Балаустион - Конарев Сергей - Страница 100

100

– Эй, разойтись! – закричал Пирр.

– Прекратить, живо! – вторил Лих-Коршун.

Их не слышали. Возбужденные, пьяные боем, взбесившиеся горожане и сами вопили, как стая голодных ворон.

– Бей! Хлещи их!

– Проклятые!

– Римлянам нас продали? Получай, падаль!

– Смерть Агиадам!

Один, растрепанный муж лет сорока, с подбородком, покрытым густой многодневной щетиной, упражнялся в оскорблениях на Арсионе:

– Эй, шельма похотливая! Шлюха сопливая! Раздвинь ноги, сука, щас я тебе засуну по самую глотку! – небритый потрясал толстым заостренным колом, по всей видимости, выдранным из какого-то палисада.

– Засовывай осторожно, а то как бы я не обрубила тебе ненароком мужской признак, образина! – злым смешком отвечала Арсиона, крутанув спату в сверкающей шипящей «мельнице».

– Чего стои-им? А ну, разом! Возьмем их! – истерично завопил кто-то, не видный с того места, где находился Леонтиск. Однако афинянин узнал голос – тот самый, что призвал к нападению на Агиадов, спровоцировав весь этот хаос.

– А-а-а! – заорала толпа, бросаясь на «белых плащей».

– Проклятье, вперед! – выдохнул Леонтиск, расталкивая спины пассивных участников действа, выражавших сочувствие нападавшим криками и улюлюканьем, но не торопившихся подставляться под мечи Агиадов.

Кто-то заверещал, коротко и надрывно, захлебнулся криком, и через мгновенье принялся причитать, истерично и монотонно:

– Убили, да что же это, убили, сволочи…

Леонтиск схватил очередного ретивого горожанина двумя руками за одежду и отчаянным рывком отбросил с дороги. Кинулся в образовавшийся проем, увидел небритого, ухитрившегося борцовским захватом обхватить Арсиону сзади, и теперь, пыхтя, пытавшегося повалить девушку на землю. Наверное, чтобы воплотить в жизнь угрозу насчет «по самую глотку». Раскрасневшись, задыхаясь, Паллада неловко, насколько позволяли стянутые противником руки, размахивала мечом, не давая никому больше приблизиться.

– Попалась, шлюха! Попалась, сука! – торжествующе ревел небритый.

Девушка пыталась стряхнуть его с себя, пнуть ногой по колену, но это ей не удавалось, все силы уходили на то, чтобы удержаться на ногах.

– Эй, урод, отпусти ее! – сын стратега шагнул вперед, но его опередил Эвполид. Рискуя жизнью, он, согнувшись, прошмыгнул под мечом Арсионы, выпрямился и нанес небритому прямой удар кулаком в переносицу. Тот хрюкнул и, выпустив девушку, шатаясь, отступил на несколько шагов. Арсиона подняла замутненные бешенством глаза.

– Благодарности не надо! – проворно отскочил назад Эвполид. – Эй, я хороший!

Скользнув по нему ничего не выражающим взглядом, девушка молниеносно развернулась и с хрустом впечатала носок кожаного сапога-эндромида меж ног обидчика. Небритый с коротким, тут же оборвавшимся воплем переломился пополам, его глаза выпрыгнули из орбит, а рот застыл в разверстом беззвучном крике.

Леонтиска передернуло – он представлял, каково сейчас бедняге. Отвернувшись, сын стратега заметил Леотихида. С разбитым кровоточащим носом, в разорванном плаще, Рыжий яростно мотал из стороны в сторону двух повисших у него на руках энергичных мужей, третий, скача вокруг, норовил треснуть его тростью. Одновременно двое подростков из толпы бросали в младшего Агиада камнями. На заднем плане Полиад, наступив ногой на свой выбитый из рук меч, ожесточенно обменивался зуботычинами с верзилой, бывшим на голову выше и в два раза шире в плечах.

Проклятье, где же царевич? Леонтиск снова упустил его, увлеченный сценой схватки Арсионы и небритого. Впрочем, Пирр тут же нашелся слева. Совместно с Энетом и Лихом он, ругаясь, оттаскивал озверевших горожан от очередного распластанного на мостовой стражника.

– Команди-ир! – закричал Леонтиск. Эврипонтид поднял голову.

И совершенно не вовремя. Не попавший в Леотихида булыжник величиной в кулак мелькнул в воздухе и с силой ударил царевича под ключицу. Это стало последней каплей. Кровь прилила Пирру к лицу, его бочкообразная грудь вздулась от хлынувшего в нее воздуха.

– ВСЕМ ОСТАНОВИТЬСЯ! – от этого оглушительного рева, казалось, треснул воздух. Леонтиск читал у римских авторов, что от крика полководца Гая Мария приседали кони. От вопля Пирра лошади наверняка попадали бы на спину. Но так как лошадей вокруг не было, а были лишь люди, существа куда менее нежные, то они только ошалело застыли на месте, обратив изумленные взгляды в сторону источника жуткого звука. Это выглядело, как будто Пирр выкрикнул волшебное заклинание, так мгновенно и буквально было его действие.

– Немедленно прекратить! – развивая успех, рявкнул царевич, уже, правда, не так громко. – Ваш гнев справедлив, люди, но прошу – перестаньте. Поберегите себя, расходитесь по домам. Сейчас же!

Волшебство продолжало действовать: спартанцы не спеша, зачастую не отказывая себе в удовольствии от души пнуть ближайшего лежащего стражника, начали растекаться с агоры. Снова зазвучали крики:

– Пирра – в цари! Ура!

– Долгие лета Эврипонтидам!

– Щенки Агиса – долой!

– Расходитесь, расходитесь! – продолжал увещевать их Пирр. – Тебе, элименарх, тоже лучше пойти домой. И не покидать дворец своего брата без лишней нужды. Видишь же – народ тебя не любит…

– Ты за все ответишь, пес. Жаль, не мне… В последний раз веселишься, покойничек! – процедил сквозь зубы Леотихид. Слизал кровь с губы, демонстративно повернулся, сделал «белым» знак уходить.

Леонтиск и Лих обменялись мгновенными взглядами.

– Эй, что ты сказал? – вспыхнув, шагнул Леотихиду вслед Коршун. Арсиона и Полиад тут же развернулись, положив руки на рукояти мечей.

– Стой, Лих, дружище, – рука царевича ухватила товарища за плечо.

– Ты слышал, командир? Он…

– Я слышал. Пусть идет.

Коршун отступился, и сам осознавая, что сейчас от Леотихида им ничего не добиться. Элименарх оглянулся, одарил Пирра ненавидящим взглядом, сделал резкий, не оставляющий сомнений жест в районе шеи. И пошел прочь. Его телохранители, по пути собирая тех из своих, кто был не в состоянии самостоятельно подняться с земли, поспешили следом. Народ, оживленно обсуждая произошедшую баталию, продолжал потихоньку расходиться, за исключением самых активных сторонников Эврипонтидов, которые, встав плотной кучкой, продолжали громко выкрикивать здравицы и благие пожелания в адрес Пирра. Сам царевич отошел к старшим товарищам, Эпимениду и Никомаху, убеждавшим в чем-то седовласого геронта Полибота. Сын стратега с удовлетворением отметил, что Эврипонтида неотступно сопровождают Аркесил и Энет.

– Леотихид все знает, – Леонтиск повернулся к товарищам, все еще пораженный сделанным открытием.

– Ха, знает! Да он в деле, руку даю на отсечение! – ощерился Коршун.

– Не удивлюсь, – пожал плечами Тисамен. – Хотя на Рыжего это не похоже. Нанимать убийц не в его стиле, он скорее сам возьмется за меч…

– Точно. Парень на вид – вылитый головорез-наемник. Не зря эта красотка, Паллада, выбрала его, – вздохнул Эвполид. И добавил в сторону, только для Леонтиска:

– Но какова она, а? Огонь! Видел, как она врезала по яйцам этому, с щетинистым рылом?

Еще бы не видеть. Леонтиск ухмыльнулся: небритый до сих пор валялся на земле, судорожно сжав руками промежность. Искры только-только перестали сыпаться у него из глаз, и гримаса боли на лице бедолаги стала постепенно уступать место выражению опасного бешенства. Подошли друзья небритого, крепкие мужи средних лет, и помогли ему подняться на ноги.

– Пожалуй, пора уходить! – взял друга под руку Леонтиск. План по приключениям на сегодня был явно перевыполнен.

– Э? – не понял тот.

– Нужно рассказать командиру, что мы нашли Гранию, – нашелся сын стратега, увлекая товарища за собой.

Папирус хрустел в дрожащих сухих пальцах. Шепот, срывающийся, горячечный, тоже дрожал.

Новость печальную, люди, вам Феб златокудрый вещает:Матери Войн роковая пора наступает. Причина —Власть над народами, сладостной боги ее сотворили.Алча ее, полководцы великие рати поднимут.Балаустион распустится, красный цветок разрушеньяГрянет погибельным часом, жестокой прольется бедоюВспыхнет огнем, разойдется чумой и оплатится щедроКровью великой, страданьями, голодом, смертью.О, благие олимпийцы!Жребий у сына изгоя – стать камнем, влекущим лавинуЧто погребет государства, поднимет державы иныеГордость надменную свергнет и силою большею сломитНесправедливую силу, что вечною быть собиралась.