Балаустион - Конарев Сергей - Страница 175

– Ты дрыхнуть? – вполголоса поинтересовался у Галиарта Феникс.

– Угу, – кивнул сын наварха. – Пожалуй.

– Давай, – Феникс махнул рукой в сторону пустой шконки. – Не забудь, что с полудня – твоя очередь. Я тебя разбужу.

– Возьми плащ, – не отрывая взгляда от покатившихся костей, Тисамен протянул руку назад, стащил со спинки стула шерстяной трибон и бросил Галиарту. – Из двери дует.

– Благодарствую, – улегшись на покрывавшую шконку истертую циновку, Галиарт отвернулся к стене, на которой талантливой рукой были выцарапаны полтора десятка картинок обнаженных жен и мужей. Их позы были продуманно разнообразны, хотя изображали, в общем-то, одно и то же. Чтобы прогнать тут же нахлынувшие сладкие ассоциации, вызвавшие мгновенное затвердение в паху, Галиарт крепко зажмурил глаза, тщательно завернулся в плащ и приказал себе уснуть.

Капитан оказался прав: к вечеру на горизонте выросли черные кручи критского берега, а на закате их встретили две биремы и отвели в порт Кидонии. Геронт Мелампод, Пирр и их сопровождающие поднялись на палубу. «Навсикая» медленно шла за передней биремой, нацелившись в узкую горловину между защищавшими вход в бухту Кидонии молами. Концы молов венчали башни-маяки, идентичные, как близнецы-великаны. Сейчас, в сумеречную пору, в глазницах великанов горели желтые огни. Зрелище было впечатляющее.

Галиарт помотал головой. Он видел Близнецов не первый раз, но сегодня они выглядели особенно эффектно. Отец бы, наверное, высмеял его восторг, и принялся бы рассказывать о колоссе Родосском или Фаросской башне Александрии – величайших маяках мира. Хвала богам, грозный родитель, искушенный в морских странствованиях, далеко сейчас, и он не испортит Галиарту удовольствия от путешествия. Каждому – свое, хе!

А вот Леонтиска Галиарту не хватало; сын наварха привык к обществу афинянина и сейчас скучал по нему. Примешивалась и некоторая доля тревоги за легкомысленного товарища: от скуки Леонтиск был вполне способен пренебречь предостережением друзей, выйти в люди и попасться в руки ищеек царя. Галиарт горячо надеялся, что этого не случится. Последний месяц и без того принес немало горя…

Триера, хлюпая веслами, миновала маяки и вслед за ведущей биремой повернула направо. Вся бухта, насколько хватало взгляда, была усеяна причалами и кораблями: от громадных и грозных пентер и крутобоких зерновых транспортников до утлых, в четыре весла, рыбацких барок. Защищенная твердью молов от гневного океана, бухта давала судам возможность зимовать на воде.

Протяжный вой трубы заставил оба нижних ряда весел втянуться в чрево корабля. «Навсикая» продолжала идти на верхних. Бирема, указывавшая путь, просигналила фонарем. Ага, вот и причал. Широкий, из черных, источенных морем, массивных, словно слоновьи ноги, сосновых бревен. На причале забегали-засуетились люди, пока еще слабо различимые из-за сумерек и расстояния.

Сильная рука хлопнула Галиарта по спине, заставив вздрогнуть от неожиданности.

– Великие боги, ну вот я и прибыл на Крит. За отцом! – желтые глаза Пирра сверкали. – Неужели это свершилось?

– Свершилось, командир, – ухмыльнулся в ответ Галиарт. – То-то государь Павсаний будет рад!

– Ха, он восемь с лишним лет ждал этого момента! Я, скажу тебе по секрету, иной раз боялся, что он не доживет, захиреет от отчаяния, – Пирр тряхнул черной гривой. – Но он дождался! И теперь все будет по-другому! Все изменится!

– Только бы сейчас ничего не случилось, – осторожно проговорил Галиарт. – Это письмо… царь сообщил, что ему угрожает опасность…

– Меня это тоже гнетет, – нахмурил густые брови Эврипонтид. – Но отец жив. Я… почувствовал бы, если бы с ним что-то произошло. Ты не представляешь, как меня бесит невозможность оказаться на месте скорее. Всю дорогу едва сдерживался, чтобы не начать бегать по палубам и лупить гребцов палкой, чтобы шевелились поживее. Клянусь молнией Зевса! Эх, только бы судьба не вздумала вновь посмеяться над нами…

– Да услышат тебя боги, командир.

Царевич еще раз хлопнул товарища по плечу и отошел к другому борту перекинуться парой слов с геронтом. Старик Мелампод, обвисшими морщинистыми щеками напоминавший дряхлого пса, сильно страдал от морской болезни, и по этой причине все время путешествия провел в своей каюте на корме корабля.

– Эй, скручивай, мать-перемать! – донеслось сверху.

Галиарт задрал голову. Матросы, повиснув на снастях, проворно убирали вырывающийся, словно живой, парус. За этим с любопытством наблюдали два баклана, усевшиеся на край корзины впередсмотрящего. Еще несколько бакланов и чаек, лениво шевеля крыльями, витали над реями. Плавно и как бы нехотя, едва отталкиваясь веслами от воды, «Навсикая» шла к причалу. На нем уже столпились сошедшие из биремы встречающие, наверняка из морских военачальников критского флота.

– Лови-и! – с носа полетел первый швартов. Кто-то из островитян ловко поймал его на лету, засуетился, потянул.

Из-под ног снова послышался протяжный вой кларнета. Повинуясь команде, оставшиеся весла триеры дружно поднялись, на мгновенье зависли параллельно воде, словно перепончатые крылья какой-то кошмарной птицы, затем с грохотом поползли внутрь. Корабль продолжал медленно двигаться благодаря инерции и натяжению перекинутых на пристань канатов. Все ближе… Сердце Галиарта, как всегда в подобные моменты, учащенно забилось. Уже различимы лица встречающих критян и мелкие детали их одежды. Вот борт «Навсикаи» с дрожью и скрипом заскользил по валику – выступающему продольному бревну, отполированному не одной сотней кораблей. Державшие швартовы, упираясь ногами в настил, подтянули тяжеленный корабль к пирсу, крепко принайтовали, завязали хитрыми морскими узлами.

Все. Приплыли.

Ночь лакедемоняне провели на постоялом дворе. Вполне приличном, на взгляд Галиарта: на ужин подали жаркое, превосходно приготовленную фаршированную рыбу, несколько морских салатов, нежнейшие булочки и вино никак не менее чем трехлетней выдержки. Для высоких гостей отвели весь второй этаж. У сына наварха была редкая возможность провести ночь на настоящей кровати с периной и белыми простынями, но он ей не воспользовался. Одна из девиц, прислуживавшая за столом, – как потом выяснилось, племянница хозяйки заведения, – столь откровенно строила ему глазки, что он не сдержался. Лакедемонянки предлагали ему свои прелести вовсе не так охотно, как красавчикам Леонтиску и Аркесилу, и потому грех было не воспользоваться случаем. Высказанное вполголоса предложение пойти прогуляться девица восприняла с энтузиазмом. Как и следовало предполагать, прогулка закончилась в какой-то тесной каморке за кухней, на скрипучей и, похоже, нередко используемой для подобных развлечений кровати. Галиарт с удивлением осознал, что слегка озверел от воздержания, и постарался наверстать упущенное. На протяжении этой ночи он попытался вспомнить – и испробовать – все те позы, что нацарапала вдохновенная рука безвестного, но очень пылкого моряка на стенке кубрика над шконкой. Девица стонала так неистово и громко, что молодой воин в конце концов почел за лучшее заглушать эти вопли затяжными поцелуями. Учитывая сложную «конфигурацию» некоторых поз, это было не так-то просто сделать. Но Галиарт старался и остался собой доволен.

С первыми лучами следующего дня на постоялый двор заявились Эпименид и гиппагрет Иамид, получившие известие о прибытии делегации из Спарты. Вместе с ними прибыл царевич Дион, старший сын царя Полидора Критского и наследник престола Кидонии. Среднего роста, лет тридцати с лишним, с аккуратно подстриженной бородкой и завитыми волосами, он производил впечатление человека мягкотелого и никчемного. И только приглядевшись, можно было заметить ум и волю, таившиеся в глубине его темных глаз.

– Голосом моего родителя, царя Критского Полидора Птолемаида, приглашаю вас быть гостями Большого дворца, – Дион поклонился, причем так ловко, что было непонятно, кому предназначается этот поклон – геронту или Пирру.

– От имени совета старейшин и народа Спарты благодарим тебя, – ответил чинным поклоном геронт Мелампод.