Птица войны - Кондратов Эдуард Михайлович - Страница 36

— Ты хочешь увести ее из племени, друг Хенаре? Скажи, ты думал об этом?

Генри встал с циновки и подошел к Тауранги. Их взгляды встретились и замерли, не уступив.

— Да, я думал об этом, друг Тауранги, — твердо ответил Генри.

Сын вождя опустил голову. Тронув Генри за плечо, он сказал:

— Давай сядем, друг Хенаре.

Они уселись лицом друг к другу.

— Скажи, Хенаре, — задумчиво проговорил Тауранги, поглаживая рукой пушок на подбородке. — Ты уже не хочешь жить с маори, да?

Грустная усмешка тронула губы Генри.

— Я хочу жить с твоим народом, друг Тауранги. Но, наверное, это невозможно. Люди твоего племени не хотят признавать меня своим.

— Это Раупаха!..

— Нет, друг, не только Раупаха, — покачал головой Генри. — Нгати смотрят на меня, как на чужака…

Он опять усмехнулся. Глаза Тауранги сузились.

— Так слушай же, друг Хенаре, — жестко сказал он, и Генри показалось, что он слышит голос Те Нгаро. — Ты хочешь стать маори, и я верю тебе. Ты будешь настоящим нгати, это я говорю, Тауранги. Но, прыгая через ручей, не останавливайся на полпути. Все наше должно стать твоим, друг Хенаре, или ты бесславно погибнешь меж двух скал. Оставайся — и мы украсим тебя почетной татуировкой и дадим тебе в жены красивейшую из девушек, даже если она невеста сына Те Нгаро. Никто из маори не посмеет назвать тебя чужаком. Уходи — и мы не станем удерживать тебя, рожденного среди пакеха. Но уйдешь ты один. Уйдешь навсегда.

Тауранги замолчал. Скулы его напряглись, ноздри подергивались.

Генри не ответил. Перед глазами у него стояла смеющаяся Парирау. И все же он не в силах был сейчас сказать: «Да, остаюсь». Вчерашние кошмары мучали его.

— Друг Хенаре! — Тауранги легко коснулся его колена. — Ты мог бы стать большим вождем у маори. Ты умен, честен и смел. Что ждет тебя у пакеха?

«В самом деле, что ждет меня на ферме отца? И разве лучше было в Манчестере? В Окленде? Неужели прозябать всю жизнь? А ведь хотел помочь им, просветить умы и сердца… — думал Генри. — Он назвал меня честным и смелым. А я… Я просто трус, которого перепугал дикарь Раупаха. Что же, смириться и всю жизнь презирать себя?»

Он поднял голову.

— Я буду с маори, Тауранги. Пусть делают татуировку. Чем скорее, тем лучше.

Вот о чем говорили на рассвете сын Те Нгаро и желтоволосый пакеха.

Месяц прошел с того памятного разговора. Сегодня наступил день, который четко разграничит жизнь Генри Гривса на две части. Сегодня в полдень на площади начался один из самых священных для маори обрядов — обряд татуировки. С утра рабы и женщины принялись готовить пищу в огромных количествах: празднество в честь важного события будет продолжаться больше недели. Варили кумару, запекли в камнях земляных печей дюжину свиней, сняли с шестов самые длинные веревки вяленой рыбы.

Генри стоял в толпе и, поеживаясь, наблюдал за мастерской работой Те Реви Тамура — опытнейшего в деревне татуировщика. Он уже смирился с мыслью, что через несколько часов его лицо и тело покроются синими спиралями. Они навсегда отрежут ему путь назад, в цивилизованный мир. Сейчас Генри занимал сам процесс: его удивляла уверенная точность, с какой мастер наносил витиеватый рисунок на лицо молодого нгати, лежащего перед ним.

Это была лишь подготовка. Отложив мягкий уголек, Те Реви Тамура вытер ладони и протянул руку к разложенным перед ним на циновке острым гребешкам из рыбьих костей. Выбрав нужный, татуировщик приставил его к скуле юноши и примерился. Затем взял веслообразный молоточек из дерева и быстро стукнул им по прижатому к коже резцу. Брызнула кровь. Молодой воин вздрогнул всем телом, но не проронил ни звука. Повторяя нанесенный углем рисунок, тохунга нанес еще один прокол чуть выше, к глазу, стер с лица кровь и, отложив инструменты, принялся осторожно втирать в ранку темную жидкость, похожую на чернила. Генри знал, что эту краску приготовляют из сажи, получаемой при сжигании кусочков каури на листьях кустарника ти.

Но вот тохунга взялся за татуировку носа. Видимо, эта операция была особенно болезненной — воин глухо застонал.

Неожиданно на площади пронеслись глухие удары сигнального гонга.

Боевая тревога!

А на сторожевых вышках во весь голос распевали часовые:

О воины крепости, поднимайтесь,

Иначе вы погибнете!

Но я здесь, на страже,

Стерегу, высматриваю, пронизываю даль взором,

Подобно тому как на зазубренных скалах

Сидит морской ястреб

И высматривает свою добычу.

Скоро солнце

Поднимется, пылая, над миром…

Тревога была не напрасной: в полумиле от засеянных кумарой полей нгати расположился бивуаком отряд английских солдат.

ГЛАВА ПЯТАЯ

рассказывающая о том, как Генри стал маорийским лазутчиком

Больше часа заседал военный совет в доме собраний. Разведчики, посланные к подножью холма, заметили среди солдатских мундиров сюртуки правительственных чиновников, и сомнений не осталось: британская королева посягала на земли нгати. Губернатор решил перейти к прямому насилию. Видимо, неудачный визит землемера и Типпота убедили его, что добром о продаже земли с Те Нгаро не сговоришься.

Верховный вождь был уверен, что сегодня чиновники не станут обмерять поля своей жадной деревянной ногой. Пакеха будут ждать вождей племени для переговоров. Они думают, что королевские войска заставят нгати стать уступчивей. Если же переговоры кончатся ничем, они все равно сделают вид, что сделка состоялась. Нацарапав несколько крючков на белом листе, пакеха вобьют свои колышки по углам полей и уйдут. Им все равно, возьмут маори или не возьмут оставленную плату — одеяла, топоры, ящики с гвоздями. С этого дня пакеха из Окленда будут считать землю нгати своей. А всякое посягательство на нее будут рассматривать как объявление войны.

Те Нгаро знал, что в последние годы так уже не раз бывало на Аотеароа — и на Южном, и на Северном островах. Самые плодородные участки скупались у маорийских племен за бесценок, независимо от того, подписывали их вожди договор у реки Ваитанги или были его противниками. Перед ним стоял выбор: стиснуть зубы и торговаться с пакеха, чтобы вырвать у них на десяток топоров больше, или вышвырнуть их со своей территории, что означало войну.

Ни то ни другое не устраивало вождя. Он решил выждать.

Как и все остальные, Генри с нетерпением ждал на площади окончания военного совета. В глубине души он радовался, что очередь к тохунге не дошла до него: не так уж часто человеку приходится принимать столь ответственные решения. Тем более когда ему всего-навсего семнадцать лет.

Когда из священного дома собраний вышел Торетарека, сотни людей, заполнивших площадь, затаили дыхание. Но смуглое лицо было непроницаемым.

— Пусть войдет тохунга Хенаре, — только и сказал Торетарека. Пропустив вперед Генри, он снова завесил полог над входом.

Едва пакеха вошел в дом, послышался голос Те Нгаро:

— Ты можешь сесть, тохунга Хенаре.

Садясь на циновку у самого порога, Генри отметил, с каким напряжением следят за ним глаза участников совета. Здесь было десять или двенадцать человек. Они расположились чуть сзади верховного вождя. В их застывших позах Генри почудилось что-то зловещее.

— Друг Хенаре! — заговорил Те Нгаро. — Сегодня мы дадим тебе возможность доказать, можем ли мы называть тебя так — «друг Хенаре». Мы не знаем намерений незваных пакеха, что с оружием пришли на наши земли. Мы догадываемся, да. Но мы хотим знать все, прежде чем решать судьбу нгати. Помоги нам, друг Хенаре.

Те Нгаро умолк. Никто из присутствующих так и не шевельнулся: все, даже Раупаха, с ожиданием смотрели на Генри.

— Что я должен сделать, вождь? — стараясь сохранять спокойствие, спросил Генри.

— Одежда пакеха висит на шесте в твоем доме, — тотчас последовал ответ. — Сними плащ маори, надень на себя одежду, которую носил до прихода к нам. Мои воины покажут тебе путь. Ты придешь в лагерь пришельцев, не вызвав подозрений. Узнай, с чем пришли эти люди. Пойми, чего они хотят. И вернись до наступления ночи, чтобы помочь нам решить справедливо и мудро.