик тоже уже не пытался казаться невозмутимым. Он в который уж раз включал автомат, неизменно докладывающий своим нечеловеческим бесстрастным голосом одну и ту же скорость движения:

«299 795 и одна десятая километра в секунду…»

— Подумать только — нервно шептал он. — На оставленной нами Земле время течет в тысячу двести раз быстрее, чем в нашем астролете!

Значит, полчаса, проведенные нами за едой, равны двадцати пяти земным суткам. Почти месяц! Следовало, видимо, торопиться с подобными житейскими мелочами. А то как-то не по себе становится, когда подумаешь, что, вздремнув в анабиозной ванне астролета четверо суток, одновременно просыпаешь полтора десятилетия в истории Земли.

Космическая иллюминация стала угасать. Позади потухли все багровые, красные и вишневые светила. Ни единой звездочки, ни единого проблеска и светового луча. Сплошной мрак! Впереди же из невообразимой дали тускло мерцали инфракрасные звезды, ставшие видимыми благодаря все тому же эффекту Допплера. Лишь светила, пересекавшие направление движения «Урании», по временам вспыхивали голубым светом, чтобы вскоре, заалев, также исчезнуть в черноте звездной ночи. Вокруг астролета бушевали радиоактивные излучения, в тысячи раз более опасные, чем самые мощные космические лучи. Наружные бортовые ионизационные счетчики показывали предельную для их шкалы интенсивность излучений, а звуковые индикаторы, выведенные на панель управления, непрерывно трещали. Эти излучения возникали вследствие того, что астролет, мчавшийся почти со скоростью света, непрерывно сталкивался с частицами межзвездного тумана. Однако нам можно было не бояться. Десятиметровой толщины защитный экран, расположенный между нейтронитной броней и внутренней обшивкой ракеты, надежно охранял нас от радиации. Гораздо страшнее было бы теперь какое-нибудь из бесчисленных полей тяготения. Неизбежное при полете в поле тяготения искривление прямолинейной траектории «Урании» увеличило бы кажущийся вес астролета и всего находящегося в нем в десятки тысяч раз! Не помог бы никакой антигравитационный костюм.

— Нет ли на нашем пути потухших звезд или газово-пылевых туманностей, глобул? — спросил я Самойлова.

— Кто знает? Кто знает?.. — пожал он плечами.

Оба мы думали, очевидно, об одном и том же, напряженно вслушиваясь в тревожную песнь гравиметра, чудесного прибора, чувствующего поля тяготения на большем удалении от астролета. Гравиметр связан электронной схемой с роботом, управляющим двигателями торможения. Иногда ровная мелодия гравиметра повышалась — и наши сердца сжимались от страха. Но потенциал гравитации был невелик, и страх отпускал нас.

А стрелка указателя скорости продолжала издеваться над нами. Она судорожно вибрировала почти на красной черте, отмечающей скорость света. Происходили странные вещи: акцелерограф неизменно показывал, что ускорение равно одному километру в секунду за секунду, а скорость не возрастала.

«Двести девяносто девять тысяч семьсот девяноста пять и одна десятая километра в секунду», — точно смеясь над нами, повторял автомат.

— Мы настолько близко подошли к порогу скорости света, — объяснял мне Самойлов, — что в каждую следующую секунду скорость астролета возрастает на все более малую, если не сказать бесконечно малую, величину. Это и вызывает вибрацию стрелки указателя скорости, так как он не проградуирован на такое ничтожное приращение скорости, как сейчас.

Впрочем, я и сам уже догадался о причинах странного явления. Но все-таки! Ускорение-то было громадное — один километр в секунду за секунду! Наш земной опыт, логика и здравый смысл явно оказывались бессильными.

Я задал роботу программу почти на полный режим гравитонного распада. Если раньше двигатель работал бесшумно, то сейчас он издавал тонкий мелодичный звук. Все нарастая, этот звук перешел в мощное низкое гудение. По экрану кормового перископа разлилось розовато-фиолетовое сияние: начал светиться холодный поток энергии, вырывающийся из дюз.

Прошло два часа. Предательская стрелка никак не хотела шагнуть за красную черту. Решительно взмахнув рукой, Самойлов вдруг сказал:

— Включай на все сто процентов! Запаса энергии у нас хватит!

Я дал роботу соответствующую команду. Гравитонный двигатель заревел. Даже сквозь толстые защитные экраны и звукопоглощающие перегородки его гул властно лез в уши.