Превращение - Стивотер Мэгги - Страница 42

Потом мне вспомнился Виктор — как он смотрел на меня, скорчившись на полу в сторожке, человек и волк одновременно. Моя вина.

Мне вдруг подумалось, что я полная противоположность своему отцу. Потому что я достиг невиданных высот в разрушении.

Я протянул руку и до упора выкрутил кран с холодной водой. На миг вода сравнялась по температуре с моим телом, и я почувствовал себя невидимкой. А потом она стала ледяной. Я чертыхнулся и подавил первое побуждение выскочить из ванны.

Кожа немедленно покрылась мурашками, так стремительно, что ее даже защипало, и я запрокинул голову. Вода потекла по шее.

Давай. Превращайся.

Но вода была недостаточно холодной, чтобы вызвать превращение; единственным результатом стала боль в животе и подкатившая к горлу тошнота. Я выключил душ ногой.

Почему я все еще человек?

Я ничего не понимал. Если причиной превращений была наука, а не магия, они должны подчиняться определенной логике. Однако же новоиспеченные волки превращались каждый раз при разной температуре… это противоречило всякой логике. Я не мог увязать в единое целое Виктора, безостановочно превращавшегося из человека в волка и обратно, безмолвно наблюдавшую за мной белую волчицу, надежно заключенную в свою волчью шкуру, и себя самого, слоняющегося по дому в ожидании превращения. Я кое-как обтерся полотенцем для рук, которое висело у раковины, и принялся шарить по шкафам в поисках какой-нибудь одежды. В конце концов я подобрал себе темно-синюю фуфайку с надписью на груди и какие-то джинсы, которые были мне великоваты, но хотя бы не падали. Все время, пока был занят поисками, я не переставал думать, один за другим перебирая возможные варианты.

Может быть, Бек ошибся и превращения на самом деле вызваны не изменением окружающей температуры. Возможно, она служит лишь катализатором. В таком случае механизм превращения может запускать что-то еще.

Мне нужна была бумага. Я не мог думать, если не удавалось записать свои мысли.

Я сходил в кабинет Бека за бумагой, прихватив заодно и его ежедневник, и уселся за столом в гостиной с ручкой в руке. В тепле я немедленно пригрелся и разомлел; мне вспомнился обеденный стол в родительском доме. Каждое утро я усаживался за него с блокнотом для записи идей — эту мысль мне подкинул отец — и делал домашние задания, писал тексты для песен или просто заметки о чем-то интересном, что видел в новостях. Это было давно, когда я еще верил, что мне суждено изменить мир.

В памяти всплыло лицо Виктора с полузакрытыми глазами — он тогда впервые попробовал какую-то очередную таблетку счастья. Лицо матери, когда я послал их с отцом к черту. Бесчисленные девицы, которые, проснувшись, обнаруживали, что провели ночь с призраком, потому что я к тому времени успевал отбыть, пускай и не во плоти, в очередное путешествие к вершинам кайфа. Прижатая к груди рука Энджи, когда я признался, что изменял ей.

О да, мир я изменил. Еще как!

Я раскрыл ежедневник и принялся пролистывать его, не вчитываясь, лишь бегло проглядывая записи в поисках зацепок. Попадались короткие заметки, которые могли оказаться полезными, но сами по себе были бессмысленными.

«Сегодня я нашел мертвую волчицу. Незнакомую. Пол сказал, что она прекратила превращаться четырнадцать лет назад. Вся морда у нее была в крови. Запах от нее шел просто ужасный». Еще: «Дерек превращался в волка два часа, несмотря на жарищу. Мы с Ульриком весь день ломали над этим голову». Еще: «Почему Сэму выпало так мало лет, намного меньше, чем всем остальным? Он лучший из нас. Почему жизнь так несправедлива?»

Я уткнулся взглядом в руки. Под ногтем большого пальца до сих пор оставалась запекшаяся кровь. Вряд ли она могла пережить превращение, и потом, в таком случае она была бы на шерсти, а не на коже. Значит, кровь попала туда уже после того, как я стал человеком. За те неизвестно сколько минут, когда я уже получил обратно свое человеческое тело, но еще не стал Коулом.

Я положил голову на стол; разгоряченной коже дерево показалось ледяным. С ходу разобраться с логикой превращений не получалось. Но даже если бы мне это удалось — даже если бы я выяснил, что на самом деле заставляет нас превращаться в волков и обратно и что в это время происходит с нашим разумом, — какой в этом смысл? Ну, останусь я волком навсегда. И весь этот труд только ради того, чтобы сохранить жизнь, которую я все равно не запомню? Жизнь, которая не стоит того, чтобы ее сохраняли?

Я по опыту знал, что существуют более простые способы избавиться от сознательных мыслей. И знал один такой способ, который неизменно срабатывал и который у меня до сих пор не хватало духу испробовать.

Как-то раз я заговорил об этом с Энджи. Это было еще до того, как она меня возненавидела. Я бренчал на синтезаторе, вернувшись из своего первого турне, где весь мир, полный возможностей, расстилался у моих ног, как будто я был королем и завоевателем одновременно. Энджи еще не знала о том, что я изменял ей в турне направо и налево. А может, и знала. Я прекратил играть и, не снимая руку с клавиш, сказал ей:

— Я тут думал, не покончить ли мне с собой.

Энджи не подняла даже головы, сидя на старом диванчике, который мы притащили в гараж.

— Да, я догадывалась. Ну и что ты надумал?

— Я вижу в этом одни сплошные плюсы, — отозвался я. — И только один минус.

Она довольно долго молчала, потом произнесла:

— Зачем ты вообще заговорил об этом? Хочешь, чтобы я бросилась тебя переубеждать? Так единственный человек, который может тебя в чем-то убедить или разубедить, это ты сам. Ты же у нас гений, сам знаешь. Так что все это просто рисовка.

— Брехня, — сказал я. — Мне действительно нужен был твой совет. Ладно, проехали.

— И что ты ожидал от меня услышать? «Ты же мой парень, так что давай кончай с собой поскорее. Это же такой простой выход». Да, именно так я бы тебе и сказала.

В памяти у меня всплыл очередной гостиничный номер и очередная девица по имени Рошель — кстати, больше я ее не видел, — которая послушно стянула с меня штаны, потому что я так ей велел. Я закрыл глаза и предался самоуничижительным воспоминаниям.

— Не знаю, Энджи. Не знаю. Ничего я не думал. Я просто высказал то, что было у меня на уме, понимаешь?

Она прикусила кулак и на миг уставилась в пол.

— Ну ладно. Искупление. Это главный минус, который приходит мне в голову. Ты покончишь с собой, и все. Этим ты запомнишься людям. И потом ты попадешь в ад. Ты еще в него веришь?

Мой крестик я потерял где-то в дороге. Цепочка порвалась, и он остался валяться где-нибудь в туалете на заправке или в постели в каком-нибудь гостиничном номере, а может, достался в качестве сувенира кому-нибудь, кому я вовсе не собирался его отдавать.

— Угу, — кивнул я, потому что в ад до сих пор верил. Вот относительно рая у меня имелись некоторые сомнения.

Больше я с ней о самоубийстве не заговаривал. Потому что она была права: единственным, кто способен убедить или разубедить меня совершать его, был я сам.

31

С каждой минутой мы оказывались все дальше и дальше от Мерси-Фоллз и всего, что имело к нему отношение.

Ехать было решено на машине Сэма, потому что она была дизельная и с меньшим пробегом, но Сэм пустил меня за руль, зная, что я люблю водить. В проигрывателе до сих пор стоял один из моих дисков с Моцартом, но я переключила его на альтернативную рок-радиостанцию, которую предпочитал Сэм. Он захлопал глазами от неожиданности, и я немедленно возгордилась, что начинаю постигать его язык. Может, я продвигалась вперед и не с такой скоростью, как он в понимании меня, но все равно была довольна собой.

День выдался погожий и ясный, в низинах дорогу затягивала полупрозрачная дымка, которая, однако, начала рассеиваться, как только солнце поднялось над кронами деревьев. Из динамиков медовым голосом пел под гитару какой-то парень; его манера пения напомнила мне Сэма. Сэм закинул руку на спинку моего сиденья и легонько пощипывал меня за шею, негромко подпевая словам. Несмотря на небольшую ломоту во всем теле, я не могла отделаться от ощущения, что в мире все идет совершенно правильно.