Новая жизнь. Божественная комедия - Данте Алигьери - Страница 15

15

XXX

После того как благороднейшая Госпожа отошла от века сего, остался названный город весь словно бы вдовым [97]и лишенным всего достоинства; и вот я, все еще плача в осиротевшем этом городе, написал старейшинам страны [98]нечто о состоянии его, взяв началом слова пророка Иеремии, которые гласят: «Quomodo sedet sola civitas…» [99]Говорю же я это к тому, чтобы иные не удивлялись, отчего привел я его выше как вступление к новому предмету, идущему затем. Если же кто-нибудь захотел бы упрекнуть меня в том, что я не пишу здесь слов, которые следуют за теми, уже приведенными, то оправданием мне служит то, что с самого начала моим замыслом было писать не иначе, как языком народным; вот и вышло бы, что если бы я написал слова, следующие за теми, что приведены, — все латинские, — то было бы это чуждо замыслу моему; подобного же мнения, знаю, держится и мой первый друг, которому я пишу это, то есть что писать это я должен не иначе, как на языке народном.

XXI

После того как глаза мои несколько выплакались и были так истомлены, что не могли уже дать исход грусти моей, я задумал попытаться дать ей исход в нескольких горестных словах; и поэтому я решил сочинить канцону, в которой, печалясь, размышлял бы о Той, из-за кого стала губительницей моей души столь великая скорбь; и я начал тогда канцону, которая начинается: «Устали очи, сердцу сострадая…». А для того чтобы эта канцона, когда дочтут ее до конца, казалась одинокой, словно вдова, [100]я дам ей подразделенья прежде, нежели напишу ее самое; [101]и так же отныне буду делать и впредь. Я говорю, что в этой злосчастной канцоне три части: первая есть вступление; во второй я размышляю о Ней; в третьей — я нежно обращаюсь к канцоне. Вторая часть начинается так: «Сияет Беатриче…»; третья так: «Канцона моя горькая…». Первая часть делится на три: в первой — говорю о том, что влечет меня говорить; во второй — говорю, кому хочу я говорить; в третьей — говорю, о ком хочу говорить. Вторая начинается так: «Но помню я…»; третья так: «Хочу в слезах…». Потом, когда говорю: «Сияет Беатриче…» — я размышляю о ней; и этому отдаю я две части: сначала говорю о причине, по которой была она взята; затем говорю, как другие оплакивают ее уход; начинается же эта часть так: «Прекрасную покинув плоть…». Эта часть делится на три: в первой — говорю, кто не оплакивает ее; во второй — говорю, кто оплакивает ее; в третьей — говорю о моем состоянии. Вторая начинается так: «Но скорбь, и воздыханья…»; третья так: «Меня страшат…». Потом, когда говорю: «Канцона моя горькая…» — обращаюсь к этой канцоне, указывая ей, к каким доннам надлежит ей идти и пребывать с ними.

Устали очи, сердцу сострадая, Влачить тоски непоборимый гнет, Напечатлевший знак на них сурово. И, тяготу свою избыть желая, Что к смерти с каждым днем меня влечет, Хочу я вздохам предоставить слово. Но помню я, что надлежит мне снова, Как в дни, когда мадонна между нас Жила, о донны, — к вам мой стих направить, Его лишь вам представить, Чтоб низкий слух не восприял мой глас; Хочу в слезах пред вами Ту восславить Что на небе укрыла облик свой, Любовь в тоске оставивши со мной. Сияет Беатриче в небе горнем, Где ангелы вкушают сладость дней; Она для них покинула вас, донны, — Унесена не холодом тлетворным, Не зноем, умерщвляющим людей, Но благостью своей непревзойденной. Ее души, смиреньем напоенной, Вознесся свет к высоким небесам, И возымел желание Зиждитель Призвать в свою обитель Ту, на кого возрадовался сам. И помысел исполнил Повелитель, Зане он видел, что юдоль сия Не постигает благости ея. Прекрасную покинув плоть, благая Ее душа, всемилости полна, [102] В пресветлом месте славно пребывает. Кто слез не льет, о Дивной размышляя, Тот сердцем камень, в том душа грязна. Тот благостыни никогда не знает, Тот помыслов высоких не вмещает, Пред тем сокрыт навеки лик ея. Вот отчего не ведал он рыданья! Но скорбь, и воздыханья, И смерти зов, и тягость бытия Изведал тот, навек влача терзанья, Кому душа вещала в некий час, Кем Та была и как ушла от нас. Меня страшат жестокие томленья, Когда приводит мысль на тяжкий ум Ту, по которой сердце так страдает: И я прошу у смерти избавленья И чувствую такую сладость дум, Что тотчас цвет лицо мое меняет. Но лишь мечта желанное являет, Ко мне беда со всех сторон спешит, И я в смятенье мужество теряю И облик вновь меняю, И с глаз людских меня уводит стыд; Но только лишь в сиротстве возрыдаю Пред Беатриче: «Вот тебя уж нет!» Как слышу с выси ласковый ответ. Унынье слез, неистовство смятенья Так неотступно следуют за мной, Что каждый взор судьбу мою жалеет. Какой мне стала жизнь с того мгновенья, Как отошла мадонна в мир иной, Людской язык поведать не сумеет. Вот отчего, о донны, речь немеет, Когда ищу сказать, как стражду я. Так горько жизнь меня отяготила, Так радости лишила, Что встречные сторонятся меня, Приметив бледность, что мне лик покрыла. Одна мадонна с неба клонит взор, И верю: благ мне будет приговор. Канцона моя горькая, иди же В слезах туда, где донны и девицы, Кому твои сестрицы Веселие привыкли приносить. Ты ж, чей удел — дитятей скорби быть, Тщись, сирая, в чужой семье ужиться. XXXII

После того как сочинена была эта канцона, пришел ко мне некто, кто, соответственно степеням дружбы, приходился мне другом тотчас же следом за первым; и он был столь связан родством с Преславной, что никого ближе у нее не было. И после того как он побеседовал со мной, попросил он меня сочинить ему что-либо для одной донны, которая умерла; при этом он притворствовал в своих словах, чтобы казалось, будто он говорит о другой, которая действительно недавно умерла; я же, заметив, что говорит он только о Благословенной, обещал сделать то, чего хотела от меня его просьба. И вот, пораздумав об этом после, решил я сочинить сонет, в котором я выразил бы некоторую печаль, и отдать его этому моему другу, дабы показалось, что именно для него я его сочинил. И тогда я сочинил сонет, который начинается: «Придите внять стенаниям моим…». В нем две части: в первой — зову верных Любви, дабы они вняли мне; во второй — повествую о моем злосчастном положении. Вторая начинается так: «Когда б они в груди моей…».

вернуться

97

XXX

…остался названный город весь словно бы вдовым… — Реминисценции уже цитированного «Плача Иеремии».

вернуться

98

…написал старейшинам страны… — Мнения расходятся о том, как следует понимать слово «terra», — как город, страну или землю. Составление письма, адресованного владыкам мира, в качестве литературного упражнения не было бы чем-то необычайным во времена Данте, но, вероятнее, это оборот речи, навеянный библейскими образами.

вернуться

99

…взяв началом слова пророка Иеремии, которые гласят: «Quomodo sedet…»— Сохранилось одно письмо Данте (от 1314 г.) с таким же началом и написанное также по-латыни. То же послание, о котором говорит Данте, не дошло до нас, если и было написано.

вернуться

100

XXXI

Стр. 60. …для того, чтобы эта канцона… казалась одинокой, словно вдова… — Вновь персонификация — и на этот раз наиболее далеко идущая — литературной формы. Уподобление вдове — все тот же образ из Иеремии.

вернуться

101

…я дам ей подразделенья прежде, нежели напишу ее самое. — В тех немногих случаях, когда Дайте особенно заботится о непосредственном эмоциональном впечатлении своей поэзии, он предпосылает стихам «подразделение»: здесь ему хочется усилить настроение печали, оставленности, «вдовства».

вернуться

102

Стр. 61. …всемилости полна… — Собственно, «благодатная» — слова, которые приличествуют только в обращении к деве Марии (из католической молитвы «Ave, Maria, gratia plena» — «Радуйся, благодатная Мария»).