Возвышающий обман - Кончаловский Андрей Сергеевич - Страница 68

И все же понимание Авраама как отца иудейства, христианства и мусульманства помогает нам осознать, что все три религии рождены одной. Он не укладывается ни в одну из них, ни во все три, вместе взятые. Авраам не иудей, не христианин, не исламист, он просто человек, доверивший себя Богу, и в этом для нас пример. Дух Авраама есть выражение безусловного доверия Богу.

В мире уже давно говорят о необходимости примирения, но процесс этот чрезвычайно сложен: тысячелетиями формировались в умах людей, в их взглядах предубеждения, толкующие иные религии как абсолютное зло. Единение надо готовить. Из христиан православные непримиримы более всех. Униатская церковь давно приняла в себя протестантов и католиков, они служат службы в тех же храмах. Православным до подобного далеко. Хорошо хоть, они вернули в лоно церкви раскольников.

По радио «Свобода» недавно очень красиво вспомнили об Алесе Адамовиче. Выступая на митинге на Манежной площади, он сказал, что предлагает сохранить Мавзолей Ленина. Сделав паузу, добавил: из него надо сделать музей сданных партийных билетов. Я представляю, какое колоссальное впечатление оставлял бы этот музей, доверху набитый партийными билетами. Те, кто публично сжигали свои партийные билеты и отрекались от прежнего Бога, доказывали этим прежде всего слабость своей веры, как прошлой, так и нынешней. Они легко могут поменять концепцию жизни и стать яростными адептами того, что предавали анафеме вчера.

Мне гораздо человечески ближе поведение Алеся Адамовича и тех, кто не отреклись от старых убеждений. Они вызывают у меня уважение. Человек может изменить прежнюю концепцию жизни, может поклониться новому богу, но вовсе не обязательно сжигать то, чему поклонялся, и кланяться тому, что сжигал. Когда человек поклоняется новым богам, не сжигая старых, уважая их, это для меня лишь свидетельство крепости его веры. Вера истинная не требует надругательства над былыми кумирами.

Все мы задумываемся о будущем, спрашиваем себя и других: что же будет? Но, если честно, мы вряд ли всерьез хотим знать будущее. И даже если хотим, то все равно не верим тем, кто задним числом оказался прав, чьи предсказания сбылись на деле. Это знание не идет нам впрок. И то, что я здесь скажу, вряд ли пойдет кому-то на пользу. Если мои прогнозы сбудутся, все равно поправить что-то будет поздно; если не сбудутся, то тем более. Да и вряд ли кто будет читать эти строки даже через пятьдесят лет. Количество читающих людей будет сокращаться, особенно в странах, подвергшихся массированной атаке электронных средств.

Говоря о будущем мира, задумаемся о нем с трех волнующих нас сторон. Будет ли война? Куда будет двигаться Россия? Куда будет двигаться человечество?

Понимаю ведь, что все здесь сказанное ничего, кроме скуки и раздражения, у тебя, мой читатель, не вызовет, а все-таки так и тянет поделиться с тобой мыслями о будущем. Итак, начнем с Родины.

Что касается России, то анализ происходящего в ней, как правило, связан с некой абстрактной моделью, не привязанной к реальности, к российской культуре и религии.

Есть такая популярная телепередача – «Человек и закон». Казалось бы, закон – вещь вполне объективная. Это некоторое логическое построение, обусловливающее обязанности, предписывающее, что можно, что нельзя и как должно быть. Как и всякое логическое построение, закон абстрактен. А человек не абстрактен. Один и тот же закон разными людьми интерпретируется по-разному. Люди разные, у них разные темпераменты, характеры. «Человек и закон» – слишком общо. Лучше бы говорить «русский человек и закон» или «китайский человек и закон», «шведский человек и закон». Тогда слова обретают смысл: речь уже о конкретном темпераменте, конкретном менталитете.

Одни темпераменты к закону относятся более свободно, другие – более жестко. Очень уважают, очень чтят закон евреи. Когда еврейское отношение к закону соединяется с протестантским, как это случилось в Америке, засилье закона становится устрашающим. Доходит до абсурда. Главной фигурой в обществе стал адвокат.

В России к закону всегда относились без уважения. Нельзя объяснять это отсутствием культуры: культура в России есть, глубокая, ей уже тысяча лет. Другое дело, что российская культура не включает в себя законопочитания, как культура протестантская или конфуцианская. К закону у нас отношение эмоциональное (что свойственно и многим другим странам), потому и сила закона весьма относительна. Но раз человек к закону относится легко, то и закон пишется так, чтобы его не могли выполнить. Либо законы делаются с огромным запасом на будущее, либо так, чтобы любого можно было обвинить в их несоблюдении. Для взятки ситуация идеальная. Взяточничество в России процветало всегда и будет процветать еще Бог знает как долго, сколько бы с ним ни боролись. Даже путем смертной казни, как то в нашей истории случалось. Отношение к законам как законодателей, так и тех, кому они адресованы, в принципе одинаковое.

Почему же при такой вольности отношения к закону у нас такая истовая религия? Ведь религия – это в принципе тоже закон. Невольно закрадывается мысль, что русский человек так истов в вере именно потому, что не уважает законов. В том числе и Божьих законов. Он грешит постоянно, с утра до вечера. На что при этом надеется? На прощенье.

В рассказе Лескова «Чертогон» есть замечательный характер – купец. Он гуляет по-страшному ночь напролет, поит гулящих девок и лошадей шампанским, творит черт-те что, зная, что в шесть утра поедет в церковь бить Богу поклоны, замаливать грехи. Русскому человеку нужен прощающий Бог. «Я еще немного погрешу, а потом пойду замолю грехи». Такова психология нации.

Вера помноженная на темперамент дает в разных нациях разные результаты. Есть и вполне умеренные мусульмане – сунниты, они вполне миролюбивы.

Так чего же нам ожидать в России? Борьба с коррупцией, да и вообще с нарушением закона в странах пассионарных, может вестись только путем устрашения. Без очень сильных силовых институтов в государствах подобных России невозможно построение сколь-нибудь стабильного общества.

Недаром Столыпин, убитый накануне принятия очень серьезных решений, утверждал, что либерализация законов в России может происходить только при ужесточении режима. У крестьянской ментальности либерализация законов ассоциируется со слабостью власти, а слабость власти провоцирует анархию. Как в школе: только учитель вышел из класса, тут же поднимается тарарам, все чувствуют свою безнаказанность. Китай пошел на либерализацию законов, но при этом ужесточил власть. Когда закон соблюдают, его узду можно ослабить. Американцы говорят: для быстрой езды нужна уверенность в тормозах. Все структуры, поддерживающие порядок, призванные не допустить энтропии общества – полиция, налоговая полиция, армия, – должны быть очень сильны. Тогда можно позволить и либерализацию, в том числе экономическую.

У нас же произошла либерализация законов с параллельным развалом силовых структур. Никто ничего не боится. Хорошо еще, что русские все еще живут в XVI веке, а не организованы в классы. Вероятны только стихийные восстания, не способные всколыхнуть всю страну, тем более она столь огромная. Если бы правительство, подобное российскому, оказалось у власти во Франции, вся страна прекратила бы работу и пришла в Париж. Но мы в другой исторической эпохе. Происходящее в Москве мало задевает рядовых россиян...

Недавно в «Таймс» я прочитал статью о том, что в принципе сращивание политической власти с предпринимательской энергией – феномен, очень свойственный Азии и объясняющий стремительность экономического роста Юго-Восточной Азии. Да, подобное сращивание открывает огромные возможности для коррупции, но аналитики считают эту связь выгодной для обеих сторон; особенно она подходит для азиатской авторитарной традиции. Правительства в этих регионах редко следуют идеалам прав человека, столь значимым на Западе. С энтузиазмом, со страстью осваивая западный стиль капитализма, народы этих регионов далеки от борьбы за права человека не в силу лени или нечуткости к современным веяниям, а просто потому, что людям (в массе своей) здесь эти права не нужны.