Воин. Возвращение - Говда Олег Иосифович - Страница 65

— Гриб нашел? Или растяжку? — проявил понимание и заинтересованность прапорщик. — То не я…

— Амфору!

— Кого? — мгновенно вскочил на ноги тот.

Похоже, Швед не прикалывался. Я не стал переспрашивать, с чем столь неприязненным у хлопца из краснодарского села ассоциируется это вполне безобидное слово, а просто нагнулся, ухватился за ручки и с некоторым усилием выставил на сруб историческую посудину. По весу и на глаз — явно больше двух ведер.

— Вот…

— Ух, ты! — захлопал глазами Мыкола. — Никогда таких здоровенных глечиков* (укр. кувшинов) не видел… Красивый, — но врожденная хозяйственность тут же взяла верх над эстетическим воспитанием. — Полный?

— Судя по весу, под пробку.

— А чего в нем?

— Я тебе что рентген? — возмутился я, продолжая играть взятую на себя роль. — Иди сюда, поможешь дотащить до нашего достархана. Там и исследуем: чего в него набухали?.. Очень надеюсь, что не оливковое масло?

— Почему? — не въехал прапорщик. — Оно ж страшенно дорогущее?

— Да? И кому ты его продавать собрался? Гоблинам?

— Тьфу, — сплюнул Швед. — Совсем запамятовал. Никак не могу привыкнуть, что я уже… того…

— Не знаю причем здесь японский адмирал* (*Хэйхатиро Того, один из адмиралов Японского флота во время русско-японской войны 1904–1905 гг.), — притворно возмущенно повысил я голос. — Но если ты, япона мать, не соизволишь переставлять свои ходули шибче, то я могу и уронить находку. Амфора тяжелая, а бревно округлое и скользкое.

Такого безобразия с пусть временно, пусть случайно, но уже вверенным имуществом прапорщик допустить не мог.

Вовремя. Уж не знаю, кто там, наверху решил в очередной раз подшутить, но мои ноги вдруг поехали вперед, словно я стоял не на лесной почве, а на зимнем катке или в луже масла на бетоне. И — если б не проворство Николая, вполне возможно, что хлебать вино нам пришлось бы прямиком из сруба. Утешало только, что колодец был неглубокий и пересох давно. Но, хвала спецназу, в лице его достойных представителей — обошлось легким испугом и громким матом.

Эммануил не подвел. Чтоб понять это, хватило сколупнуть печать. Никакого намека на дрожжи, а только густой запах винограда и… знойного лета.

— Вино? — оживился Николай. — Или духи?

Второй вариант он предложил менее воодушевленно, но и не так чтоб сильно опечаленно. Заморский парфюм, конечно, не 'Шипр' и не 'Тройной', ну так и мы — не Ален Делон. Плавали, знаем. Однажды, после суток проведенных под проливным дождем в одном х\б, только благодаря бритвенным принадлежностям избежали воспаления легких, вовремя прогрев организм изнутри 'Огуречным лосьоном'.

Так что нас голыми руками не это самое, не смутишь, как и отсутствием мелкой посуды. Душа меру знает. Даже если определенно имеется некий излишек, этих самых душ, в одном отдельно взятом индивидууме. И тем более, когда вина так много.

— Если душевно ранен,

если с тобой беда.

Ты ведь пойдешь не в баню.

Ты же придешь сюда…

— Ой, чий то кинь стойить? Що била грывонька…

— Где? — я попытался тоже узреть упомянутого Николаем коня, но в обозримом пространстве, кроме нас двоих и лежащей на боку амфоры не было никаких посторонних объектов. — Ты чего, Коля? Откуда ж здесь лошадям взяться? В этой Мрачной Роще? В лесу заколдованном?..

— В заповедном лесу, где трепещут осины… — сменил тему Швед.

— Где с дубов-колдунов, опадает листва, — согласился я с товарищем. — Зайцы в полночь траву, на поляне косили…

— Щэ нэ йдэ… — наставительно покивал пальцем Николай и прилег рядом с амфорой, присосавшись к горлышку, как к титьке.

Какое-то время я добродушно глядел на него, но потом гены, унаследованные от деда, активного борца против индивидуализма, возмутились и со словами: 'Э-э! Хорош! Оставь и мне глоточек', - я провел насильственную рокировку, и сам занял место у горлышка.

Процесс подготовки объекта до нужной кондиции, достаточной для подселения сознания переходил в завершающую фазу.

* * *

— Хорошо, что мы отключились раньше, чем успели все вылакать… — исполненный радостного оптимизма голос Шведа вернул меня к реальности. Вообще-то, мог и подождать. Призванная в мой сон его воспоминаниями, Анечка как раз согласилась исполнить стриптиз, с вполне возможным продолжением банкета. По горизонтали, четыре буквы… Тем боле, утро после попойки не то событие, приход которого хочется ускорить. Хотя, если отбросить эмоции и вычленить суть, то не все так плохо…

Я открыл глаза и, стараясь не делать резких движений, сел. Перестраховщик вы, батенька. Кроме вполне понятного и ожидаемого сушняка, никаких отрицательных ощущений не наблюдалось. Голова казалась, легкой и вполне вменяемой. Да, выдержанное вино, не бакалейная бормотуха.

— Так там почти тридцать литров было. Скажи, тебе приходилось когда-нибудь присаживаться к столу, имея три ведра вина на двоих?

Швед призадумался.

— Не-а. С ведром самогона — было однажды. С канистрой пива — тоже, а вот вина больше трехлитровой банки зараз никогда не получалось. У нас его тоже делают, да бабы прячут.

Можно было продолжить эту занимательную тему, но поскольку в большой семье клювом не щелкают, а Николай именно в такой и рос, мне следовало поторопиться.

— Я понимаю, что инстинкт прапора могуч, но заповедь: делится с ближним своим, гораздо древнее.

Не отрываясь от амфоры, Швед что-то невнятно пробормотал. А потому мне, как и вчера, пришлось применить силу. Кстати, а вчера ли? Что-то я потерялся во времени. Неплохой довесок, к пространственному переносу.

Какая только чушь не лезет в похмельную голову. И совершенно правы были древние, утверждавшие 'In vino veritas'. Ну, вот — еще пара глотков и можно будет вслед за Гамлетом вскричать: 'На кой нам ляд сосуд, коль нет вина в сосуде?'

— Слышь, Николай, а ты вообще себя как чувствуешь? — вспомнил я причину, по которой, собственно, и затевалась пьянка.

— А что?

— Николай, я понимаю, что просто отвечать на поставленный вопрос, как бы ниже собственного достоинства. Но очень тебя прошу, не виляй.

— Да шо ты ко мне прицепился? — возмутился прапорщик. — Кто здесь со звездочками на погонах? Может мне еще смирно стать и по всей форме доложить?

'Горбатого и могила не исправит. Тем более что, 'концы поэтов отодвинулись на время'.

— Мы договаривались, что ты впустишь к себе чужое сознание? Не забыл?

— Так это когда было, — отмахнулся Швед. — Я думал: ты о чем-то другом спрашиваешь. А с Владом у нас полное взаимопонимание. Он хлопец правильный и субординацию понимает. Не то что некоторые… Кстати, а если нас теперь двое, то чтоб двойной разум задурманить, сколько выпить придется?

— Сейчас, размечтался, — пырхнул я, в отместку за субординацию. — В лучшем случае, полуторная норма. Это, если я в своем тезке не ошибся и у него мозги не из того же, положенного по штатному расписанию прапорщикам, облегченного полевого образца.

И пока Швед переваривал информацию, поспешил отвлечь его обходным маневром.

— А что у тебя из снаряжения имеется?

— Автомат, четыре снаряженных рожка, пригоршни две насыпом. Эфка* (граната Ф-1) и два 'яйца'. Штык-нож, баклага. — И все? — не поверил я Николаю, прекрасно зная его запасливость.

— Да я ж не в отпуск вещички собирал, — пожал плечами тот. — Ты же помнишь: мы тогда, по существу, прогуляться вышли, а не в рейд…

Но я упрямо продолжал смотреть ему чуть выше правой брови. Самый раздражающий взгляд. Вроде и в лицо человеку смотришь, а глазами не встречаешься. Вроде, как подозреваешь его в чем-то…

Швед тотчас заерзал на срубе, а потом хлопнул себя по лбу.

— Не, ну ты точно как моя матушка. Та пока все с отца не вытащит, нипочем не отстанет. Я и забыл, а теперь вспомнил. Две 'синеглазки*' (*шашки со слезоточивым газом, на основе хлорпикрина) в кармашке рюкзака. Они ж ничего не весят, я их и не выкладывал ни разу. Теперь точно все.