Начало конца комедии (повести и рассказы) - Конецкий Виктор Викторович - Страница 43

43

– Жалость какая, что ракетные пистолеты "Вери" с вооружения торговых судов сняли, – сказал я. – Был бы здесь ракетный пистолетик, я тебе, Фаддеич, прямо в лоб ракетой бы запузырил.

– И не об этом ты сейчас думаешь! – воскликнул Пескарев с глубоким убеждением. – Думаешь: и как я его, мудреца такого, раньше-то не раскусил, характеристику на него соответствующую куда надо не послал, как это я протабанил? Поздно, Петр Иванович, мы теперь с тобой задами друг к другу повернули и – пошла дистанция увеличиваться! Да и по закону у меня все, по закончику! Чешите себе, – как это ихний полицай выразился? – чешите себе пониже спины битыми бутылками, а Пескарев жить без нас начинает!

– Ну, Пескарев, ну, почтеннейший, ну, уважил! – сказал я. – Только теперь помолчи, хватит, тошнит меня, прямо с души воротит.

– Совершенно справедливо на этот раз изволите из себя вылезать от злости, Петр Иванович, совершенно справедливо! А мне, извините, точку надо на карту положить – вахта кончается. Мы, Пескаревы, свое маленькое дело всегда до дна исполняем, со всей точностью – как денежки считаем, так и дельце маленькое, жалкое точно исполняем, чтоб и никакой наставник не прицепился! И тебе, Петр Иваныч, ко мне не прицепиться!

Он торжествовал, как торжествует премированный литератор, обладающий той счастливой степенью бездарности, когда после получения премии он уже никаких сомнений в своей талантливости не испытывает и сыпет эпопеями на полную катушку для пользы родины и человечества.

Я медленно спустился в шикарную каюту с двумя кроватями и полутораметровой "Аленушкой", раздумывая о том, что вот первый раз в жизни мне повезло и я встретил великого человека. Ибо только великий человек способен строго и непреклонно десятилетиями следовать в практике за своей философией, за собственными предсказаниями. Абсолютное большинство людей на словах и в мыслях умеют далеко и точно предсказывать, но поступают не так, как это их собственное точное предсказание требует, а по воле обстоятельств и сторонних мнений, а Пескарев всю жизнь за собой следил замечательно, и его философия всегда была в стальном единении с поведением, начиная с того момента, как он перекрестился из Электрона в Елпидифора с легкой руки Старца на зверобойной шхуне "Тюлень". И во мне даже скользнула какая-то радость и гордость по поводу открытия мною совершенно нового типа "квазидурака". Радость и гордость, правда, немного омрачались тревогой, как у тех ученых, которые открыли реакцию синтеза и заглянули в водородную бомбу, – они ведь и обрадовались и испугались.

В каюте я хлебнул глоточек бренди, запил холодным кофе и долго смотрел на Аленушку. После саморазоблачительной исповеди Елпидифора лютый тигр, лакающий рядом с Аленушкой из водоема воду, уже не уравновешивал ее стерильности, И я воткнул с другой стороны Аленушки сексуальную красотку из журнала "Париматч". Красотка застегивала лямки парашюта на груди, пропустив их предварительно между ног и при подняв ими черную юбочку до дух захватывающего уровня.

Полюбовавшись на эту троицу, я лег спать и, как сказал мне сосед-доктор, разбудивший меня на рассвете, всю ночь орал дурным голосом.

А что мне еще, черт возьми, оставалось делать?

Рассвет запаздывал. Стотонные тучи тащили провисшие животы по темному горизонту. Кое-где они продавливали горизонт и соединялись с пепельным, равнодушным океаном. Кое-где расползались в них грязно-розовые пятна восхода, как кровь на бинтах. Только в самом зените оставался клок свободного от туч неба. Оно было бледно-зеленое, слабенькое, худосочное.

Чайки метались за окном каюты встревоженно и бестолково, без обычной планирующей плавности. На фоне слабенькой небесной зелени птицы казались черными. Вероятно, чайки тревожились опозданием рассвета.

Солнце все не находило щель, чтобы просунуть луч между брюхатыми тучами и равнодушным океаном. Однако вершины плавной зыби ловили каждый квант, зыбь напитывалась рассеянным светом медленного рассвета и уже начинала голубеть над тяжелой и темной хмарью. Потом тучи шевельнулись, подобрались, первый солнечный луч-разведчик промчался сквозь какую-то невидимую щель на горизонте и попал прямо на чаек. И все птицы, кружащие над судном, разом стали ослепительно белыми, они именно как бы вспыхнули белым, снежным огнем.

На околонаучной параболе

(Путешествие в Академгородок)

Повесть

Парабола – кривая, каждая точка которой равно удалена от одной точки и одной прямой. Еще – иносказание, притча, небольшой иносказательный рассказ нравственно – поучительного содержания.

«Словарь иностранных слов»

Любая сверхистина обязательно должна поместиться в мозгу отдельного человека вместе с ее началом и концом, то есть вместе со всем ее доказательством Не может быть так, чтобы сознания отдельных людей, объединившись, создали нечто вроде высшего "интеллектуального поля", где будет сформулирована истина, которую каждый мозг в отдельности вместить не способен.

Станислав Лем, «Сумма технологий»

Профессор Сейс и судьба Альфы Ориона

Вскоре после возвращения из морей я получил предложение выступить перед читателями Дома ученых сибирского Академгородка.

Я был польщен и растроган. Городок этот с самого момента рождения окутан покровом таинственных истин и откровений. Это своего рода Мекка, куда нет входа неученым неверным. Потому я решил потянуть с ответом на приглашение. Будучи кристально честным человеком, я всегда помню, что все мною написанное есть "пасквиль по невежеству". Теперь следовало невежество закамуфлировать. Я подписался на журналы "Знание – сила", "Наука и жизнь" и приобрел кучу сборников "Человек и Вселенная". Кроме этого я запретил себе чтение художественных книг. Из зрелищных мероприятий в меню был оставлен только телевизор.

Я ушел в науку.

Я ушел в науку, как уходят в море.

В научном рейсе мне помог Адам Незуагхнюм. Когда-то я перевел рассказ этого автора. Необузданность веры в светлое будущее человечества, мужество, с которым он глядел вперед, – все это ставило Адама на одну доску с ведущими просветителями. Лем в "Трибуна люду" называл Незуагхнюма "лучшим из новых". А Бредбери в "Вашингтон пост" определил его талант как "искрометный".

Помню, что я работал над переводом новеллы "Профессор Сейс и судьба Альфы Ориона" с увлечением, хотя язык Адама не всегда казался мне идеальным. Я думал, что некоторая скупость и сухость языка – это специальный прием, при помощи которого автор доносит до нас атмосферу жизни и умственный уровень людей эпохи "теплового голода".

Чем дальше и стремительнее развивается научно-техническая революция, тем меньше человечество бросает слов на ветер. С этим фактом мы сталкиваемся каждый раз, когда читаем современную газету. Этот факт подтверждает и новелла Незуагхнюма, ибо он написал ее за десять лет до начала топливного кризиса.

Профессор Сейс вышел на веранду, чуть покачиваясь. Семисуточная ночь тяжело действовала на него. Слабый свет искусственного спутника "Денер" заливал окрестности серебристым туманом. "Денер" заметно двигался на фоне совершенно черных облаков поглощающего газа. Облака клубились, Изредка в них мелькали синие бесшумные молнии,

"Очевидно, еще не включили отводящую систему",– додумал Сейс.

Искусственную ночь создавали при помощи мощной пелены газа, который аккумулировал энергию Солнца, сохраняя ее для будущих поколений.

Сейс посмотрел на датчик силоса и присвистнул. Контрольные огоньки не горели.

– И когда это кончится? – со вздохом спросил из комнаты женский голос.