Классическая драма Востока - Гуань Хань-цин - Страница 57

57

Вишкхамбака

Капалакундала

Властителю сил в окружении сил [62]вездесущих, Властителю сильных, которые в нем пребывают, Властителю сведущих, истинный путь находящих, Тебе, обитающий в сердце и в жилах, победа! Вот теперь, В средоточии жизненных сил сокровенный, ты в облике Шивы Явлен лотосом сердца мне, слитой с тобой, так что я прилетела, Пять начал подавив, духом верным в шестнадцати жизненных силах, Силой мысли моей безо всяких усилий грозу обгоняя. И при этом: Наслаждение мне доставлял в поднебесье Этот яростный лязг с неумолчным трезвоном, Потому что в полете гремит и трезвонит Ожерелье мое: черепа с бубенцами.

А также:

На север, на юг и на запад волосья мои на лету развевались. Бубенчик, болтаясь на посохе, взвизгивал дико на все мирозданье. Полотнища ветер трепал, в исступленье хлестал он бегучие тучи. Огни задувал, черепа задевал он, в глазницах пустых завывал он. (Прохаживается, всматриваясь и принюхиваясь.)

Здесь, неподалеку, у дороги на кладбище, где сжигают трупы, стоит храм Каралы, — доносится оттуда дым погребальных костров, несущий запах чеснока, изжаренного на протухшем масле из семян нимбы. Тут мне и надлежит, по повелению наставника Агхорагханты, все сделавшего, чтобы с помощью заклинаний обрести волшебную силу, приготовить то, что нужно для принесения жертвы [63]. Вот что он мне говорил: "Доченька Капалакундала, сегодня блаженной Карале должны мы принести обещанную раньше жертву — красавицу из красавиц, живущую как раз в этом городе". Вот я и ищу ее.

(С любопытством всматриваясь.)

Но кто это, суровый и прекрасный, со вздыбленными волосами, с мечом в руке вступает на кладбище? Кто ж это? Телом он темен и бледен, как синий застенчивый лотос; Шествует он, как плывет над землею заоблачный месяц. Левая только рука, позабыв дерзновенно смиренье, Мясом прельщает людским, человеческой кровью прельщает.

(Всмотревшись.)

Да это Мадхава, сын приятеля Камандаки, торгует человечьей плотью. Зачем он здесь? Пусть его. Займусь-ка я желанным делом. Уже настал урочный час. Смотрите-ка:

Кругом наподобие черных цветов расцветают исчадия мрака; Земля погружается в зыбкую глубь, словно падает в бездну глухую; И в темных чащобах темнеет, сгущается сумрак во мрак непроглядный, Как будто ползет, надвигаясь клубами зловещими, дым отовсюду.

(Выходит.)

Конец вишкхамбаки

Входит Мадхава в том виде, в каком он описан в вишкхамбаке.

Мадхава

Ах, обнять бы прекрасную мне, испытать бы мне хоть на мгновенье Страсть в объятиях сладостных этих, которые даже в мечтанье Несказанно блаженною близостью вдруг зачаровывать могут На мгновение, так что сказаться нельзя сокровенному чувству. Да хорошо бы Целовать ненаглядное сладкое ушко, Целовать ее грудь, где моя плетеница И поныне, наверное, благоухает, Жемчугами ничтожными пренебрегая. Но пока, увы, до этого далеко. Но вот чего хотел бы я сейчас, так это увидеть ее лицо. Бестелесным самим облюбованный, лик ее виден во мраке, Порожденный сиянием юного месяца, праздник для взора, Порождающий страсть, порожденный наитием Страсти небесной И в сердцах ненасытных людских порождающий столько блаженства!

Но только, по правде говоря, если я ее и увидел бы, ничто б не изменилось. Ведь то и дело на память мне приходят наши прежние встречи: тревожат сердце мысли о совершенстве ее красоты и рождают ее образ. Беспредельность помыслов о любимой словно бы созидает ее присутствие в моей душе.

Видно, в сердце моем воцарилась она и в душе растворилась, Отраженная, неискаженная, преображенная мыслью, Возлелеяна, к сердцу приклеена, памятью в сердце зашита, Словно стрелами — всеми пятью! — дивный образ привил мне

Манматха.

За сценой слышен шум.

(Вслушиваясь.)Как мерзко кладбище и эта толчея нечистых духов! Ведь здесь

Тьма, которую не пересилить печальным кострам погребальным, Чьи бессильные проблески, правда, заметней во тьме вездесущей. С визгом, с плачем, со всхлипами, с воем кишат омерзительным роем

Вурдалаки во мраке: на игрище мчится и мечется нечисть.

Пусть их! Но должен я к ним обратиться. (Кричит.)Эй вы, кладбищенские жители! Вы, упыри, веталы, духи злые [64]!

Эй, налетайте, хватайте! Кто человечины хочет, Свежей, нетронутой вовсе Кровопролитным оружьем [65]?

Снова шум за сценой.

Каково! Лишь только я крикнул, и все кладбище, черное от углей, загудело ужасающе громовым и неясным ревом злых духов и ветал, то там, то сям меняющих мгновенно свое об лично! Вот диво —

Даже в небе великое множество духов: отвратные рожи Разевают зубастые рты, изрыгают зловонное пламя; Извиваются в корчах тела, увиваются друг подле дружки. Мельтешат брови, бороды, зенки, волосья пучками сполохов.

Да что!

Налетают, как волки голодные, в воздухе жалобно воют, Человечину, чавкая, жрут, полусгнившие клочья сдирают С костяков, сухожильями только скрепленных под кожею черной. Эти кости берцовые, кажется, пальм длинностволых длиннее.

(Осмотревшись вокруг, смеется.)Но что за дикие у них повадки!

Вот эти

Долговязые духи с пещерами ртов, Где трепещут, во тьме затаясь, языки. Так в деревьях пожарами выжжены дупла, Где гнездятся громадные хищные змеи.