Геном бессмертия - Говда Олег Иосифович - Страница 28

— В конце концов, командир, "Призраки" мы, или кто? — настаивал на своем Телегин.

— Ладно, — неохотно сдался Малышев, прекрасно понимая, что потерянная возле пустых зданий ночь, может сильно усложнить его группе выполнение поставленной задачи и тут же, мгновенно обернулся на хрустнувшую под чьей-то ногой сухую веточку.

— Решаете, как сподручнее фашистский аэродром уничтожить? — тихонько прошептал, подошедший Колесников.

— Какой аэродром, Серега? — насторожился Малышев. — Приснилось что-то, пилот?

— Я, товарищ командир, с детства при самолетах. Этот запах ни с чем не спутаешь… — он с видимым удовольствием, полной грудью вдохнул вечерний воздух. — Чуешь, как прошибает? Тут тебе и мазут, и железная окалина, и перегретая резина и… само собой — совершенно неповторимый аромат авиационного бензина. Можете завязать мне глаза, но летное поле я всегда узнаю.

— Значит, аэродром… — подытожил главное Малышев. — Ну-ка, парни, отошли от греха подальше… В укрытии пошушукаемся.

Нырнув в яму, оставшуюся от взрыва бомбы, — видимо какой-то летчик не дотащил груза до цели и сбросил его в лесу, — капитан устало прислонился плечами к краю воронки.

— Заброшенный аэродром… — повторил он медленно, потирая в задумчивости лицо. — Всего в десяти километрах от Дубовиц. А это значит: в пределах полуторачасового марш-броска. Очень заманчиво. И, судя, по первичным признакам, почти не охраняемый. А ведь это именно то, что нужно… Как считаешь, пилот: сможет здесь приземлиться транспортник с десантом? В другом-то месте, ближе к объектам, охрана наверняка серьезнее будет. Сходу в бой вступать придется.

— По размерам взлетно-посадочной полосы годиться, да, но на покрытие надо ближе взглянуть. Без личного осмотра судить не берусь. Может, наши полотно так разбомбили, что там колдобина на колдобине?.. Восстановлению не подлежит, вот и забросили фрицы аэродром… Отступают, возиться некогда.

— Эту возможность я как-то упустил из виду… — чуть обескуражено молвил Малышев. — Значит, придется ждать рассвета. Степаныч, тебе первому в дозор. Сергей, через два часа сменишь ефрейтора. Остальным отдыхать.

— Погодь, командир, — не отступился старшина. — Ну, чего время терять? Давай, хоть немного определимся. Колдобину найти, летный опыт не нужен. Чай не молодуха, чтоб свою с чужой на ощупь спутать… Разберусь как-нибудь.

— Даже не думай, Кузьмич. Охотник ты знатный, спору нет, и подкрадываться умеешь. Но в такой тьме и сове проводок от растяжки не заметить. И сам погибнешь по-глупому, и всю округу всполошишь.

— От беда с городскими жителями, — вздохнул сибиряк. — Окстись, Андрей. Какие растяжки в лесу? Строениям не один год, значит здешняя живность к человеку, технике и оставляемым запахам привычная, а на огород лесника, как на собственный выпас ходит. Зайцы и так не особо умны, спросонья готовые в руки прыгнуть. Диким свиньям с проголодавшимся выводком вообще все до фонаря. А уж, коль испугает их что-то, стадо не только по растяжкам побежит, — они танк снесут и не заметят. Ежик и тот, с грузом на колючках, взведенную чеку сшибет. Нет, командир, будь вдоль опушки хоть пара растяжек, здешняя охрана, ни одной ночи не могла бы вздремнуть.

— Гм, логично рассуждаешь, старшина… Убедительно, — потер подбородок Малышев. Капитану и рисковать не хотелось, и сидеть, сложа руки, сроки не позволяли. Корнеев наверняка уже успел подобраться к Дубовицам. И в любой момент можно ждать условного сигнала. Малышев взглянул на светящийся циферблат. Час пятнадцать.

— Оля, что "Призрак-Один"?

— Молчит, товарищ капитан, — тут же доложила радистка.

— Не опоздали с сеансом связи?

— Никак нет. Ждала от двадцати четырех пятидесяти пяти, до часу ноль пять. Тишина в эфире.

— Хорошо. Пока отдыхайте, младший сержант. Не проспи следующий сеанс…

— Обижаете, товарищ капитан.

— Ни в коем случае, обычная подстраховка… Степаныч, Сергей, будете сменяться, разбудите Гордееву… — и чуть помешкав, прибавил все еще не до конца уверенный в правильности принятого решения. — Добро, старшина. Разрешаю поиск. Только предельно осторожно. Лучше вернись без разведданных, но не подними тревоги.

— Есть, не поднимать тревоги… — козырнул Кузьмич и пошутил, приставляя автомат к вещмешку. — Я тут свое барахлишко оставлю на время. Присмотрите… Мало ли какой народец нынче по лесу шастает.

Хороша служба в тыловых подразделениях. Фронт громыхает черти где… А, еще совсем недавно, его вообще не было слышно. И, если б не налеты краснозвездных бомбовозов и штурмовиков, да не рассказы счастливчиков, которым после ранения повезло избежать передовой и остаться здесь, сама война казалась бы выдумкой газетчиков и агитаторов говорливого Доктора.

Дитрих поправил ремень карабина, привычно оттягивающий плечо, и неторопливо зашагал установленным маршрутом, по краю моста. Странно, что на бетонном покрытии до сих пор не образовалась канавка, протоптанная сапогами часовых.

Снизу, от журчащей черноты, тянуло сыростью и прохладой. Кому-то, возможно, даже приятной после дневной жары. Но совсем не обязательной, когда ты устал как собака и едва не валишься с ног. Одно хорошо — бодрит, сон проганяет.

Солдат зябко повел плечами, оглянулся, а потом поднял повыше воротник кителя.

Гауптман Бертгольтц, которого недавно назначили командиром в их часть, после восточного фронта, где он был тяжело контужен и потерял левый глаз, решил что, в то время, когда настоящие солдаты гибнут на передовой за будущее Фатерлянда и во славу Фюрера, служба в охранных подразделениях непозволительно мягкая. "Курортная жизнь", как он сам высказался на последнем построении. Пообещав при этом, лично позаботится, чтобы солдаты вверенного ему батальона, смогли в полной мере испытать на себе все тяготы воинской службы. Для начала увеличив в два раза количество караулов. И теперь отделение Дитриха заступало на пост не сутки через двое, а сутки через сутки… А после дежурства, вместо полагающегося отдыха, сменившееся подразделение направлялось на хозяйственные работы. Выдумывать которые, господин гауптман, по прозвищу Одноглазая Задница С Ослиными Ушами был большой мастак.

Дитрих широко и протяжно зевнул, потом скомкал языком набравшуюся слюну и зло сплюнул.

Спать хотелось отчаянно. Можно даже сказать, что это было самым главным, если не единственным желанием всех его товарищей последние три недели. С того самого дня как в их подразделении сменился командир. Прежнего оберштурмфюрера Вильгельма Веста солдаты вспоминали почти с нежностью, а установленные им порядок и дисциплину, как воскресный отдых.

Шарфюрер Мольтке ворчит, что еще неделька такой службы, и он подаст рапорт о переводе на восточный фронт, а то от усталости уже не хватает сил даже подтереться. И если уж суждено сдохнуть, то хоть с толком. А не по прихоти контуженого болвана офицера. Шутка конечно, но если вспомнить, что по вечерах в казарме давненько поутихли привычные разговоры о женщинах, Карл не так уж далек от истины.

Дитрих усмехнулся и вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня носит в кармане письмо из дому, и до сих пор не нашел времени его прочитать. Похоже, мысль о переводе на фронт, не столь глупа, как кажется… Хотя, с другой стороны, даже самая запредельная усталость пройдет, а смерть — это навсегда. Значит, нечего ныть и возмущаться. Чудом уцелев в аду сражений, оставив на поле боя друзей и подчиненных, гауптман Бертгольтц имеет полное право возмущаться здешней синекурой и закручивать гайки. А рядовому составу остается надеяться, что фронтовик офицер вскоре поостынет, обвыкнется и жизнь гарнизона опять наладится, войдет в привычное русло.

Убедив самого себя в том, что терпеть осталось недолго, солдат немного повеселел и даже согрелся. Он совсем уже было решил подойти ближе к горящему у въезда на мост фонарю и прочитать, пришедшее из дома. письмо, как на реке загоготали потревоженные гуси.

Действуя по инструкции, он, стаскивая на ходу карабин, тут же бросился к перилам моста. А в следующее мгновение, точку возмущения спокойствия, осветили мощные прожектора.